Я прикусила губу. Во мне все возрастало ощущение, будто из рук моих забирают нити, забирают бразды моей жизни, Я не хотела уходить, мне хотелось остаться с Эриком и задать ему вопросы, которые уже полдня не давали мне покоя, жгли язык. Человеческие жертвоприношения…

И тут он подбадривающе подмигнул мне.

— Идите, графиня, — прошептал Эрик.

Еще более растревоженная, я пошла за аббатом.

— Нет, ему не пережить эту ночь, — утверждал Фулко. — Пойдемте на святую мессу и помолимся о его душе, если желаете. Вы слышите звон колоколов, призывающий па службу? — И добавил немного дружелюбнее — Дела в крепости вашего отца не так уж и плохи. Уже видели, как горели осадные сторожевые вышки. Совсем скоро вы сможете вернуться домой, дитя мое. — И, склонив голову в поклоне, он удалился.

Я задумчиво посмотрела ему вслед и пошла по направлению к госпиталю. Я осторожно вошла в помещение. Монахи ушли. Гектор подбежал и тщательно меня обнюхал. Я чуть-чуть потрепала его по длинным мягким ушам. Эрик полулежал на боку и, казалось, спал. Я тихонько присела на корточки чуть поодаль лежака и стала всматриваться в изможденные черты его лица. Под смеженными веками лежали тени, придавая лицу еще более изнуренное выражение. О сын короля, ты справишься с недугом, выздоровеешь и вернешься домой! Или закончишь свои дни в рабстве? О Боже мой, помоги мне. Помоги мне, пусть он выздоровеет и снимет с меня тяжкую вину…

— У вас преданное сердце, графиня.

Он открыл глаза и пораженно смотрел на меня. Собака облизывала меня своим огромным языком и требовательно положила лапу мне на руку.

— Он любит вас. Меня он, пожалуй, разорвал бы на части, попытайся я встать. — Гектор чесался и следил за Эриком. — Мой новый надсмотрщик… С высунутым языком и пастью, полной отливающих устрашающим блеском клыков.

— Эрик, это не тюрьма… они называют это госпиталем, местом, где ухаживают за больными…

— Одно не исключает другого, графиня. Не думаю, что мне хочется здесь долго…

Тревога вновь появилась в его глазах и сразу передалась мне.

Ледяной ветер свистел, задувая в окна-бойницы. Дрожа от холода, Эрик до плеч натянул на себя тонкую простыню, Я сняла одеяло с соседнего лежака и накрыла Эрика.

— Они приносили тебе еду?

Он покачал головой.

— Обещали после мессы, когда будут кормить прислугу.

Я промолчала на это, сознавая свою вину. На каминном карнизе стояла кружка с водой. Я налила немного воды в цинковый стакан и поставила его у лежака.

— Идите, Элеонора. Когда аббат услышит, что вы были здесь одна, он запрет вас. Уходите же немедля.

Человеческие жертвоприношения. Спроси его, Элеонора, спроси его сейчас! Он должен ответить тебе.

— Эрик…

Он теребил одеяло, избегая смотреть на меня. Лоб его вновь покрылся испариной. А если он все-таки умрет?.. Мне нужно в церковь, сейчас же. Я нервно сжимала пальцы его руки.

— Эрик, я… я желаю лишь одного, чтобы ты выздоровел.

Когда я уже стояла у двери, то услышала, как он тихо произнес:

— Помолитесь за меня вашему Богу, meyja. Вас он послушает.

И только теперь я смогла вздохнуть полной грудью. Когда-нибудь спрошу его. Когда перенесет здесь все, что ему предначертано судьбой, когда вновь будет здоровым… Я огляделась по сторонам. Дождь перестал, но небо все еще обещало ненастье. Так много воды кругом — монастырский двор напоминал теперь наш деревенский пруд. Я осторожно, вдоль стен домов, пробиралась к конюшням. До начала мессы оставалось еще немного времени, мне совершенно не хотелось возвращаться в гостиницу. Куда же исчез аббат? Необузданное любопытство — самый большой порок грешной женщины — подвигнул меня направить свои стопы по направлению к его дому. Я прошла мимо конюшен, погладила морды стоявших в загонах лошадей. Наконец я оказалась перед каменным домом, в котором жил аббат и где он принимал высоких гостей. Какая-то неведомая сила непреодолимо тянула меня в дом. Никто не следил за мной — нещадно лупил дождь, и монахи предпочитали сидеть дома, в тепле. Что ты хочешь от благочестивого отца, девушка? — казалось, спрашивал меня темный силуэт церкви. С бьющимся сердцем я пробралась вдоль стены дома к узким окнам. С внутренней стороны они были закрыты толстыми коврами. О великий Боже, что мне здесь понадобилось?.. Я уже хотела было бежать прочь, но мои пальцы сами по себе стали осторожно отодвигать в сторону ковер.

