– Так надо встать, – совершенно справедливо заметила Лиза и не сделала ни одного движения в поддержку своего призыва.

– А про какой ты там второй вариант говорила? – так же не двинувшись, спросил Глеб. – Я что-то не понял.

– О-ох, – вздохнула Лиза – Когда Кирилл спросил, понимаю ли я, что может значить для тебя этот ребенок, я ответила, что есть только два варианта: либо ты, напуганный своей трагедией, зарекся иметь детей и потребуешь, чтобы я от него избавилась, либо станешь носиться с ним, как сумасшедший, и трястись сверх всякой меры, и мамашу его станешь воспринимать лишь как объект, вынашивающий твоего ребенка. Ну, вот сейчас и выяснилось, что мы имеем вариант номер два. Правда, улучшенной модификации, с дополнением в виде потрясающего секса.

Он наклонился к ней и поцеловал ее в живот, погладил его и пообещал:

– Я буду трястись над твоей беременностью, и носиться с тобой, и переживать, и пугаться за тебя, в первую очередь. И трястись и носиться с ребенком, когда он родится, и ужасно за него бояться, и стану совершенно ненормальным папашей, это точно, и по-другому я не смогу, поэтому привыкай к этому сразу.

– В таком случае радует только одно, – усмехнулась Лиза. – Что большую часть времени ты будешь проводить на работе, а в жаркие ночи и выходные твою чрезмерную опеку я уж как-нибудь потерплю.

– Подожди, это значит, что ты на все согласна? – внимательно всмотрелся в выражение ее лица Глеб.

– Расшифруй, что значит «все», – потребовала, смеясь, Лизавета.

– Все – это все, – твердо заявил Протасов и пояснил: – Это значит – абсолютно все.

– Ну, тогда я согласна, – расхохоталась Лиза.

– Ум-м-м, – простонал он, поняв, какую закрутил фразу, перекатился, лег сверху на нее, опираясь на локти, уперся лбом в ее лоб и, перейдя на серьезный тон, шепотом признался ей: – Я ходил в церковь. В нашу, сельскую. И разговаривал с батюшкой. Все утверждают, что он очень хороший и настоящий батюшка. Несколько раз беседовал с ним. Поставил свечи, как ты говорила, и молебен заказал, и заупокойную службу. Я рассказал ему про Алису, и мы долго с ним говорили, он многое мне объяснил, правда, не со всем, что он сказал, я согласен, но мне стало легче и светлее на душе. Я все еще оплакиваю ее и горюю, ты должна знать.

– И будешь горевать всю жизнь, и помнить ее, – тоже шепотом сказала Лиза. – Это часть твоей души, жизни, часть тебя. Но постепенно твоя горесть превратится в светлое чувство, и, когда ты станешь ее вспоминать, это будут счастливые воспоминания, вызывающие улыбку и теплоту. Так и должно быть, это как чистый источник. Я знаю, я много лет не могла проститься с Павлушей, но я была маленькой испуганной девочкой, которая потеряла любимого братика, а повзрослев, кое-что поняла, отпустила и почувствовала облегчение.

– Давай, что ли, повенчаемся? – предложил он шепотом.

– Обязательно, – улыбнулась она и испортила всю торжественность момента: – Но сейчас мне надо в туалет, потому что я беременная и мне часто хочется писать, а еще очень хочется есть. Но и с этим есть определенные проблемы.

– Разберемся! – пообещал Протасов, мгновенно подскакивая на ноги, присел, поднял Лизу на руки, постоял, пытаясь сообразить. – Так, где у нас тут туалет, а, да, помню, – и рванул к выходу. – Правда, там может не быть воды.

– А здесь у нас будет спальня? – расхохоталась Лиза. – Тем более что мы ее уже опробовали!

– Да? – с сомнением спросил Глеб. – А мне казалось, что на втором этаже, центральная комната с выходом на большой балкон, и там рядом ванная комната.

– А что? – призадумалась Лиза. – Мне идея нравится, надо посмотреть, – и требовательно попросила: – Только никакого больше средневековья!

