— Твой жених о чем-то спрашивает тебя, — шепнул мне отец. — Ответь ему. Ты в порядке?

Я вновь закашлялась — вкус воды в озере был отвратителен — и взглянула на Габриэля.

— Если бы благородный господин не спас меня, вытянув канат, то другой опустил бы меня на самую глубину! — произнесла я с убийственно серьезным выражением лица.

Габриэль закусил губу. Кто-то сзади, испугавшись, затаил дыхание.

— Она не ведает, что говорит, — прошептал Герхард.

— Это все вода… — более хрипло прозвучал голос секретаря.

— Сатана в озере? — Церковный служитель находился в Том юношеском возрасте, когда происходит ломка голоса, и от страха он дал петуха. — В этом озере действительно сатана?

— Чепуха.

Патер Арнольд отобрал у него кадило и на всякий случай помахал еще немного над водной поверхностью.

— Но что-то меня все-таки вытянуло, — упорствовала я.

Кухенгейм с беспокойством смотрел то на меня, то на священника.

— Ты видела его?

Габриэль широко раскрыл глаза, хотя ему с трудом удавалось оставаться серьезным.

— Была непроглядная тьма, там, внизу, но…

— Глупые бабьи сплетни — ну конечно же, сатаны в озере нет! Может быть, вы сами разыскали его для церковного обряда? — Церковник из Кельна рассерженно всплеснул руками. — Мы видели, как она погрузилась и как несильно был натянут канат. Значит, именем Всевышнего, она невиновна!

Отец довольно строго наблюдал за мной.

— А теперь помолчи-ка, — пробурчал он, накрывая меня своей меховой накидкой.

Плот ударился о берег. Церковник из Кельна, выйдя к собравшимся, сообщил, что девица, подвергшаяся пытке, была погружена в воду на две длины каната и таким образом доказала наблюдателям свою невинность. Предстоящей свадьбе с господином фон Кухенгеймом уже ничто не могло помешать. Последнее, что я увидела, прежде чем усталость окончательно овладела мной, был мой духовный отец, который, улучив момент, побрызгал святой водой над озером, сопровождая свои действия бормотанием псалма.

Чьи-то руки подхватили меня и уложили на принесенные носилки. Кто-то накрыл меня покрывалом, подбитым мехом. Все, кто был на берегу, сгрудились вокруг, пытаясь дотронуться до меня, той, что удостоилась милости Божьей. Я падала с ног от усталости. И уже не помнила, как оказалась у замка, как Майя, сняв мокрые покрывала, завернула меня в теплые одеяла. Эмилия лежала где-то рядом и все гладила, гладила меня.

А в зале, как я узнала позже, снова наступило праздничное оживление. После того как моя невиновность была доказана, мой отец и жених сговаривались относительно приданого и утреннего дара подарка молодого мужа новобрачной в утро после свадьбы, а также о расходах на свадебные празднества.

Я проспала весь день и всю последующую ночь глубоким сном, и мне ничего не снилось. Все закончилось, закончилось, я выдержала испытание! И больше мне не хотелось думать ни о страхе, ни об унижении. Забыть, все забыть…

Первым делом я решила пойти в темницу к Нафтали.

Все еще спали. Листья и цветы покрывала роса, жемчужинами сверкали ее тяжелые капли в лучах раннего утреннего солнца. И было слышно только фырканье и сопенье лошадей в стойлах, когда я пробиралась через двор к центральной башне. В караульном помещении вповалку лежали, храпя после вчерашнего празднования, лучники. Пахло рвотой и пивом. Я осторожно переступила через одного, валявшегося в луже прямо перед спуском в подземелье, и стала двигаться на ощупь, дотрагиваясь до сводов. Стражник, прислонившись к стене, спал с открытым ртом, громко храпя. Из камер ничего не было слышно. Я подумала, что следовало бы бросить заключенным через открытые заслонки хлеб, но это показалось мне делом рискованным, а я после всего, что случилось, должна быть осмотрительной.

Нафтали уже проснулся. Я удивлялась: а спит ли он вообще?

— Старому человеку чтобы выспаться, хватает всего лишь нескольких часов, — только и сказал он, с любовью погладив меня по голове. — Они отобрали у тебя твои волосы, верно? Но вот увидишь, они отрастут снова и будут еще красивее, чем прежде.

— Вы и правда так думаете?

Я сдернула с головы накидку. Сейчас, когда все уже было позади, мне действительно стало очень жаль своих волос.

— Так или иначе, я рад видеть тебя такой бодрой. Господь услышал мои молитвы.

