Некоторое время Лебедяна лежала, пытаясь удержать перед мысленным взглядом прекрасные начальные картины сна: жёлтый от цветущей сурепки луг, солнце, ноги Искры и тёплую тяжесть её рук на своих плечах. Сладостная тоска подступила к сердцу, а к глазам – солёная влага, но вторая, тревожная часть сна коршуном налетела на душу и разбила пленительную любовную истому вдребезги. Лебедяна попыталась пошевелить пальцами ног и не смогла… Только холод притаился под одеялом.

Княгине Светлореченской принесли воду с ромашковым отваром для умывания, но плохо слушающиеся руки только расплескали всё по постели, и Лебедяна, морщась, велела перенести себя из опочивальни в светлицу, на ложе для дневного отдыха: не лежать же на мокром. Четверо девушек перетащили её туда на полотенцах, пропущенных под спиною и коленями, после чего взбили подушки повыше, чтоб Лебедяна могла сидеть, навалившись на них.

Сердце ныло: Искра, Искра… К чему этот сон? Закат жизни уже отбрасывал длинные тени, озаряя её лицо последним светом воспоминаний – зачем снова эта тревога, эти мучения и сожаления? Она так от них устала… Вдруг взлетев над поверхностью своих мыслей к сияющим высотам прозрения, Лебедяна ужаснулась от самой себя: «Думаю, как старуха». Скрюченные пальцы стиснули одеяло. Это дряхлое, разваливающееся тело – лишь клетка для души, ещё не старой, но невольно начавшей угасать тоже. Маленькая Злата, прибежавшая в светлицу со своими тряпичными куклами, никак не желала понять, что матушка не может встать и поиграть с ней, и пришлось позволить ей забраться на ложе.

– Ох, не наваливайся на меня так, доченька, – простонала Лебедяна с измученным смешком. – Большая ты уж стала, тяжёленькая… Задавишь меня.

Впрочем, эта возня была ей в радость. А в груди волной нарастала щемящая материнская тоска: совсем недолго им оставалось так играть… Лебедяна не боялась успокаивающих объятий смерти, её душа болела лишь оттого, что приходилось оставлять Злату сиротой.

– Матушка, отчего ты плачешь? – спросила дочка, оставив куклу и уставившись на Лебедяну большими удивлёнными глазами.

– Я не плачу, моя родненькая, – поспешила вытереть мокрые ресницы Лебедяна. – Просто глаза слезятся.

– А отчего они у тебя слезятся? – не унималась малышка.

– Слезятся и всё, – вздохнула княгиня Светлореченская.

Но отделаться от маленькой почемучки подобным ответом было не так-то просто. Запутавшись в объяснениях, Лебедяна привлекла Злату к себе и обняла. Теперь можно было немного дать волю чувствам, и она лишь зажмурилась и закусила губу, чтобы не затрястись от рыданий слишком сильно. Разумеется, о том, чтобы посмотреть в лицо дочери, и речи сейчас быть не могло. Выручила нянька, пришедшая со словами:

– Княжна Злата, обедать пора! А матушка пущай отдохнёт от тебя.

Лебедяна хотела сказать, что ничуть не устала, но горло было стиснуто сдерживаемым рыданием. Отпустив Злату от себя, она проводила её тоскливо-жадным, прощающимся взглядом до двери, будто хотела запечатлеть в памяти облик девочки, а потом обессиленно откинула голову на подушку.

Ах, этот сон… Как проворачивающийся в ране кинжал, он язвил душу Лебедяны своей последней, страшной частью. Искра, облачённая в доспехи, удалялась от неё за пелену снегопада, а Лебедяна ничего не могла сделать, чтобы это остановить, удержать её, не пустить, спасти… А в небе – то ли чёрная туча, то ли вороньё, сбившееся в небывалых размеров стаю. Поёжившись от холодящего дыхания беды, Лебедяна погрузилась в мучительное прокручивание картин сна и ещё долго не могла оторваться от этого занятия, доводившего её до душевного изнеможения, до стона сквозь зубы, до едких слёз, соль которых щипала щёки.

