Наталия Миронина - В ожидании Синдбада

В свой отель Ника вошла с независимым видом. Она понятия не имела, осталось ли незамеченным ее отсутствие, но на всякий случай нахмурила брови, пока ждала лифт и искала ключ от номера. На больших часах в холле было уже почти четыре часа дня. Ника ответила отказом, когда после долгого завтрака Кочетов предложил поехать на Петроградскую сторону.

– У меня там дело на пять минут. А потом мы погуляем – пройдемся по Большому и Каменноостровскому проспектам. Там же красотища такая!

Но Нике хотелось какое-то время побыть одной. С одной стороны, так соблазнительно было провести день с мужчиной, который признался в любви и даже намекал на замужество, а с другой, ей хотелось оказаться у себя в номере. Она поняла, что все время находится в страшном напряжении – следила за своими жестами, словами, мимикой. Она устала от этого, а главное, хотела разобраться со всем, что произошло.

– Знаешь, я устала. Надо переодеться. Сложить вещи. Да и домой надо позвонить.

На все это можно было найти контраргументы, но Виктор Андреевич все понял. Он не стал настаивать:

– Хорошо, я тебя довезу до отеля на такси. Потом поеду по делам. Ты, как отдохнешь, позвони мне.

Кочетов увидел облегчение на лице Ники и добавил:

– Я люблю тебя. Что бы в твоей голове сейчас ни кипело.

– Я знаю. Я все знаю. Я просто устала.

Она действительно устала, поэтому, оказавшись у себя в номере, она переоделась в пижаму и рухнула в постель. «Это просто санаторий какой-то! В Славске приходится снотворное пить, а здесь я засыпаю через минуту!» – удивилась в очередной раз Ника, закрывая глаза. Но если в прошлые дни ее одолевала усталость, то сейчас организм, решив обмануть и ее и себя, воспользовался сном как предлогом, чтобы не думать о том, что произошло и что может из этого получиться.

Проснулась она поздно, под вечер, и обнаружила на телефоне множество сообщений – это волновался Кочетов.

Это было правильное решение – поехать к себе, выспаться и обо всем подумать. Ника с наслаждением вытянулась на постели – ах, как было приятно, что кто-то о тебе думает, заботится, кто-то планирует не только ваш завтрашний день, но завтрашнюю жизнь. Ника вспомнила, как Кочетов говорил о семейной жизни. Он сделал ей предложение, в этом не было никакого сомнения. Но он сделал его так тонко, так деликатно, что даже если бы она его восприняла в штыки, ни одна сторона не осталась оскорбленной. Конечно, эту особую дипломатичность Ника приписывала исключительно осторожности и боязни оказаться в смешном положении. Но если отбросить всякие соображения, оставалось одно и главное – ей сделали предложение! Ника вдруг рассмеялась: «Вот тебе и командировка!» В глубине души она понимала, что предстоит очень важное – самой ответить на вопрос, согласна ли выйти за него замуж. Предстояло понять: а во что превратится их жизнь? Кто и как должен будет подстроится? Предстояло понять, насколько сильны амбиции у обоих и насколько каждый из них способен уступать. «Если я сейчас в этом буду копаться, я испугаюсь и сбегу домой сию же минуту! И уж точно никогда не узнаю, чем закончится эта вся история!» – одернула она себя и набрала телефон Кочетова.

– Привет! – сказала она радостно.

– Здравствуй. – Он ответил сразу же, словно держал телефон наготове, ожидая звонка. – Ты выспалась?

– Да!

– Отдохнула?

– Да!

Кочетов помолчал.

– Да? – спросила она.

– Я тебя не напугал? Ты не передумала?

– Нет. Нет.

– Ты можешь говорить длиннее. Русский язык очень богат.

– Да!

Кочетов рассмеялся:

– Прекрати, я уже ничего не понимаю!

– Ты не напугал, русский язык очень богат. Я не передумала. Все – да! Кстати, а это ты о чем вообще? О чем я должна была передумать?

– Издеваешься?!

– Да!

И они оба расхохотались.

Совсем поздно вечером они пили кофе в каком-то малюсеньком кафе. Угол Литейного и Пестеля в этот час казался пустынным. Они почти не разговаривали, а просто сидели, смотрели друг на друга.

– А ты прав: даже подумать страшно – мы знаем друг друга столько лет. И вот только теперь…

– Нельзя же было принимать опрометчивых решений. Мы повели себя, как осмотрительные взрослые люди, – с шутливой важностью произнес Кочетов.

– Это верно.

– Ты только не пугай себя заранее. Мы все решим. Постепенно, как полагается…

– Осмотрительным людям! – улыбнулась Ника.

Расстались они заполночь. И то потому только, что из кафе исчезли последние посетители.

