Дагмар Тродлер - В оковах страсти

— Ну так что же?

Он поцеловал меня так, что я задохнулась. Подлокотники скамьи, на которую мы опустились, заскрипели.

— Ты сломал скамью Фулко, — не дыша, прошептала я и крепко прижалась к нему.

Ногой он оттолкнул отломанный подлокотник в сторону.

— Элеонора, я сделаю все, чтобы ты была счастливой, слышишь? Все! — Эрик подвел меня к алтарю, к месту, где располагалось распятие. — Вот здесь, перед ним, перед Белым Христом, я хочу пообещать тебе это, и однажды какой-нибудь священник благословит это обещание. Я люблю тебя.

Дверь церкви заскрипела. Эрик выпустил меня из своих объятий, прислушался. По каменному полу раздались шаги.

— Твой духовный отец, — прошептал он мне. — Я буду ждать тебя у еврея…

Прокравшись за колонну к скамьям, он исчез в темноте. Шаги приближались, послышался шорох одежды. С бьющимся сердцем я вновь подошла к своей молельной скамье. Накидка опять покрывала мое лицо.

Вскоре патер Арнольд вновь появился передо мной.

— Мне показалось, будто я слышал какой-то шум. — Он с любопытством взглянул на меня. — Паломник ушел?

Я кивнула в надежде на то, что он не заметит разломанного подлокотника в алтарном помещении.

— Я не видел, как он уходил.

— Он ушел довольно быстро.

— На улице уже темнеет, и о вас спрашивают. Ваш отец заботится о вашем благополучии, равно как и ваш жених. Не хотите ли пойти со мной, фройляйн?

— Я не хочу появляться на людях. Позвольте мне помолиться еще, патер.

— Ну что же…

Дверь за ним закрылась. Я поспешила к алтарю и подняла подлокотник О Господи, что мы наделали… Губы мои были горячими и распухли, и я уже почти ждала того, что кулак Господень опустится на меня здесь, перед алтарем. Распятый Христос взирал на меня с креста. Мои щеки, моя шея, руки, грудь — все части тела, к которым прикасался Эрик, горели под его взглядом. Я спрятала подлокотник под скамью. Единственное, чего мне хотелось, — чтобы патер нашел его не сразу.

И тут я вспомнила о розе. Я сбросила накидку через голову. Трясущимися нервной дрожью пальцами я вытащила розу из мешочка для подаяний и вновь присела на скамью. «Я хорошо скрыл слова». Круглая и гладкая, она лежала в моей руке, и языческие нацарапанные человечки плясали перед моими глазами. Хорошо скрыл. Когда я повернула ее, то увидела то, что для меня было скрыто долгие недели, — безобидная роза была шкатулкой для хранения драгоценностей с украшенным отверстием из полированной глины! С нетерпением я нащупала запор. Потом, использовав шпильку из крепления накидки, я тщательно прощупала отверстие, пока из нее не выпала пробка! За ней был спрятан маленький кусок пергамента, точно такого, какой использовал мастер Нафтали, когда описывал свои исследования! Я выудила его из укрытия и тщательно расправила ногтем. Взяв свечу — эта единственная горевшая в часовне свеча почти уже прогорела, — я принялась разгадывать буквы на пергаменте:

Pone me ut signaculum super cor tuum, ut signaculum super brachium tuum. Quia fortis est ut mors dilecto.

«Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь».

Я закрыла глаза. Окончание Песни песней Соломона, слова которой я знала наизусть. Сердце мое замерло.

— Aquae mutae non poterunt extquere charitatem,[97] — прошептала я про себя.

Мастер Нафтали часто пел нам эту еврейскую песню. «Ego murus, et ubera mea sicut turris, ex quo facta sum coram eo quasi pacem reperiens».[98] Я задумчиво улыбнулась. «Я как та, что ищет мира». Патер Арнольд часто наказывал нас, когда мы произносили эти стихи. Эмилия, наша песня стала явью. Мой возлюбленный пришел, чтобы забрать меня с собой, он действительно пришел.

«Как смерть, сильна любовь». Жирная капля воска пролилась на пергамент и на все времена поставила печать на его послание.

Ночь в часовне отца была слишком короткой, чтобы в течение ее можно было поразмышлять о жизни. Но у меня оставалось совсем мало времени. Аделаида и Майя пришли с озабоченными лицами, чтобы взглянуть на меня. Они принесли с собой воды и отправились обратно лишь после того, как я заверила их, что нахождение мое рядом с Богом благотворно влияет на меня.