Я с благодарностью приняла из рук Тассиа большую чашу с молоком и пряностями и села в кресло Нафтали. За минувшие недели я полюбила эту лабораторию с редкими ароматами и тайными опытами. Здесь, в темнице, отступали страхи. В камине потрескивал огонь, из горшка струился приятный запах супа, который готовил Тассиа. Улыбаясь, немой протянул миску.

— Мне это позволено? — сомневаясь, спросила я еврея. — Ведь на меня наложена епитимья.

Запах, исходивший от блюда, рисовал в моем воображении жирное жаркое с сочным соусом, и мой отвыкший от вкусной пищи желудок заурчал так, что мне стало больно.

— Ешь, дитя. Господь не будет к тебе столь строг. Ты должна набраться сил.

С улыбкой он смотрел, как я лихо уничтожаю суп.

— А потом ты сможешь навестить своего друга, он уже проснулся.

Я отложила ложку.

— Я… Сегодня лучше не надо…

Нафтали изучающе посмотрел на меня.

— Но, мне кажется, он ждет тебя.

— Завтра. — Бог мой, я не смогу смотреть ему в лицо! — Я приду завтра. Обязательно приду.

Нафтали налил в колбу какую-то желтую жидкость, послышалось громкое шипение. Я зажмурилась. На поверхности жидкости появились блестящие пузыри.

— Его, к твоему сведению, лихорадило, — бросил мне старик лекарь. Нафтали добавил несколько прозрачных кристаллов, жидкость в колбе окрасилась в красный цвет. Он опустил небольшой кусочек металла, недолго понаблюдал за ним и досадливо ударил кулаком о стол.

— Опять ничего не вышло. Этот опыт никак у меня не выходит. Может быть, я должен сначала серу положить… — Что-то бормоча, оп ходил вокруг стола и рылся в сундуке.

Я вцепилась пальцами в ручки кресла.

— Был жар, почему?

Молоко мое покрылось пенкой. Пальцем я брезгливо отогнала ее к краю стакана и осторожно сделала глоток с другой стороны.

— Он отказывался от еды, поэтому поднялся жар. — Нафтали хлопнул рукой по столу. — Ты просто обязана побывать у него сегодня.

Молочная пенка отделилась от края и, словно островок, оказалась на самой середине.

— Если вы так считаете… — проговорила я, глядя вверх.

Водянистые глаза Нафтали были серьезны и печальны.

— Я поручился, что приведу тебя к нему, — тихо сказал он.

Тут он отодвинул сундук и отворил потайную дверь.

Эрик стоял в темном углу своей каменной тюрьмы, возле стены, и очертания его фигуры были расплывчаты, как тень. И лишь когда глаза мои привыкли к полутьме, я заметила, что он, положив руки на скалу, несильно бился головой о камень. «Он лишился рассудка, — пронеслось в моей голове, — он сошел с ума!» Вздохнув, он обернулся и с закрытыми глазами прислонился спиной к стене. Я быстро оглянулась, но именно в этот момент дверь со скрипом закрылась. Нафтали заставил меня остаться здесь.

— Т-ты уже лучше себя чувствуешь? — сдавленным голосом спросила я.

В темноте мне показалось, что он шевельнулся, но нет, я ошиблась, он стоял неподвижно.

— Нет.

Молчание. Я почувствовала, как во мне внезапно стала подниматься волна гнева.

— О, тогда…

«Я ненавижу тебя, — подумала я. — Когда ты наконец исчезнешь из моей жизни?..»

Я вновь посмотрела наверх, он стоял передо мной с красным от злости лицом.

— Что вы, собственно, себе вообразили, уважаемая графиня? — напустился он на меня. — Мне известно, что произошло, что вас оболгали! Это была расправа, вас подозревали в колдовстве…

— Перестань! — воскликнула я. — Я больше ничего не хочу слышать об этом!

— Мне все известно! Еврей должен был рассказать мне обо всем в мельчайших подробностях! — Глаза его метали молнии. — Я знаю об упреках и о том, чей злой язык был всему виной! Skalli, eitrormi, prifisk han aldri! — Он сплюнул и приблизился ко мне на один шаг. — Я даже знаю, кому вы обязаны судом Божьим — этому высокомерному, дерзкому глупцу с вечно задранным носом, расфуфыренному как павлин. Хорош, нечего сказать, коли отдает такие распоряжения! И вы осмеливаетесь утверждать, что ничего не случилось?

Его слова разозлили меня.

— Ты не должен знать всего.

И я уже намерилась уйти, но он стал удерживать меня.

— Кто-нибудь догадывается, что я жив?