Аббат стоял на коленях перед небольшим домашним алтарем, погруженный в молитву. Сначала я по думала, что он служит missa speciale[31] в своей личной часовне, возможно, о содействии Господа моему отцу. Я уже собралась уходить, но в это время клирик, подняв руку громко застонал. От испуга я съежилась. И узнала то, что стояло на алтаре: маленькая отвратительная фигурка божества, о котором только что говорил Фулко! Она была обмотана пряжей и стояла в чаше со святой водой, чтобы демон не смог оттуда выскочить. Рядом я увидела что-то, отсвечивающее золотом, может быть, украшение? Словно удары, вырывались из его уст слова, смысл которых я не понимала.

— О Всемогущий Господь! Cum invocarem exandivit me. Deus justitae meae, intribulatione dilasti mihi. Miserere mei, et exandi orationem meam…[32] Ты прислал мне его на краю смерти, верно? Хочешь испытать меня? Господь всемогущий, я не знаю, смогу ли я на этот раз повиноваться… Око за око и зуб за зуб — твои святые слова, не так ли? Господи, позволь мне последовать твоим словам, только этот, один-единственный раз! Я хочу воздать этому язычнику сполна, сделать с ним то, что они тогда сделали с нами. Statue servo tuo eloquinum tuum in tiomore tuo…

Он с распростертыми руками упал на пол и затих. Я прижалась к стене. Не потерял ли он рассудок? Он вдруг напомнил мне василиска, вьющегося по полу и разбрызгивающего свой яд, уничтожая все на своем пути… Порыв ветра пронизал меня ледяным холодом до костей. Пролившаяся с крыши вода изрядно вымочила меня, и я побежала к гостинице, чтобы взять сухую накидку. На обратном пути — колокола на звоннице церкви уже вовсю звонили — я прошла мимо монастырской трапезной. Портал был наполовину открыт, сильно пахло луком и ячменем. Я подкралась ближе. В трапезном зале были слышны голоса монахов. Я осторожно заглянула в дверную щель и узнала брата Ансельма, который ставил на поднос скромный ужин. За его спиной стоял другой монах с накинутым на голову капюшоном. Он наливал из графина вино в глиняный бокал. С любопытством я наблюдала за тем, как тайком он насыпал туда неизвестный порошок и поставил бокал на поднос Ансельму.

— В виде исключения ему нужно давать вино, потому что болезнь терзает его. Отнеси ему это сразу после мессы. Пусть никто не сможет упрекнуть меня в том, что я не все сделал для этого больного язычника…

То был голос аббата! Я отпрянула от двери и пошла запрещенным путем через огород с лечебными травами, взволнованная тем, что видела только что.

Когда аббат вошел в церковь, я уже сидела на скамье для прихожан, пытаясь изобразить на лице благоговение. Это никак не получалось, перед моими глазами стояли события последних минут. Монахи друг за другом входили в помещение для хора и занимали свои места. Они торжественно исполнили хорал, звуки которого отражались в высоких стенах. Аббат поднялся со своего места и начал новый псалом. Его голос напомнил мне сцену в трапезной. Что же было такого, чего я не заметила — или у меня разыгралась фантазия?

Тысячи свечей освещали великолепный каменный алтарь. Он был, как и полагалось во время поста, декорирован шалями из черного бархата. О небо! Через несколько дней наступит Пасха, а я не дома! Я никак не могла сосредоточиться, мысли мои обращались то к Мадонне с Младенцем, которой моя мать всегда приносила пожертвования; как бы играя, они двигались по кругу, носились меж свечей и вновь и вновь возвращались к Эрику в госпиталь. Поднос с едой. У раба обязательно должно быть вино, так как его терзает болезнь. Вино для язычника…

Я и не заметила, как закончилась служба. Надвинув на лица капюшоны, монахи друг за другом брели из церкви в крытую галерею вокруг монастырского двора, чтобы после непродолжительных непонятных мне действ спокойно отойти ко сну. Тишина в храме вернула меня к действительности. Аббат исчез, и брат Ансельм тоже.

Сколько времени я просидела здесь? Ноги мои будто сами понесли меня через монастырский двор к госпиталю. Ветер обдал меня каплями дождя, капюшон соскользнул с головы, и потому волосы мои вымокли и облепили шею. Быстрее в госпиталь, куда уже отнесли ужин… Сквозь маленькие окна пробивался скудный свет, дверь была притворена. Прямо передо мной стоял брат Ансельм, держа в руке пустой поднос. Меня охватили волнение и беспокойство. Я попыталась разглядеть, что же происходит в госпитале.