– Мне жаль, что ты не хочешь поехать ко мне.

– Завтра. Завтра будем у тебя. И даже накормлю тебя ужином.

– Здорово. Буду ждать завтра. Кстати, ты помнишь, в десять утра в Этнографическом музее. Мне даже организаторы звонили – просили обязательно быть и не опаздывать. Будет городское начальство, архитекторы и музейщики.

– Я все помню – я же выступаю, – сказала Ника.

– Мама, я уеду. Ненадолго. Мне нужно по делам.

Пожилая женщина у окна оглянулась:

– Ненадолго – это на сколько?

– Я не знаю. Может быть, на неделю. Но ты не волнуйся. К тебе будут приходить. Продукты, как обычно, привезут во вторник. Я тебе оставлю телефоны. Если что-то понадобится – звони.

– Я не хочу, чтобы ты уезжал.

– Мама, надо. Очень надо. У меня две встречи. А потом я сразу вернусь.

– Хорошо. Что я могу поделать? Разве что сказать: «Хорошо».

– Зачем ты так себя ведешь? Ты же понимаешь, что я не могу отменить свою работу?! Я не могу все пустить на самотек?! У нас не будет денег! Нам не на что будет жить?!

– Деньги – это не самое главное!

– Мама, это демагогия! Мы с тобой это уже обсуждали. И еще, мне не нравится, когда ты сидишь вот так часами у окна. Надо чем-то заниматься! У тебя для этого есть и здоровье, и деньги. Почему ты в саду не работаешь? Ты же раньше так хотела иметь сад, сажать цветы, выращивать ягоды. И вот у нас все это есть – земля, клумбы, сад. Почему ты не занимаешься этим?!

– Мне не хочется.

– Скажи, чего бы тебе хотелось?!

– Я не знаю.

Он вздохнул. Эти диалоги становились привычными. Мать большую часть дня проводила в своей комнате. Ее большое кресло стояло у французского окна, которое выходило в сад. В этом саду были цветы, кустарники, аккуратные деревья. Но все посажено садовником, который приходил раз в неделю. Мать же только смотрела на то, как он работает, не проявляя никакого интереса к самому занятию.

Рядом с креслом стоял стол, на котором высилась стопка книг. Но эти книги никто давно не открывал. И вышивание, неаккуратно свернутое, тоже давно никто не брал в руки. Он вздохнул. Мать услышала вздох и спросила вызывающе:

– А куда ты уезжаешь?

Он замялся:

– Так, по делам.

– Я же спросила не зачем, а куда? – Мать внимательно посмотрела на него.

– Я еду в Варшаву.

– С каких пор у тебя дела в Польше?

– В Варшаве меня ждет компаньон.

– Ясно. Постарайся не задерживаться. Я одна здесь сойду с ума.

– Хорошо. – Он поцеловал мать и вышел из комнаты.

Когда он придет к ней вечером, она уже сменит гнев и недовольство на слезы, умиление и любовь. Они это уже проходили. Она не сходит с ума, не становится неврастеничкой, она в добром здравии и памяти – просто очень тоскует. Но сделать с этим ничего нельзя. Во всяком случае, пока.

Он поднялся к себе в комнату, чтобы собрать бумаги, документы и вещи. Матери пришлось соврать – в Варшаве ему решительно нечего было делать.

Утром они вместе позавтракали. Мать, чувствуя за собой вину за вчерашнее, была ласкова и спокойна.

– Если захочешь поехать в город – позвони, водитель тебя отвезет. Не сиди дома – прогуляйся. Сходи в кино, музей, театр.

– Хорошо, конечно.

– А я приеду, составлю тебе компанию. Позвони Лене. Узнай, как у нее дела. Она очень рада твоим звонкам.

– Твоя бывшая жена лукавит. Не думаю, что ей приятно общение со мной.

– Ты зря о ней так думаешь. То, что мы разошлись, не означает, что вы стали врагами. Мы не враждуем. Все уже зарубцевалось.

– Почему она не приводит к нам своего сына?

– Видимо, не хочет ставить меня в неловкое положение.

– Ты ее идеализируешь!

– Я стараюсь быть объективным. Она – хорошая. И хорошей женой была.

– Зачем же развелся?

– Да кто ж его знает, мама.

– То-то и оно! – Мать помрачнела.

Он спешно переменил тему:

– Ты в город съезди. В магазины загляни. Кстати, посмотри полотенца новые. Наши совсем что-то вид потеряли.

– Конечно, полотенца посмотрю! – с готовностью откликнулась мать. – А еще надо купить ложечки кофейные. Эти такие неудобные!

– Да, я уже думал об этом! – обрадовался он, уловив энтузиазм в голосе матери. «Все лучше, чем сидеть днями напролет в своем кресле!» – подумал он и поднялся.