Я высвободила свою руку. Эрик заходил по пещере. Мне хотелось выть от отчаяния.

— Благородство! Я бы показал им, что такое истинное благородство, и они не осмелились бы опускать невинную девицу в воду! Эх ты, я ведь единственный, кто может под присягой подтвердить твою невинность! Но тебе, глупой, все необходимо делать самой. И что из этого получается? Это чуть не стоило тебе жизни, а я тем временем, сидя в этой дыре, чуть не лишился рассудка…

— С каких это пор ты начал за меня так волноваться? — С издевкой спросила я и поправила на голове платок.

Эрик стоял в полутьме и молчал.

— Я беспокоился. — Он подошел ближе. Голос его изменился. — От страха чуть ли не на стену полез.

Когда на его лицо упал свет, я заметила, что он улыбался.

— Спроси еврея, он подтвердит. — Улыбка его стала шире, и он глубоко вздохнул. — Я и не думал, что это чувство когда-нибудь завладеет мной, но я люблю тебя, Элеонора. О божество Тор, люблю тебя. И разве я не имею права волноваться о тебе?

Я точно онемела, не в силах сказать ни слова.

— Ты не веришь мне? — смущенно спросил он.

Руки его были влажными и слегка дрожали, когда он положил их на мою руку.

— Останься, выслушай меня! Пожалуйста, пойдем в сад, здесь мне не хватает воздуха. Прошу, пойди со мной и послушай меня, Элеонора. Хотя бы ненадолго.

Я отвернулась, не желая его видеть, но ничего не смогла с собой поделать, его незащищенность, искренность в голосе сломили меня, колени мои задрожали.

— Веди.

Он отпустил меня.

— Подарите мне мгновение вашего бесценного времени, а потом вам уже не нужно будет приходить сюда. Обещаю вам… обещаю вам… все что захотите. Всего лишь несколько минут, графиня.

Я видела, как нелегко ему дается спокойствие, читала в его взгляде боязливый вопрос, последую ли я за ним. Он ждал меня в расщелине скалы, помог мне пробраться через нее и привел в сад. Сердце мое бешено забилось, когда он опустился рядом на рогожу, расстеленную у пруда.

— Я глупец… — Он покачал головой и немного беспомощно улыбнулся мне. — Едва нахожу слова — у меня помутилось сознание.

— Не играй со мной, — пробормотала я и сцепила пальцы рук.

— Я не играю… — Я почувствовала, как он смотрит на меня долгим неподвижным взглядом и успокаивается. — Я не играю, повторил он.

Утренний ветер зашумел в деревьях, и можно было услышать движение каждого листа.

— Несчетное число раз я проклинал себя, — тихо начал он наконец. — Каждый день. Каждый божий день. По утрам я просыпался оттого, что вы снились мне, а вечерами не мог заснуть, потому что думал о вас, Элеонора, я люблю тебя с тех самых пор, как увидел впервые. В тот день в сыром логове крысы уже собирались сожрать меня… Я уже не мог сопротивляться им, потому что конец мой был близок. Твой отец знает толк в том, как унижать людей, чтобы, обессилив, измотав их, ослабить сопротивление. Он одержал надо мной победу, я уже не мог больше сопротивляться и хотел лишь одного — умереть. — Он взъерошил волосы, переполненный воспоминаниями. — Когда ты возникла передо мной, я поверил в то, что Асгард услышал мои мольбы. Я подумал, что сестры Одина пришли за мной. Но твой плащ, он был таким настоящим, как и ты сама, существо из плоти и крови, дорогой мех таким же мягким, как и твоя кожа, до которой мне удалось едва дотронуться один-единственный раз, — полночи я гладил этот мех, Элеонора, и уже тогда почувствовал в себе желание жить, возвращение сил. Всякий раз, когда еврей потчевал меня своими лекарствами, я представлял себе, как буду разыскивать и найду тебя. Но после, когда Нафтали поведал о том, что граф намеревался сделать со мной, я дал себе клятву убить всех членов этой семьи. Я жил лишь мыслью о мести, именно она давала мне силы. А потом… потом в тот проклятый всеми богами день пришла ты, ты, Элеонора, ты… дочь этого… этого… — Голос его срывался. — Он навсегда разрушил мою жизнь — сколько раз я брал в руки нож, чтобы убить его, но не смог. Не смог сделать этого! О, как же я презирал себя за это!

На лицо его нашла тень, очертив морщины и складки, показав его постаревшим прежде времени.

— Конюх провинциального рыцаря влюбляется в дочь своего заклятого врага — что за финал для последнего отпрыска Юнглинга!