– Ладно, поменяем эпоху. Как тебе, скажем, викторианский стиль? – предложил шутливо Протасов, опуская ее на ноги возле двери в туалетную комнату, и чмокнул в нос. – Или рококо?


Глеб собирался официально представить Лизу родне, по случаю чего Надежда Константиновна и Антонина Степановна расстарались шикарным обедом и ужасно волновались, но вмешался случай, и обед превратился в замечательно душевные посиделки на даче у Кирилла, который приехал к Протасовым с распоряжением от Глеба:

– Так, все, теть Надя, дядь Максим, Антонина Степановна, собираем всю вашу вкуснятину! Глеб задерживается по каким-то неотложным делам, которые нельзя отменить, и дал указание доставить всех ко мне на дачу. Вот я и приехал вас перевезти.

– Да как же так? – растерялась и расстроилась мама Глеба. – Мы же готовились, и красиво все должно быть!

– А все и будет красиво! – лихо пообещал Кирилл, хватанул пирожок с подноса и откусил. – Да что вы волнуетесь, это ж не незнакомая какая-то чужая тетка, а наша Лизавета, а она у нас классная, не сомневайтесь. Давайте, поехали все будет в ажуре!

– В абажуре, – проворчал Максим Игнатьевич, но принялся за упаковку еды.

Вся торжественность и нервозность пропали в первые же секунды, как только прибывшая семья Протасовых начала выгружаться из машин, а к ним навстречу вышли Глеб с Лизой. Надежда Константиновна своим острым глазом тут же углядела небольшой животик Лизы, о беременности которой ее никто не предупреждал. Она шагнула к ней, обняла Лизавету, прижала к себе и заплакала, а принявший у отца коробку с пирогами Глеб наклонился к обнявшимся женщинам и весело напомнил:

– Мам, ей лучше не волноваться.

– Ничего, – сказала Лиза, – я с удовольствием поволнуюсь, – и состроила страшное лицо.

К маме Глеба присоединился папа, правда, без слез, просто обняв обеих женщин вместе охапкой и поцеловав Лизу в макушку. А подошедшая бабушка потребовала:

– Так, хватит вам обниматься, освободите мне девочку для поцелуя!

Все! Все друг друга приняли сразу же, рассмеялись и расслабились. Постепенно на дачу подтянулись совершенно не планируемые в этот день Потаповы – отец Лизы с Надей и дядя Андрей с тетей Валей, как только Маня сообщила кому-то из них по телефону, что у них здесь проходят смотрины. Тут же все перезнакомились, и уже через десять минут хохотали дружно, сидя за большим столом, вспоминая, что вытворяли Кирилл с Глебом и друзьями в студенческие годы. И атмосфера сложилась такая, словно эти люди давние и близкие друзья. Ну, теперь-то уж точно станут, куда им деваться!

Глеб с Антониной Степановной, сдвинув головы, о чем-то тихо разговаривали, и подошедшая к ним сзади незаметно Лиза услышала конец фразы, сказанной Глебом по-испански:

– …словно переключилось что-то в голове.

– А я уже побаиваться за тебя начала, Глеб, – призналась ему бабушка тоже на испанском. – Уж слишком затянулось это твое состояние скорби. Бог знает, для чего тебе это дано было, может, как очищение или чтобы жизнь переосмыслил свою. Ведь Ольга, хотя и была неплохой хозяйкой и матерью, надо отдать ей должное, но совершенно не по твоему уму, таланту и характеру. И любви между вами не было, а ты зачем-то жил с ней. Жизнь, Глеб, настолько быстротечна, что тратить ее на ненужные, тягостные отношения, на чужих людей преступно. Какое счастье, что эта девочка прочистила тебе мозги.

– О, да это она умеет, – рассмеялся Глеб.

– Вот и хорошо, – строго, но довольно заявила Антонина Степановна. – И правильно, не даст тебе заноситься куда не надо.

– Я сам больше не занесусь куда не надо, – посмеивался Глеб. – Теперь я нахожусь именно там, где мне и следовало быть давным-давно, еще пять лет назад, сразу же, когда понял, что Лиза предназначена только для меня.

