Патриция Симпсон - В омуте блаженства

– Что ты?

– О, забудь это! – Она отвернулась. Вино заставило ее сказать больше, чем она хотела. Проклятый Николо Каванетти и этот мерлот 1977 года. Она сжала губы и уставилась в пол.

– Джесс, приоткроешься ли ты хоть немного? Ты временами похожа на сфинкса.

– Ты не можешь врываться в чужую жизнь и ждать, что люди тут же начнут играть в твою игру, Коул. Теперь ясно?

– Понятно.

– Ты хотел играть, давать пасы и выигрывать. Ты думал, что можешь победить и уехать в другой город, а все твои болельщики, затаив дыхание, будут ждать, чтобы поклониться тебе, когда ты вернешься.

Коул смотрел на нее молча. Затем прищурил глаза:

– Ты чем-то очень раздражена, Джесс?

– Да! А ты так погружен в себя и свои проблемы, что не можешь этого понять.

– Начинается игра в отгадки?

– Я думала, что тебе эта игра нравится. Я думала, тебе нравятся детективы!

– Я не очень прилежный читатель. Это больше волнует женщин. Они думают, что мужчины способны читать о невероятных извивах мысли.

– Это не невероятные извивы. Каждый, обладающий хоть каплей чувства, должен бы понять, что меня беспокоит. А ты даже не знаешь, что это значит – понять женщину.

– Очевидно. – Он поставил свой бокал на кофейный столик и выпрямился. – Итак, я не был достаточно хорошим другом в течение многих лет, чтобы заслужить дружбу теперь. Это какие-то ограничения на дружбу, о которых я не знал. Когда прошло мое время, Джессика? В прошлом году? Пять лет назад? Десять?

– А как насчет тринадцати лет, Коул? Как насчет вечера, когда праздновали твое окончание школы?

Он внимательно посмотрел на нее, Джессика отвернулась, она не могла долго на него смотреть. Ее щеки запылали, слезы наполнили глаза, но она отказалась упасть перед ним. Она поставила бокал на столик и вышла из комнаты. Коул пошел за ней, но она убежала в свою спальню и захлопнула дверь. Джессика сказала больше, чем когда-либо собиралась, и она не хотела слышать вопросов, которые Коул может ей задать.

– Джесс, выйди! – крикнул Коул.

– Убирайся!

– Выйди и скажи, в чем дело.

Она вытерла слезы и стояла посреди комнаты, слушая его нетерпеливый стук.

– Джесс!

Она заткнула уши, чтобы не слышать его просьб, и села на кровать. К несчастью, она могла лишь заткнуть уши и закрыть глаза, но ничего не могла поделать со своим сердцем.

Коул наконец ушел. Долго после этого Джессика лежала на кровати и плакала. У нее не было никого, кому она могла довериться, никого, с кем могла бы поделиться своими огорчениями. Она чувствовала себя такой одинокой.

Когда Джессика плакала, то вдруг представила, что ее спросит о причине слез брат Козимо. И что она ему ответит? Монах напугал ее колдовством прошлой ночью, но вообще с ним всегда было легко говорить, и Джессика чувствовала, как он озабочен ее состоянием. Затем она отчетливо представила себе, что видит Козимо сидящим на стуле около окна, его сутана была полностью в тени.

Джессика тяжело вздохнула и поднялась на локте, думая, что хорошо бы переодеться на ночь. Только потом она заметила темную фигуру на стуле именно так, как она себе и представляла.

Джессика встала и вытерла слезы.

– Что ты здесь делаешь? – требовательно спросила она.

– Слушаю, как ты плачешь. – Козимо поднялся.

– Оставь меня?

– Обещаю, что не дотронусь до тебя. – Монах спрятал руки. – Прости, если я напутал тебя прошлой ночью. Это не входило в мои намерения.

Она смотрела на него затуманенными покрасневшими глазами, желая поверить.

– Как ты здесь оказался? – спросила Джессика.

– Через дверь. Ты так сильно плаката, что не слышала, как я вошел.

Джессика посмотрела на дверь, ей было интересно, возможно ли, чтобы кто-то вошел сюда незамеченным.

– Скажи мне теперь, ночная леди, что заставило тебя плакать?

Джессика пыталась решить, должна ли она что-нибудь говорить сегодня. То малое, что она сказала Коулу, превратило их беседу в фиаско. Джессика все еще чувствовала огромную необходимость излить кому-нибудь свои несчастья, особенно Козимо. Она тяжело вздохнула и подняла голову.

– Я бы никогда не открылась людям, Козимо. И теперь, когда я хочу этого, я не могу.