– Все, пока, скоро вернусь! – Он поцеловал мать. Она тоже поцеловала его и перекрестила.

– Ты не задерживайся, без тебя здесь так тоскливо, – произнесла она, и он испугался, что с ней случится истерика.

– Нет, что ты! Я постараюсь не задерживаться!

Выезжая из ворот, он видел, как мать, стоя в саду, смотрела ему вслед. Он махнул рукой появившемуся на улице знакомому и направился в сторону города.

Аэропорт всегда вызывал у него раздражение. Ему казалось, что это место предназначено для бесконечных ожиданий. Весь этот путь с препятствиями в виде предупредительных сотрудников казался ему насилием над здравым смыслом. «Билеты у трапа проверили, и дело с концом!» – ворчал он, прекрасно понимая, что это невозможно.

Сегодня ему хотелось уединиться. Так, чтобы никто его не трогал, не заговаривал с ним, не отвлекал предложениями выпить шампанского или пообедать. Ему хотелось понять, какая же причина заставила его полететь туда, где он уже много лет не был.

Самолет развернулся над городом, внизу остались облака. Он взял журнал, раскрыл его, но читать не стал. Глядя на строчки, он вспоминал прошлое. В его воображении оно имело странный вид – какие-то рваные полосы из жизни. Словно цветную бумагу неаккуратно нарезали и разбросали. Он мысленно пытался соединить фрагменты, но ничего не получалось – отрезки не состыковывались, и казалось, что они имеют отношение не к одному человеку, а к совершенно разным людям. Он отложил журнал и закрыл глаза.

Егор Бестужев был богат. Он не был известен, его фамилия не мелькала в политических, коммерческих или светских новостях. Его имя вообще нигде не мелькало. Случилась один раз история, и в одном из таблоидов появилась фотография Егора с миниатюрной японской девушкой. Под снимком имелась кричащая подпись: «Русский промышленник женится на японской принцессе!» Впрочем, на следующий же день появилось опровержение, девушка оказалась не принцессой, а наследницей довольно родовитого клана, и отношения с ней Егора ограничивались исключительно светскими рамками. Эту историю запомнили надолго – адвокаты Егора были похожи на бульдогов, которых не кормили неделю. От газетенки могло остаться только мокрое место, если бы Егор в последний момент не сменил гнев на милость. Он уменьшил сумму, в которую оценил моральный ущерб свой и дамы. Издатели вздохнули с облегчением, но молва уже сделала свое дело. Егора Бестужева, имеющего двойное гражданство, проживающего с матерью в одном из пригородов города Вадуц, никто никогда больше не трогал. Ни его бизнес, ни его семейное положение, ни то, как и на что тратит он свои деньги, – все это, может, и интересовало журналистов, но боязнь влипнуть в судебное дело останавливала. К тому же образ жизни его не носил налета скандальности, а повседневность ничем не отличалась от будней соседей по богатому пригороду. Только акцент выдавал в нем русского.

В соседях у него были и французы, и немцы, и итальянцы – этакое историческое наследие сложной геополитической истории. Когда-то очень давно эти места переходили от князя к князю, делились на мелкие части, вновь соединялись. Местные разговаривали на немецком, но понимали еще итальянский и французский. Национальные привычки тоже перемешались и вросли в быт. Жить здесь было комфортно. Егор никому в друзья не навязывался – не нуждался, да и времени не хватало. В местных праздниках участия не принимал, но зрителем иногда был. Причем, как правило, вместе с мамой, что производило благоприятное впечатление. Окончательно вписаться в местный ландшафт помогли, как это часто бывает, деньги. Когда выяснилось, что в местном спортивном клубе плохое футбольное поле, Бестужев пожертвовал некоторую сумму. Для него небольшую, в масштабах местного бюджета – приличную, для спортивного клуба – решающую. После этого Егор стал полноправным членом местного общества.

Его погружение в местную среду проходило по обычной для многих богатых эмигрантов схеме. Разница заключалась в том, что Бестужев не считал себя эмигрантом. Более того, в доме, в присутствии матери, Марии Александровны, это слово никогда не произносилось. Вообще, с момента убийства мужа и после всего, что потом произошло, характер Марии Александровны претерпел много изменений. Ей было всего шестьдесят с лишним лет, но иногда она предпочитала вести себя так, словно ей все девяносто. Это выражалось в раздражении, которое вызывала окружающая жизнь, в бездействии и в отсутствии желаний. Мария Александровна отлично прижилась в новой среде, но все же продолжала тосковать по родной земле. Однажды Егор решил поговорить с матерью. Выбрав удобный момент, сидя в саду и разглядывая аккуратный пейзаж, он предложил: