— Вы так громко кричали, что мне едва удалось успокоить вас.

Глаза его снова закрылись. Я стала грызть большой палец. Он успокоил меня каким-то необычным образом, раз я даже не могу ничего вспомнить.

— Комета напугала вас, правда? — Рукавом рубахи он стер со лба капли пота. — Может быть, именно она стала причиной ваших страшных снов.

Я с удивлением вынула палец изо рта, почувствовав на себе его взгляд.

— Не бойтесь, графиня. Уже сегодня вечером вы будете в безопасности.

Я не смогла выдержать этого взгляда и, покраснев, повернулась на другой бок. Страшный сон — что же произошло сегодня ночью? И что, ради всего святого, сделала с нами комета? Постепенно мне стали припоминаться события вчерашнего дня. День, как сказочная паутина, зыбкая, нереальная. Сумеречный свет леса. Сверкающие росинки на паутине меж деревьев. Безжизненные глаза, преследующие нас на всем пути. Пещера, Грета, ребенок-тролль. Истории, рассказанные Эриком о его далеких божествах. Его слова перед тем, как я заснула, вселившие в меня неуверенность. Звучание его голоса, такое необычное, не как всегда, как теплое пуховое одеяло после всех ужасов и страхов. Во сне я видела его — пресвятая Дева Мария! Воспоминание о сне, словно молния, пронзило меня, всего один-единственный эпизод, светлый и ясный… Мне свился он, язычник, хоть и королевской крови, но все-таки язычник! Огненный дракон, словно заколдовав, овладел моими мыслями и ввел меня в искушение уже в который раз открыть свою душу этому неверующему… Предвестник беды, и я стала его первой жертвой. Разозлившись на саму себя, я забралась с головой под одеяло.

— Мир не рухнул в тартарары, вы это уже заметили, — прервал он мои мысли.

Я покрылась холодным потом в ожидании небесного Страшного суда, который должен был свершиться надо мной… Господь видит все, даже наши сны!

— О чем вы думаете? О своем отце? Вам страшно, не так ли? Боитесь предстать перед ним и сказать ему, где вы были и чем занимались? Боитесь своей участи, верно? — Я почувствовала, что он придвинулся ко мне. — Ну так что же, с вами произошло небольшое приключение, и вы с самого начала знали, что, как говорится, вол приведет в неволю, то есть за эту проделку придется расплачиваться, Элеонора. Но не беспокойтесь, граф не накажет вас. Он не осмелится, поверьте мне.

— Почему ты так думаешь? — Прошептала я, еще больше натянув на себя покрывало.

Отец. События последних дней оттеснили его на второй план. И вот именно Эрик напомнил мне о нем.

— Вы ему очень дороги. Нет, он за все отыграется на мне, чтобы произошедшее имело блестящий финал. Ведь вам и это известно, верно?

Я медленно села.

— Я не допущу этого. У нас договоренность.

— Я знаю. Одно лишь имя стоит всей моей жизни, ничего более. Если он узнает, кто я, то все равно убьет меня, мое имя для него не имеет абсолютно никакого значения. Короли Севера здесь никому не известны.

— Но он не может тебя так просто…

Эрик перебил меня и рассмеялся.

— Графиня, я возражал ему на пыточной доске, обругал его, когда его холоп держал в руке раскаленные щипцы. Он больше не будет терпеть моих выходок. И я поплачусь за это жизнью.

Я отвела взгляд. Он познакомился с моим отцом и понял его характер еще там, внизу, в темнице.

— Но одно вам следует знать, прежде чем вы вернетесь: я чувствую себя свободным. Хотя вы и лишили меня чести и заковали в цепи, сердце мое все равно свободно, словно птица. Свободно, слышите? И этого ничто не изменит, даже — он рынком задрал рубаху — клеймо нашего отца. И моему взгляду вновь открылась омерзительная кроваво-красного цвета хищная птица, когти которой вонзились в сосок Эрика. — Он выжег клеймо на моей плоти, но не в моей душе! Никогда не забывайте этого. Он может бить, унижать и оскорблять мое человеческое достоинство, сколько ему захочется, он может даже отнять у меня жизнь, но я никогда не стану его собственностью!

Лицо его покраснело, я почувствовала, как столь долго подавляемый гнев вырвался наружу. Кулак еще сжимал край рубахи, и орел приходил в движение при каждом вздохе Эрика…

— Эрик…

— И вы тоже не владеете мной, графиня! — Двумя пальцами он приподнял мой подбородок и заставил меня посмотреть ему в лицо. — Даже если вас и согревает мысль о том, что вы моя владелица! Для меня вы всего-навсего надсмотрщица, а ваш ключ мое проклятое слово чести! Но вы его мне вернете. И тогда уже меня никто не остановит. Никто.