Стук в дверь вернул её в явь. Послышался голос Искрена:

– Лебедяна, это я, муж твой! Со мною родительница твоя, Лесияра. Как ты себя чувствуешь? Можешь ли принять нас?

В этом голосе, который она слышала уже много лет и изучила до последнего звука, звенела искренняя забота, а между тем Лебедяна знала, что князь удовлетворял свои мужские потребности с молодыми девками, которых возили ему дружинники. Искрен был ещё полон сил и телесных желаний – во многом благодаря ей, Лебедяне, но она теперь не могла разделять с ним ложе из-за болезни. Она отдала ему все свои силы, дважды вытащив с берега смерти, и у неё не осталось больше ничего.

Собравшись с духом, Лебедяна попросила князя и родительницу дать ей время одеться: она лежала под одеялом в одной рубашке.

– Кафтан мой подайте, – осипшим голосом позвала она. – Да повойник другой, понаряднее – тот, что с бисером…

Девушки всё быстро и ловко исполняли – Лебедяне осталось только просунуть руки в рукава. Вместо простого повойника ей покрыли голову богато расшитым и украшенным бисерной бахромой и подвесками из жемчуга, после чего снова укрыли одеялом. Голос на миг изменил княгине, и она знаками попросила дать ей что-нибудь из рукоделия. Ей вручили пяльцы с незаконченной вышивкой и воткнутой в ткань иголкой. Это было только для видимости: сделать хотя бы один стежок она сейчас всё равно не смогла бы – разве что только на ощупь.

– Подушки… повыше, – прохрипела Лебедяна. – Усадите меня ровнее…

Всё было сделано по её слову. Окинув себя взглядом и убедившись, что выглядит пристойно, Лебедяна наконец разрешила служанке открыть дверь.

Вопреки словам князя, вошли не двое, а трое: он сам, княгиня Лесияра и вооружённая мечом дружинница в шлеме, почти скрывавшем её лицо.

– Вот, целительницу мы тебе привели, она тебе поможет, – сказал Искрен, жестом приглашая дружинницу подойти к Лебедяне.

Княгиня Светлореченская удивилась: странная целительница – в полном воинском облачении… Хотя кто его знает… Но даже если кто-то из дружинниц её родительницы и мог обладать выраженным даром исцеления, то уж точно не превосходил по силе саму правительницу Белых гор. Зачем матушке Лесияре приводить кого-то другого, когда она сама – лучшая целительница в своих землях?

– Пусть все выйдут, – подала между тем голос дружинница.

От негромкого звука этого голоса Лебедяна сперва вся насквозь заледенела, а потом в глубине охваченной стужей груди ожил тёплый комочек сердца. Князь принялся выпроваживать служанок, а Лебедяна впитывала тепло карих глаз «целительницы», оживая и расцветая под лучами этого взгляда, который она узнала бы из десятков и сотен тысяч взглядов.

– И ты тоже выйди, княже, – сказал знакомый голос. – И ты, государыня Лесияра.

В уголках глаз своей родительницы Лебедяна уловила чуть заметную улыбку: не иначе, эта встреча была её рук делом. Владычица Белых гор направилась к двери, увлекая за собой Искрена.

– Целительница и больная должны остаться наедине, и пусть никто их не беспокоит, – сказала она. – Идём, княже, нам надо с тобой многое обсудить.

На лице князя была написана простодушная обеспокоенность. Не узнавая «дружинницу», он рьяно прогонял девушек подальше от покоев супруги – старался сделать как лучше.

Воздух врывался в грудь Лебедяны с такой силой, что от его свежести у неё поплыла голова. Это был ветер из её сна – тот самый, который колыхал сурепку и нёс на своих крыльях песню… А может, она и сейчас спала? Отыскав где-то в глубинах задыхающейся груди голос, она сипло и дребезжаще вывела:

Ой, да не шумите, травы летние,

Не вздыхай ты, ветер исподоблачный…

А «целительница» подхватила, поднимая руку к шлему, чтобы снять его:

Дай же голос милой мне услышати,

Что голубкой белой к сердцу ластится

Да цветёт под звёздами небесными…

Освобождённая коса размоталась и упала, и Лебедяна, обомлев, увидела Искру из второй части своего сна – в доспехах и с мечом. Следующим её ожиданием было увидеть чёрную тучу шириной во всё небо и ощутить холодное дыхание злого ветра разлуки, но вместо этого тёплые губы Искры прильнули к её пальцам. Опустившись на колени подле ложа, та покрывала поцелуями руку Лебедяны.