Могу ли я полагаться на то, что Господь считает правильным мой выбор между мужчиной, которому принадлежу, и тем, другим, который завладел моим сердцем?

С той ночи, в которую я по доброй воле разделила ложе с варваром, я стала неприкасаемой, оскверненной и обесчещенной, — но этого никто не знал. Когда бы все же выяснилось, что я вынашиваю ребенка язычника, то стыд и позор уничтожили бы мою семью. Не пощадили бы даже отца за то, что он позволил находиться язычнику в замке и так и не заставил его принять христианство, хотя ему много раз советовали сделать это в принудительном порядке. Но вместо этого, наперекор ожиданиям священника, подарил раба своей дочери. Церковь не допустила бы по отношению к отцу никакого снисхождения.

Мой взгляд скользнула по распятому Христу, перед образом которого я так часто находила утешение. Он висел на кресте с поднятой головой, и взор его был направлен в глубину часовни. Помог бы он мне, если бы я осталась здесь? Если бы я последовала за Кухенгеймом в его крепость, покорившись? Но разве грешно взять судьбу в свои руки?

Я видела перед собой лицо мужчины, которого они считали сатаной. Пути наши пересеклись, вместе нам суждено преодолеть все препятствия, бороться со злом. Сегодня я поняла, насколько нас сплотила судьба, даже если миры разделяли нас. Я пойду за ним, даже если это окажется вечным проклятием.

В состоянии полной погруженности в себя я поигрывала деревянной розой. Вот было бы замечательно добиться согласия отца, получить его благословение… но жизнь моя была уже полна таинственности. Похищение, ребенок, который родится там, где меня никто не знает… другого выбора у меня не было.

— Не бойся, Элеонора. — Распятый на кресте на мгновение взглянул на меня. — Делай, что подсказывает тебе твое сердце! — Казалось, что его губы вытянулись в улыбке. — Я с тобой до самых последних дней твоей жизни. А теперь ступай к нему и не забывай обо мне.

Сердце мое забилось, я с трудом перевела дыхание. Глаза его вновь безучастно смотрели в пустоту. Может быть, мне это снилось? Я с тобой. О небо, я слышала это совершенно отчетливо. Господь был здесь — я чувствовала его присутствие, он был здесь, в часовне! Я поспешно оглянулась вокруг. Никого не было видно. И все же что-то находилось рядом, что-то, что ощущала легкое, как дуновение воздуха. Я откинула с головы покрывало, глубоко вздохнув, и почувствовала, как невидимая рука, крепко схватив, держала меня за руку. Я посмотрела на фигуру на кресте и медленно встала.

И неожиданно пришло осознание того, что кто-то на короткое время сдержал движение мира, на мгновение колесо жизни прекратило свое вращение. Меня охватило благостное спокойствие. Моя неутолимая душа молчала. Все вокруг застыло, казалось, сама природа затаила дыхание, и я подумала, что должна почувствовать в себе огромную силу, пока все вокруг не вернется на круги своя. Я вглядывалась в глаза Господа, видела, как борются люди друг с другом, видела их страдания и несчастья, которые они причиняют себе сами. Разве не пришло время хоть что-нибудь изменить? Иногда счастье само протягивает нам руку и нужно лишь уцепиться за нее.

Мне вспомнились слова Майи о «бреде» моей матери. Любовь — это тяжелое заболевание, от которого не в состоянии излечиться даже священник. Заболевание? Нет, сейчас мне лучше известно об этом. Я не была ни умалишенной, ни больной. Еще никогда в своей жизни я не чувствовала себя такой сильной и готовой ко всему, как теперь, потому что знала: кто-то заботится о моем благополучии и с тревогой в сердце ждет меня… как это можно назвать болезнью? За спиной моей вырастало нечто громадное, когда я начинала думать о маленьком существе во мне, принадлежащем нам обоим, о котором он еще даже и не знал. За это дитя стоит пойти на любой риск

И вдруг у меня пропал всякий страх. Перед отцом, перед позором и грозящим мне проклятием, и даже перед дорогой, темной и каменистой, которою нам придется пройти. Я вышла из часовни, меня осветило своими лучами солнце. Оно было яркое-яркое, оно жгло через накидку. Вздохнув полной грудью, я сбросила накидку с плеч. Будто скинув со своей груди огромный камень, освободившись от всего, что угнетало меня, я пошла к залу.