Послушник возился с камином. Эрик, выпрямившись, сидел на лежаке, держа в правой руке бокал, и намеревался выпить то, что в нем было. В это самое мгновение голову мою словно накрыло горячей волной. Око за око, зуб за зуб — отозвалось резким эхом. Око за око — яд.

Я закричала, оттолкнула смущенного монаха в сторону и ворвалась в помещение. Одним прыжком я оказалась у лежака Эрика и выбила из его руки бокал.

Эрик схватил меня за ворот, высоко поднял и влепил мне рукой по щеке такую оплеуху, что я завизжала от боли.

— Ты совсем лишилась ума, женщина, — взревел он и тряхнул меня, как мокрую кошку. — Я целую вечность ждал этой проклятой еды, а ты не нашла ничего лучшего, чем разбросать все это!

— Вино! — зарыдала я. — Я только хотела…

— Когда вы все хоть ненадолго оставите меня в такое? Сколько еще будете мучить меня?

— Но Эрик, я… яд… я…

— Уйди, оставь меня наедине с самим собой! Nu er eigi viđsæmanda![33] Как я устал везде сопровождать тебя! Я ненавижу вас всех, этот дом, этого святошу — а больше всего тебя, kvennskratti…

Он сплюнул и оттолкнул меня от лежака. Как только место возле лежака освободилось, к разбросанному на полу ужину прыжками устремился дог. С жадностью он поглощал мясо с ячменной кашей и даже вылизал винную лужу. Внезапно меня охватило жуткое чувство стыда. Как могла я поступить таким нелепым образом? Аббат, страхи последних дней — мои взбудораженные сверх меры нервы сыграли со мной злую шутку… Сразу же после произошедшего возле меня оказался брат Ансельм и помог подняться с пола.

— Вам нужно отдохнуть, фройляйн. Пойдемте со мной.

— Эрик… — Беспомощно всхлипнула я, но никто не отозвался. Эрик, сопя, пытался высвободиться из одеял, не отрывая взгляда от открытой двери.

— Я и так проторчал здесь уйму времени! — услышала я.

Ему, возможно, удалось бы добраться до двери, если бы послушник не набросился и не толкнул его обратно на лежак.

Озлобленно глядя друг на друга, они лежали среди одеял. Эрик схватил молодого послушника за горло и стал душить его, тот взвыл и попытался ткнуть соперника в глаз до того, как получит удар кулаком. Ансельм толкнул меня так, что я упала, вырвал из крепления железный прут, которым закрывали дверь госпиталя изнутри, и прыгнул к лежаку.

Вдвоем они повалили Эрика, прижав его прутом к полу. Он закашлялся, стал хватать ртом воздух, ища подмоги до тех пор, пока юноша не соскочил с лежака и стремительно не прижал их к полу.

— Если ты снова начнешь биться в приступе пляски святого Витта, тогда зови меня, — угрожающе прорычал брат Ансельм, глядя на Эрика. — В этом госпитале только я решаю, когда кому покидать его стены!

Эрик закашлялся от нехватки воздуха — они положили прут прямо на ошейник и едва не раздавили ему гортань — и стал рвать свои оковы.

Ансельм погладил меня по голове и помог подняться с пола.

— А когда ты успокоишься, язычник, я, может быть, еще раз распоряжусь принести тебе еду. — Он зажмурил глаза и защищающим жестом обнял меня своей толстой рукой. — До поры до времени ты будешь лежать здесь, по моему велению к тебе приказано относиться по-дружески…

— Побереги свою жратву, skalli, — прохрипел Эрик. — У меня прошло чувство голода…

Без лишних слов монахи стали подталкивать меня к двери. На улице Ансельм закрыл наружную дверь и аккуратно повесил ключ на скрытый от чужих глаз крючок.

Толстый аптекарь был любезен со мной. Он осторожно промокнул тампоном кровь на моем лице, вновь выступившую после оплеухи из шрамов, оставленных ударами хлыста. И прежде чем уложить меня в постель, Ансельм дал мне стакан теплого вина, в которое он накрошил листья зверобоя.

— Да подарит вам Господь сон, который вы заслуживаете, фройляйн. Вино поможет вам отдохнуть, на то воля Господня.

С этими словами он осенил меня крестным знамением и задул свечу. Я услышала, как хлопнула дверь, и стало тихо. Дождь монотонно барабанил по крыше, убаюкивая меня. Мысли, которые долго кружили мне голову, казалось, оставили меня, и вскоре я заснула.