Почти одновременно мы опустили глаза и стали смотреть в разные стороны.

— Ну, выполняйте же свою обязанность, наказывайте меня, графиня, — проговорил он.

Я вынула из кармана своей тужурки фигурку которую нашла на дворе, и пальцами держала ее на небольшом расстоянии от себя.

— Что это? Не из-за нее ли произошла потасовка?

Ганс поднял голову, растерянно глядя то на меня, то на фигурку, будто не мог поверить в то, что я посмела схватить ее, — ожидая увидеть, как меня разразит гром, и несколько поспешно протянул за ней руку и, едва не потеряв равновесие, схватился за мое кресло, чтобы не упасть. Я чуть отклонилась в сторону.

— Скажи сначала, что это.

— Один, — тихо донеслось в ответ.

— Один это что?

— Это бог, которому я молюсь.

Я держала предмет над пламенем свечи. Он дерзко ухмылялся, уставившись на меня единственным глазом. Итак, его бога звали Один, и этот бог строил рожи.

— И это бог? — недоверчиво рассматривая фигурку, спросила я. — Это… это отвратительно, ни с чем не соизмеримо.

— Отдайте, пожалуйста, его мне.

Удивленная тем, как звучит его голос, я взглянула на него. Мое замечание насчет божества, казалось, ничем не задело его.

— Ну а овощи? Почему они забрасывали тебя овощами? Зачем?

Ганс взглянул на меня с вызовом.

— У меня не было ничего другого, что я мог бы ему дать. И я просил о придании мне силы и терпения, чтобы я смог перенести все, что уготовано мне судьбой. — С этими словами он поднялся с колен и посмотрел мне прямо в лицо. — Вы забрали у меня все, госпожа. Оставьте хотя бы молитву.

В отблеске свечей гнев исчез из его глаз, сменившись печалью и тоскою. Неожиданно мне стало стыдно, и я вновь посмотрела на деревянную фигурку, чтобы не встречаться с ним взглядом. Я вспомнила патера Арнольда. Кто знает, что еще может выкинуть этот варвар вдали от своего мира — языческий бог в нашем мирном замке! За несколько недель патер буквально прожужжал моему отцу уши о том, что язычника следует окрестить, чтобы не навлечь на всех нас порчу.

Нет, Господь Бог не сможет назвать хорошим делом то, что мы держим у себя неверующего, он покарает нас… Лучше я брошу фигурку в огонь, у меня было такое ощущение, словно она жгла мне пальцы! Мне следует исповедаться патеру: я запятнала себя тем, что прикасалась к языческому демону. И все же мне было жаль чужеземца. Он опять опустил голову и переминался с ноги на ногу. Рубаха клочьями свисала с плеч, обнажая выжженную славу герба Зассенберга — орла.

— Вы забрали у меня все, — снова сказал он.

— Кто ты? — тихо спросила я и наклонилась вперед, чтобы заглянуть ему в лицо.

Он поднял голову. Долго и загадочно вглядывался в меня, потом покачал головой. И я уже знала, что он всегда будет молчать. Я откинулась на спинку кресла и вновь стала рассматривать резную фигурку. Чем дольше я держала ее в руке, тем меньше она пугала меня.

— Ты сам это сделал? Ты умеешь вырезать из дерева красивые вещи?

Ганс кивнул, не проронив ни слова.

— Не смог бы ты что-нибудь смастерить для моей младшей сестры? Что-нибудь симпатичное?

— Все, что вы пожелаете. Только верните мне его.

Его глаза смотрели прямо в мою душу. Недолго думая, я вложила божество в его протянутую руку

— Я забуду об этой драке. Но подобное не должно повториться, ты слышишь? Люди боятся варваров.

Он отвернулся от меня.

— А вы? Вы боитесь варваров? — спросил он спокойно.

Я взглянула на него и поспешно закачала головой.

— Теперь исчезни, уходи!

Когда он удалился, я еще долго сидела и все думала, думала в насквозь продуваемом зале. О фигурке божества по имени Один, его отвратительном одноглазом лице. И о печальных глазах чужеземца, который только что дрался голыми кулаками, бессознательно, в кровь. Да, я боялась варваров.

Через несколько дней вернулся со своей свитой отец. Лицо его сияло. Граф фон Юлих положительно воспринял его сватовство. Свадьбу с прекрасной Аделаидой, о которой мечтали все мужчины, назначили на начало лета. Я тоже была рада тому, что с приездом отца закончатся безобразия последних дней… Господин Герхард клятвенно пообещал ничего не говорить отцу о драке, чтобы не портить ему настроения.