– Вы оба правильно сделали, что не пошли тогда за своей страстью, – сказала Антонина Степановна. – Нельзя, чтобы кто-то третий разрушал семью, даже совсем худую. Накажет жизнь. Но ты, Глеб, помни всегда, что Лиза – твоя единственная женщина. Хотя я уверена, что эта умная девочка не даст тебе об этом забывать никогда и вообще будет держать тебя в тонусе.

– По-моему, – положив руки на спинки стульев, сказала Лиза по-испански, – вы двое совершенно игнорируете тот факт, что на испанском говорит пятая часть населения Земли и очень велик шанс, что рядом окажется кто-то испаноговорящий.

– Лизка! – развернулся к ней ошарашенный Глеб. – Ты знаешь испанский!

– Да, мой сеньор, – рассмеялась она.

– Почему ты мне не сказала раньше? И почему Кирюха никогда не говорил? – поднялся он со стула и обнял ее.

– А он не знает, я решила не посвящать родню, пока не выучу язык в совершенстве, а потом как-то и забыла сказать, а случая похвастаться владением испанского никакого не представлялось.

– И давно ты его выучила?

– Начала учить после нашего первого танго. Решила, пусть мне не суждено с тобой быть, но в твою любимую Аргентину-то мне никто не запретит съездить. А понять, что именно тебя в ней так очаровало, и вообще почувствовать страну без языка не получилось бы. Вот и выучила. Правда, в Аргентину так и не съездила.

– Мы обязательно съездим, – интимным шепотом пообещал он. – И я покажу тебе эту страну, и подарю. Всю. – И поцеловал ее нежным поцелуем, совершенно позабыв о гостях за столом.

– Нет, ты понял, мы снова попали! – всплеснула руками Надежда Константиновна, глядя, как ее сын целует ее будущую невестку. – Она тоже говорит по-испански! Ну скажи мне, почему мы за тридцать шесть лет жизни нашего сына так и не выучили этот их язык, а?

– Мне было лень, – быстренько признался Максим Игнатьевич.

– А у меня никаких способностей к изучению языков, – тяжко вздохнула его жена и признала, смиряясь: – Придется нам теперь троих терпеть с их секретами на иностранном языке.

– Сильно сомневаюсь, что они ограничатся этим количеством членов их клуба, – усмехнулся отец Глеба.

И, чокнувшись рюмочкой о рюмочку жены, с удовольствием выпил коньячку за это дело.

В стремительно спускающихся на город сумерках к самому элитному и знаменитому в Буэнос-Айресе «Дому танго» подъезжали дорогие автомобили, из которых выходили шикарно одетые люди.

Музыка вырывалась из дверей здания и разносилась по улице так же свободно, как этот танец, ведь танго – значит прежде всего свобода.

Вечер был в разгаре, когда конферансье громко объявил публике:

– Господа и дамы! Мы рады приветствовать здесь великолепную и неподражаемую пару из далекой России! – и, перекрывая аплодисменты, форсировав голос, представил: – Итак! Сеньор и сеньора Про-та-соф!

Луч прожектора высветил столик, из-за которого поднялись двое в великолепных вечерних нарядах для танго.

– Я переживаю ужасно! Мама говорит, что он капризничает и хнычет уже третий день, – прошептала Лиза, пока они шли к танцполу.

– С нашим сыном все в полном порядке, – ответил ей Глеб, лучезарно улыбаясь публике. – Он в прекрасной компании двух прабабушек, одна из которых, между прочим, детский врач, бабушки, няни и всего нашего ковчега. Он просто не привык оставаться без тебя, вот и капризничает. Расслабься и перестань выдумывать всякие ужасы.

Закончив традиционный двойной поклон публике, Протасов притянул к себе и обнял партнершу, посмотрев ей в глаза:

– А теперь, Лиза, только танец. Только ты, я и танец.

И она утонула в его взгляде, и мир вокруг них исчез…

И-и-и… Трам! Та-та-да-та-та-й-да!

Двое танцевали страсть и любовь, двое жили и умирали, и возрождались заново, открыв самую главную тайну этого танца: в Аргентинском танго, под обжигающей страстью, под потерями и разрушениями жизни, и высокой, все прощающей любовью всегда скрыта надежда…