В зале было спокойно. Несколько человек еще завтракали остатками поминальной трапезы. Горничные Аделаиды собрались у камина и шутили с одним из стрелков-лучников. Находящийся в добром расположении духа боец пил за здоровье дам. На какое-то мгновение мне стало тяжело на сердце. Эмилия еще и дня не пролежала под землей, а эти люди уже опять шутили друг с другом, будто ничего и не произошло. А разве я лучше? С осознанием собственной вины я заняла за столом свое место, пытаясь не разреветься. Что я позволила себе в часовне всего через несколько часов после похорон — и губы мои запылали вновь. Я схватила бокал и выпила все его содержимое. То было вино. Словно огнем, растеклось оно по моим внутренностям и привело меня в чувство. Сестра моя умерла, а я должна была жить дальше.

— Это точно, — услышала я голос Эмилии и обернулась.

За моей спиной никого не было.

— Ты решила, и пусть все у тебя получится, Элеонора.

Под столом сидела лишь голодная собака и смотрела на меня просящим взглядом. Я опустила скатерть.

— Что может быть прекраснее, чем идти по жизни с этим человеком? — Лукавый смех Эмилии прозвучал совсем близко. — Согласись, ведь ты и не желала ничего другого с того момента, как впервые увидела его.

Я почувствовала тепло, словно рука сестры с любовью провела по моему лицу и плечам. Когда я открыла глаза, в нос мне ударили ароматы жаркого и яблочного мусса.

Еда! С какого-то момента во мне проснулся зверский аппетит, тело мое после долгих недель воздержания требовало пищи: мяса, сладостей, мягкого хлеба, густых соусов… С дрожащими коленками я придвинулась к столу и вперилась взглядом в лоснящегося от жира цыпленка в миске передо мной. Пахло шалфеем и вяленой сливой, на хрустящую корочку падал свет свечи. Забытая краюшка хлеба, пропитанная жиром, лежала в миске. У меня потекли слюни. Я осторожно прижала палец к тонкому ломтю хлеба и облизала его — я больше не сдерживала себя. Голод бушевал во мне. Не успев еще как следует поразмышлять на эту тему, я запихнула в рот жирный хлеб и уже держала в руках цыпленка, окуная его в емкость с яблочным муссом, зубами оторвав от костей мясо, запив его большими глотками вина и с набитым ртом шаря глазами по столу в поисках еще какой-нибудь еды.

Лишь когда болтовня дам совсем стихла, я стала сдерживать себя. С недоверием, ничего не понимая, смотрели они на меня. Я отложила то, что осталось в моих руках от цыпленка, и наконец поняла — к сожалению, довольно поздно, — что я тут наделала: всего через день после погребения моей сестры я кончила строго поститься! Последний кусок застрял у меня в горле. Женщины, сомкнув головы, шушукались друг с другом. Не пройдет и часа, как они донесут на меня патеру Арнольду. Я видела перед собой мясо и чувствовала, как кровь ударяла мне в голову.

Кухарка, убиравшаяся на хорах, быстро отодвинула в сторону миски и заменила их горшком с несладкой пшеничной кашей.

— Да простит вам Господь ваше смятение, — пробормотала она.

Запах каши вызвал у меня тошноту. Или то был грех, получивший привкус дохлой рыбы? Я сидела молча. Наш зал стал мне чужим, чужими и незнакомыми были люди, с любопытством уставившиеся на меня. Они презирали меня, в своих пересудах они разорвали бы меня на куски, если бы узнали, что я наделала… Кристина фон Ксантен, старая клеветница с длинным носом, Вальбурга, курносая купеческая дочь из Кёльна, и толстая Мария, племянница кулинара Юлиха, строившая глазки каждому рыцарю, — я чувствовала, как во мне закипает злость. Я отодвинула кашу в сторону, посмотрела им прямо и твердо в глаза, схватила миску с мясом, предназначенную для моего отца. Они с возмущением зашептались, когда я зубами впилась в кусок свинины, не обращая внимания на стекавший по подбородку соус. Никто не отважился отобрать его у меня.

От жирной еды мне захотелось пить. Я с удовольствием посмеялась над собой. Их сплетни не имели для меня больше никакого значения, пусть говорят, что хотят. Меня ждал Эрик — и это не было сном, который до этого видела тысячу раз. Сильна, как смерть, любовь. Под плотной тканью траурного платья я уже чувствовала новую жизнь.