— Наверное, вы знаете, что делаете, фройляйн, — с сомнением в голосе сказал он напоследок.

Он и понятия не имел, какой неуверенной я бываю. Но пока я совсем не хотела тратить свое внимание на овладение наукой управления челядью.

В тот же вечер мы все собрались в зале на вечернюю трапезу и слушали вдохновенный рассказ хозяина замка. Крепость Юлиха, ее толстые стены, предназначенные для отражений нападений врага, отряды вооруженных людей, которые она в себя вмещала, скакуны, которыми граф Юлих восхищался в конюшнях…

— Ну а что сама Аделаида? — спросил излишне любопытный голос.

Все засмеялись. Отец задрал нос и вскинул брови.

— Аделаида — самое прекрасное, что ты когда-либо видел в своей жизни. Она изящна, как ангел, перед ее красотой ты упал бы на колени и…

— Ну-ну, — предостерег аббат, конечно, сопровождавший отца в столь важном деле. — Мой дорогой друг, не искушай Господа, когда хочешь описать красоту женщины, — она грешна изначально.

Кое-кто сдержанно захихикал.

— Грешна или нет, — горячо возразил отец, — не знаю. Я не допускаю обсуждения качеств красивой женщины с точки зрения богословия, она будет хозяйкой Зассенберга, и вы все увидите сами.

Торжествуя, он откинулся на спинку стула и разом опустошил кубок с вином.

Такому скудному сообщению никто, естественно, особенно не обрадовался.

— О, расскажите еще хоть немного о новой госпоже, чтобы мы могли лучше представить ее себе, — попросил один из тех, кого не взяли в поездку.

Дядя Рихард не заставил себя упрашивать дважды. Его собственные смотрины невест до сих пор проходили безрезультатно, будто сама природа поставила на нем черную метку: статный мужчина с прекрасными локонами был настолько косоглазым, что себя осенил бы крестом даже неверующий, если бы его увидел. Красивые женщины были слабостью дяди. Его приятный голос всегда привлекал слушательниц нормандских героических рассказов, и танцевал он настолько хорошо, что какая-нибудь девушка мечтательно смотрела ему вслед — до тех самых пор, пока не встречалась с ним взглядом.

Восхищаясь или восторгаясь, он косил глазами еще больше.

— Она появилась в зале, и словно юное солнце взошло над нами! О небо! Отливающие золотом прекрасные, как шелк, волосы спадали па ее нежные плечи, а глаза были голубыми, как небо. Голос можно сравнить с соловьиным пением, а ее ноги…

Я встала и незаметно покинула зал. И возле двери я слышала восторженные охи и ахи людей из свиты. Отец, как новоиспеченный жених, приказал праздновать свою помолвку дальше. Почему-то меня никогда не оставляло ощущение того, что они нас, женщин, ставят на одну ступень с боевыми лошадьми и породистыми собаками…

Я не чувствовала усталости, хотя уже стемнело. Собаки, дети, домашняя птица, то есть все то, что обычно наполняло двор, исчезло; батраки спали в своих жилищах, и лишь у стен замка стояло несколько одиноких ночных сторожей. Опершись на колодец, я вглядывалась в звездное небо. Как плотной сетью, маленькие мерцающие точки покрывали черный небосвод. Я пыталась рассмотреть звезды во всем их великолепии, как учил Нафтали; из расположения звезд на небосводе он мог составлять предсказания. Вот Альтаир, Вега и Сириус. Капелла Аурига. Мне удалось отыскать Плеяды и светлый Альдебаран в созвездии Тельца. Я глубоко вздохнула. Какой небесный покой царит по ночам…

На кровати Эмилии я вышила еще несколько крестов на моем алтарном покрывале: патер Арнольд уже не один раз напоминал мне о необходимости доделать его.

Вышивать я ненавидела, и прежде всего потому, что женщинам моего поколения по умолчанию вменялось заниматься именно этим. И мне стоило труда вспомнить, где я оставила свою коробку с рукоделием. Маленький сад матери был одним из немногих мест в замке, где в течение дня можно немного посидеть одной и помечтать до тех самых пор, пока тебя не разыщет прислуга.