Сказав это, он встал и удалился.

Я чувствовала себя просто избитой. Свободен как птица. Человек королевских кровей, порабощенный, с выжженным, как на скотине, клеймом, с окольцованной в железо шеей, которое отняло у него честь и навсегда лишило родины. «С вами произошло небольшое приключение…»

После всего, что произошло вчера, я совершенно не была готова выслушать такие обвинения, и чувство жгучего стыда удушливой волной поднялось во мне. Я закрыла лицо руками. Надсмотрщица. Ни один человек, ни сам Господь Бог не могли освободить меня от этой вины, прощения за это не может быть… Понимание своего проступка острым ножом пронзало мое сознание. Я хотела бы никогда больше не смотреть в глаза Эрика, в глаза, о которых мечтала прошедшей ночью…

Его рука осторожно опустилась на мое плечо. Я обратила на него свой вымученный взгляд.

— Я чуть не обжег пальцы о вашу кожу… — С мрачным выражением лица он присел передо мной на корточки и выставил вперед ладони рук, темно-красные, покрытые волдырями. — Будьте так любезны, перевяжите их.

Его рука дрожала при этом или моя собственная? Его столь близкое физическое присутствие рядом сразу стало для меня невыносимым.

— Элеонора… — Он запнулся. Последний узел на перевязке был завязан, и он поспешно поднялся, — вот-вот начнется дождь. Давайте тронемся в путь, — сказал он и начал собирать наши пожитки.

Я укрылась в кустах, справила все свои нужды и поменяла наконец окровавленные повязки. Кровотечение так же внезапно прекратилось, как и началось. Господь Бог повелел моим телесным сокам засохнуть, наказание уже началось. Я чувствовала себя жалкой и убогой, все болело. С каким удовольствием скрылась бы я в каком-нибудь глубоком логове! Молча мы оседлали лошадей.

— Ну вот… до среды доедем, — проговорил Эрик.

Я осмелилась взглянуть ему в лицо, и внезапно меня охватил жуткий страх из-за того, что он может просто умереть и оставит меня одну наедине с моими муками совести… При дневном свете я поняла, насколько близко были мы от замка отца. Мы молча продирались сквозь лесные чащи, и в тайне я молила Бога о том, чтобы он дал Эрику силы физически вынести все испытания. Небо становилось все темнее. Вдали уже раздавались громовые раскаты, и вскоре первые капли упали на землю, сначала медленно, потом чаще, и вот уже дождь обрушился с неба потоком, забарабанил по листве деревьев и вымочил нас до нитки. Понурив головы, лошади тяжело шагали дальше. И тут я услышала звук церковного колокола!

Святой Леонард…

Я вздохнула с облегчением и повернулась в седле. К моему огромному удивлению, Эрик спешился и подошел ко мне.

— Остаток пути вы проделаете одна, Элеонора. Я прошу вас освободить меня от моих обязательств.

— Что?

Он подошел на шаг ближе и схватил моего коня за уздечку.

— Вы почти уже дома и в безопасности. Я выполнил свою клятву. Дай мне возможность уйти. Отпусти меня, Элеонора.

Мое сердце бешено забилось. Когда он это задумал? Накануне? В последнюю ночь? Он хотел уйти?

— Нет, как это… Ты сошел с ума…

Он сжал мое запястье.

— Пожалуйста, отпустите меня…

— Нет! — разразилась я криком и вырвала у него свою руку. — Ты поедешь со мной в монастырь, там есть человек, сведущий в медицине, он вылечит тебя!

Ведь я еще не искупила своей вины, только не теперь… Все мои планы отпустить его домой здоровым, хорошо вооруженным и на лошади, чтобы хоть чуть-чуть успокоить мою совесть, — их нельзя разбивать вдребезги. Только не сейчас…

Его лицо заметно помрачнело.

— Сочтите за счастье, что вы не услышали моих воспоминаний о пребывании там, графиня. Ваш монастырь — это обитель зла, и ноги моей не будет там больше!

— Ах, что за ерунду ты несешь!

Он сверкнул взглядом и сжал кулаки.

— Разве сегодня утром я не объяснил вам все? Жизнь моя предрешена, и не все ли равно, где это случится — в замке или в монастыре. Неужели вам это непонятно?

Лошадь беспокойно мотнула головой. Он просто прижал ее голову книзу и попытался поймать мой взгляд.