– Почему?

– Мне кажется, что люди не хотят знать, что я думаю, что чувствую.

– Почему же?

– Когда я была молодой, я должна была хорошо обдумать мои отношения с отцом. Я никогда не была естественной или открытой. Каждый мой шаг был взвешен и обдуман. Мне кажется, что уроки, полученные мною в детстве, стали привычкой. Я всегда думала, что глупо и опасно открывать людям сердце.

– Почему?

– Я подозревала, что они получат преимущество надо мной, или подумают, что я глупа или сбилась с круга.

– Такая опасность существует всегда. Но это был бы странный мир, Джессика, если бы никто не знал, что думают или чувствуют другие. Если бы никто не открывал своего сердца, мы все жили бы в темноте и страхе.

Джессика кивнула и отвернулась, стараясь, чтобы губы не задрожали, чтобы снова не заплакать.

– Ты боишься, что про тебя подумают, что ты глупая? – ласково спросил Козимо.

Джессика снова кивнула.

– Значит, ты всю жизнь прожила в страхе, Джессика.

– Я знаю. Но это так трудно, Козимо.

– Ты удивилась сладости вина, – ответил он. – Тогда тебя может удивить и сладость искренности.

– А что, если Коул совсем не такой, каким я хочу его видеть? Что, если он не хочет меня так, как я хочу его? Как я узнаю, что он действительно чувствует ко мне?

– Ты не узнаешь, Джессика. – Козимо усмехнулся. – Ты не будешь знать этих вещей, пока находишься в изоляции.

– Вероятно, ты прав.

– Ты слишком много ожидаешь от себя. – Амаре ет сапере вике део сонцедитур.

– И что это значит?

– Любить и быть мудрым в одно и то же время почти невозможно, даже для Бога.

Эти слова подняли ее дух. Она наклонилась к монаху:

– Хорошо сказано, Козимо.

– К несчастью, я не могу присвоить эти слова. Они принадлежат кому-то другому.

Монах приблизился к ней, и Джессика протянула ему руку, не боясь больше, что тот может что-то сделать с ней. Его рука была теплой и сильной, загорелой и мозолистой, но рукопожатие было нежным.

– Открой свое сердце Николо, – настаивал брат Козимо. – Что плохого он может сделать?

– Посмеяться!..

– Разве это тот смех, которого ты действительно боишься, или есть еще что-то?

– Я не могу последовать твоему совету. Монах взглянул на ее руку и слегка погладил ее тыльную сторону большим пальцем, – А ты не боишься, что он покинет тебя? Джессику передернуло.

– Глубоко внутри, леди ночи, ты не боишься, что Николо оставит тебя снова?

Правда поразила Джессику, как удар грома. Ее бросила мать, затем фактически и отец оставил ее. Коул тоже ее оставил. Милостивый Боже, она же останется одна после того, как Коул покинет Мосс-Клифф. Джессика еще никогда не позволяла себе осознать свою зависимость от него. Она жила, как будто ничего не задевало ее, стремилась к карьере с настойчивостью, порожденной необходимостью избежать глубокой эмоциональной бреши в ее жизни. Неудивительно, что Джессика никогда не находила полного удовлетворения ни с одним мужчиной. Она оставила свое сердце в Мосс-Клиффе тринадцать лет назад.

Джессика отстранилась, но Козимо не разрешил ей.

– Ты думаешь, если Николо не любит тебя, то он наверняка уедет и ты снова останешься одна.

– Нет, – вздохнула Джессика.

– Но ты не можешь больше выносить свое одиночество. – Нет...

– Ты боишься рисковать, не зная, получишь ты любовь или одиночество.

Она кивнула опущенной головой, пораженная пониманием монаха.

– Скажи ему о твоих чувствах, Джессика.

– Я не могу. У него есть Люси.

– Ты уверена? И ты не будешь бороться за сердце Николо?

– Что ты хочешь сказать?

– Если ты его любишь, сражайся за него. И за себя. Держу пари, ты не будешь сражаться за что-нибудь только для себя в течение всей жизни. За твоего отца, конечно, и за других людей, но не за Джессику Ворд.

Джессика безмолвно смотрела на монаха. Он был прав. Она усвоила, что ничего не нужно ждать от жизни. А ничего не ожидая, она ничего и не требовала.

– Настало время просить что-нибудь от жизни, Джессика, требовать чего-то для себя.

Она опустила голову и молчала, слишком взволнованная, чтобы отвечать.

Козимо вздохнул и сжал ее руку, какое-то время стоя, как темная башня, перед ней. Она была благодарна за то, что он здесь, за слова и совет. Всю свою жизнь Джессика ни на кого не могла положиться, кому-то доверяться или найти утешение. Его присутствие дало ей надежду и силу.

– Как ты мог так хорошо узнать меня?

– О! – Он потрепал ее по руке и сознался:

– Я думаю, мы с тобой старые друзья, Джессика.

– Каким образом?

– Вероятно, земное существование подразумевает перекрещивающиеся пути и больше, чем в одном случае. Наши пути пересекались в прошлом.

– Это то, чего ты хотел добиться прошлой ночью?

– Да, но ты, кажется, не вспомнила другой путь, поэтому я не буду принуждать тебя к этому снова.

Джессика скрестила руки, не расположенная позволять себе хоть что-то вспомнить о Козимо.

– Я должен идти. Спокойной ночи, Джессика.

– Спокойной ночи и спасибо тебе, Козимо. Я... я чувствую себя намного лучше теперь, поговорив с тобой.

– Я рад.

– Я увижу тебя завтра?

– Если ты так желаешь.

– Козимо.

– Да?

– Откуда у тебя столько мудрости?

– У меня было много времени для раздумий.

Джессика провела следующее утро, убираясь в доме и выпекая печенье. Она думала о своей работе, о том, как доказать и обосновать, что комета, которую она видела на картинах и фресках, минует землю через тринадцать лет. У нее осталось только шесть дней до отъезда в Калифорнию, а она написала меньше пяти страниц.

Джессика вынула последний противень печенья на черной патоке и выключила плиту. Это аппетитное румяное печенье она приготовила по рецепту Каванетти, она знала, что Коул его особенно любит. Джессика сняла печенье и положила противень в мойку. Приведя в порядок кухню, она взяла тарелку с печеньем и пошла в гостевой дом, надеясь объяснить свое вчерашнее поведение.

Коттедж был окружен машинами и репортерами с зонтами. Джессика пробилась через толпу, удивляясь тому, что происходит. Неужели Коул опять что-то натворил? Она вытянула шею над плечом человека с видеокамерой. На пороге дома стоял Коул. Люси и седой мужчина с важным лицом. Лицо Коула было похоже на белую маску, Джессика уже видела смертельную скуку, которая появлялась в его глазах, когда ему не везло.

– Что происходит? – спросила Джессика человека с камерой.

– Только что поступило сообщение, что Коул Николе не будет больше играть.

– Что? – Джессика задохнулась. Она поняла, что это полное крушение для Коула.

– А кто этот седой человек?

– Это Том Макнаррен, тренер его команды. Джессика увидела, как тренер отмахнулся от дальнейших вопросов и пошел к своей машине. Репортеры окружили его, но тот ни с кем не стал разговаривать. Джессика пыталась взойти на крыльцо, но репортеры тащили ее в другом направлении. Беспомощная, она видела только, как Коул вошел в дом.

Когда дверь захлопнулась, репортеры стали расходиться. Джессика наконец добралась до двери и постучала.

– Люси? – позвала она. – Это Джессика. Через минуту дверь открылась.

– О, Джессика. – Люси шире открыла дверь. – Входи. Я думала, ты одна из тех негодяев, которые так расстроили Коула. – Джессика вошла, и Люси быстро закрыла за ней дверь.

– Репортеры сказали, что Коул больше не будет играть. Это правда?

– Правда.

– Как Коул принял новость?

– О, как обычно. Пришел в ярость. – Она оглянулась, потом снова посмотрела на Джессику. Понизив голос, она сказала:

– Правда, у него не было одного из этих ужасных обмороков. Это они лишили навсегда его каких-либо шансов. Тренер думает, что он слишком стар и должен уйти.

– Уйти? Он силен, как бык.

– Скажи это тренеру. – Люси тряхнула головой и подошла к дивану. Она взяла полотенце и повесила его на плечо. – Я не перенесу, если он не даст Коулу шанса. Вероятно, это будет последний год Коула, перед тем как сесть на скамейку. Так кончается карьера.

– Где он?

– Он пошел к себе переодеться. Сказал, что хочет пробежаться.

– Думаешь, он поймет, если я постучу?

– Уверена, что ты не будешь ему в тягость. Джессика подошла к спальне Коула и постучала.

– Коул? – позвала она мягко.

Никто не ответил. Дверь слегка скрипнула. Джессика смогла открыть ее и войти. В комнате было темно, кровать не смята. Джессика обошла кучу спортивных ботинок и полотенец. Тут она увидела Коула, поникшего на стуле, сжимавшего голову руками. Он не поднял головы, когда она снова позвала его по имени.