Днем весеннее солнце заманило меня на покрытую толстой овчиной скамью. Я значительно дольше смотрела в небо, чем на алтарное покрывало…

Вздыхая, я принялась искать в темноте коробку для рукоделия. Конечно же нежное полотно давно отсырело, и с таким трудом вышитые орнаменты самым ужасным образом испорчены. И у Майи опять будет причина для недовольства и брюзжания. Мои мысли обратились к Аделаиде фон Юлих. Белокурые волосы, как шелк, небесно-голубые глаза — точная копия женщины, к ногам которой готовы пасть все мужчины и на которую я абсолютно не была похожа. От моей нормандской матери мне достались нескладная фигура и большой рост. Мужчины предпочитают женщин, на которых могут смотреть сверху вниз, я знала это от своих горничных. Я остановилась и задумчиво посмотрела на себя. Слишком высокая, слишком худая и в то же время крепкого телосложения — женщина для выполнения тяжелой работы. Фройляйн Аделаида, напротив, целыми днями только и делает, что вышивает алтарные покрывала, вздыхает и командует прислугой. Я представила ее золотые волосы, драгоценным ковром ниспадающие на плечи, — ухаживает за ними, конечно, только горничная. С моей же головы свисали вьющиеся, цвета темной меди, локоны, которые мог прикрыть только толстый платок, и поэтому я часто заплетала их, как это делали батрачки, в тугую косу. Мои волосы всегда убирала Майя и с помощью всевозможных расчесок и шпилек сооружала прическу, известную лишь ей одной, но пряди все же упрямо выбивались из пучка и беспорядочно свисали на плечи. И как бы она ни боролась за чистоту и белизну моего лица, оно становилось загорелым, да еще усыпанным веснушками, стоило мне появиться под первыми лучами солнца. Все мои умывания с мелом и миндальным маслом оказывались напрасными. Да еще зеленые, как у кошки, глаза и пальцы, которые лучше обращались с бочонком масла и конской уздой, чем с вязальными спицами. Не было ничего необычного в том, что мужчины не баловали меня своим вниманием. Я призналась себе, что завидую ангелу, который в скором времени прибудет в наш замок. Я сплюнула и, шаркая, угрюмо поплелась в сад.

Мать распорядилась разбить его между кухонным помещением и женской башней. В бледном свете луны я различила обе яблони, растущие межу грядками с травами и овощами, которые в этом году распустились раньше обычного. На грядках произрастали не только лечебные травы, но и нарциссы, лилии и фиалки; нужно будет сменить деревянные планки, поддерживающие землю; еще вчера опять разломилась одна из них. Надо посмотреть, есть ли у плотника подходящие деревяшки в его мастерской. Я бесцельно провела рукой над одним из кустов черной смородины, которые обрамляли небольшой сад. И тут меня грубо схватили сзади, рукой закрыв рот, кто-то швырнул меня на землю и потащил к кустам.

Напрасно я пыталась защищаться, драться, пинать и царапать нападавшего — все было бесполезно. Рука железной хваткой зажала мне рот. Я застонала. И вдруг почувствовала на своей спине холод стали…

— Тихо, не то я перережу вам горло, — прошептали позади.

Я оцепенела. Моя рука нащупала грубую полотняную ткань, из которой шили одежду для прислуги. От мужика пахло лошадьми и навозом. Стоял он спокойно, но я не могла этого терпеть, стала дергаться и выбиваться из его рук.

— Тсс… Я отпущу вас, если вы будете вести себя тихо…

Где же я слышала этот голос? Он ослабил хватку, и это было его ошибкой, потому что инстинктивно я высвободившимся локтем ударила его предположительно в солнечное сплетение. Мужик закричал от боли, выругался грубо и вновь сильно схватил меня.

— Чертова баба, еще и дерешься как мужик, — раздалось шипение рядом со мной. — Я тебя пальцем не трону, если не будешь шуметь!

Ганс! Теперь я узнала этот голос. Он попытался еще раз ослабить руку. Мне стало дурно от страха.

Я почувствовала, как он, плотно прижавшись ко мне, стоит сзади, угрожающая тень в ночи, схватившая меня руками и приникшая к моей спине, твердая, как железо, как его нож, упершийся в мое горло. Он шел за мной по пятам, все рассчитал и, желая отомстить моему отцу, решил отобрать мою жизнь, моя кровь могла бы пролиться прямо здесь, на улице, и никто не услышал бы, даже если бы я стала звать на помощь… В панике я начала кашлять и давиться.

— Пожалуйста, фройляйн, не кричите… — Он будто разгадал мои мысли. — Я вас не трону.

Чуть помедлив, он отпустил руку. Я сделала глубокий вдох, страх немного поутих. Я, скорее, чувствовала Ганса, чем видела.

— Что это ты задумал? — прохрипела я.

— Тсс…

Вместо ответа он взял меня за руку и потащил поглубже в кусты. С писком убежала прочь мышь, и я, испытывая чувство брезгливости, невольно скривила лицо и вырвала руку.