— Вы больше не нуждаетесь в моей опеке — ваш конюх мертв! Так почему же вы не отпускаете меня? Почему? Вам доставляет удовольствие играть со мной, графиня? Это может вам дорого стоить! — Голос его прозвучал угрожающе. Мысли его были о мести, и ни о чем больше. — Так дайте же мне свободу.

На мгновение мной овладел гнев, как это обычно бывало, когда он обижал меня, я злилась на его голос, вызывающе-требовательную манеру поведения…

— Я хочу, чтобы ты поехал со мной…

— Вы хотите? Я все время только и делал то, что вы хотите!

— Какой же ты глупец!

— А у вас нет сердца, kurteisis-kona![21] Mer kehnir heiptar um pik,[22] — прошипел он.

У меня перехватило горло. Я дернула за узду лошадь, топтавшуюся на размягченной земле в опасной близости от его ног, но казалось, это ему это нисколько не мешало. Его глаза, как две иглы, пронзали меня.

— И ты осмеливаешься называть меня бессердечной? Проклятый язычник, имя которого не принимает всерьез ни один христианин… ну что же, уходи! Уйди и сдохни в дерьме, как зверь, чтобы воронам было чем поживиться, если они не побрезгают твоей воняющей плотью… Уходи, и черт с тобой!

Вне себя от гнева ладонью я ударила коня по крупу так, что тот в испуге взвился под облака. Темным пятном на горизонте виднелся монастырь посреди раскинувшихся вокруг полей и лугов, через которые я гнала свою лошадь. Я наклонилась в седле и сосредоточила внимание на раскисшей от дождя дороге, а дождь нещадно лупил мне прямо в лицо. Капли его были солеными…

Наконец я оказалась совсем рядом с огороженной территорией монастыря. Я погнала лошадь через мокрые от дождя пастбища и выгоны прямо к воротам. Месиво вздымалось из-под копыт, несколько комков, холодных и мокрых, попали мне за ворот. Моя тоска по теплу, сухости росла с каждым шагом. У ворот я спешилась и принялась колотить в обитую железом дверь. Она, конечно, была закрыта, в такое опасное время необходима осторожность. Никто не вышел, Я забарабанила в дверь обоими кулаками. Тишина. Издалека доносились шум и крики. Боже мой, наверное, то были отголоски ожесточенного боя у нашего замка, и чувствовалось, что битва была ни на жизнь, а на смерть. А это — повод как можно быстрее проникнуть в замок, пока меня не опередили рыцари-мародеры и не перерезали мне горло.

— Открывайте же! — в испуге закричала я.

И тут распахнулось зарешеченное окно, а в нем показалось круглое лицо.

— Кто так жаждет проникнуть в монастырь? — раздался гортанный голос.

— Быстро открывайте, я одна и промокла до нитки!

— Да кто же ты? Подумай, ведь идет война и каждый мог бы…

О Боже, да знал ли он меня вообще?

— Вы откроете мне ворота сейчас же, приказываю вам! Я дочь графа Зассенбергского. Позовите аббата! Я закричу, если ворота не откроются сей же миг!

Он недоверчиво, с подозрением взглянул на меня. Да уж, я выглядела совсем не как графская дочь…

— Я должен сперва спросить брата привратника. Подожди здесь.

Решетка на окне с лязгом закрылась, и воцарилась ‘тишина. И только дождь лупил не переставая, он барабанил по лицу, струями заливал рукава, каплями скатываясь с рук… Никто не появлялся, волосы свисали мне на глаза и, казалось, просто прилипли к лицу. Как вкопанная, стояла рядом лошадь, покорная судьбе, мокрая и продрогшая. Внезапно я почувствовала себя одинокой как никогда раньше. Измотанная и обессиленная, я сползла, прислонясь к воротам, на землю, прямо в середину большой лужи. На какое-то мгновение я вспомнила о том, насколько безопасно чувствовала я себя, когда рядом был Эрик… проклятый малый! Привкус дождя становился все солонее, плакала земля и я вместе с ней. Громкие рыдания вырвались из моего горла, я сжала кулаки и принялась бить ногами прямо в вязкую грязь, один, два раза, вновь и вновь, будто это могло прогнать, рассеять разочарование, которое опутало мою душу. Но ничто не помогло, и я продолжала стирать с лица водяные струи…

— Вы можете хотя бы обратить внимание на мое имя.

Сердце мое на мгновение замерло. Но это был действительно он. Он подъехал на лошади незаметно и устало стал спешиваться.

Две руки были протянуты навстречу.

— Вам не следует сидеть в воде, Элеонора.