– Не уходи на войну… молю тебя, – пробормотала Лебедяна сквозь колючий ком в горле, который невозможно было выплакать. Наяву у неё получилось сказать вслух то, что во сне украла бессильная немота.

– Я с тобой, лада, я никуда не ухожу, – ласково и чуть удивлённо ответила Искра, присаживаясь на край ложа и завладевая второй рукой княгини Светлореченской. – Я здесь, чтобы помочь тебе, вернуть тебя к жизни, сделать тебя снова здоровой, молодой и прекрасной… Чтобы ты жила ещё долго, очень долго.

Ростки раскаяния, взошедшие во сне, наяву заколосились, роняя слёзы-семена. Ком в горле таял острой ледышкой.

– Я не заслуживаю этого, – прошептала Лебедяна горько, отворачивая лицо. – Я причинила тебе боль…

– Гораздо больше боли и горя ты мне причинишь, если уйдёшь раньше времени, – настойчиво и нежно заглядывая ей в глаза, сказала Искра. – Я хочу, чтобы ты жила… Пусть далеко, пусть не со мною, но жила. Без тебя для меня не станет ни солнца, ни неба, ни весны… Ничего.

– Прости меня…

Слова, не произнесённые, но когда-то отданные ветру, сорвались с губ Лебедяны. Она не противилась объятиям, в которые Искра её осторожно заключила, приподняв с подушек; в этих руках можно было позволить себе слабость и немощь, безбоязненно отдаться им полностью, ибо Лебедяна точно знала: они не причинят ответной боли, не обидят в отместку за обиду, не оттолкнут, даже будучи сами отвергнутыми.

– Дай мне вон ту шкатулку, что на столике для рукоделия стоит, – попросила она.

Родные руки исполнили просьбу незамедлительно. Сняв с шеи ключик, Лебедяна открыла шкатулку, и на её трясущихся пальцах засверкали кроваво-алые лалы в виде сердечек, подвешенных к общей нити на цепочках, в звенья которых были оправлены ослепительно-радужные адаманты. Семь сердец – одно большое и шесть меньшего размера.

– Это самый дорогой подарок… Горы самоцветов и золота не стоят одного из этих сердечек, – прошептала она, прижимая ожерелье к щеке и орошая его слезами.

– Надень его, лада, – предложила Искра с задумчивой улыбкой. – Всю мою любовь я вложила в это ожерелье. Я хочу видеть его на тебе.

Она помогла Лебедяне застегнуть украшение на шее и окинула её восхищённым взглядом.

– Ты – чудо из чудес, моя любимая. Ты прекрасна.

– Ах, – с горечью вырвалось у Лебедяны. – Как ты можешь такое говорить… Я – уродливая старуха…

– Ты – это ты, в любом облике, – защекотал ей ухо нежный шёпот Искры. – Но позволь мне вернуть тебе радость юности, влить в тебя силу Лалады и избавить от всех этих страданий, которые тебя одолевают.

Лебедяна посмотрела на свои руки, которые Искра недавно покрывала поцелуями, и вместо старческих скрюченных пальцев увидела пальцы молодой женщины – гибкие, подвижные, изящные. Схватившись за лицо, она нащупала по-прежнему дряблую кожу и мешки под глазами, но Искра уже работала над исправлением этой беды, жарко целуя Лебедяну в лоб, в щёки, в губы. Лебедяна скользнула пальцами по её затылку, лаская его и нащупывая колючие пеньки сбритых волос – так она всегда любила делать, когда они целовались.

– Нет, Искра, я больше не могу так поступать, – с болью отвернулась она наконец. – Мой муж… Он не виноват в том, что я ошиблась в выборе. Это… неправильно и несправедливо по отношению к нему.

В потемневших глазах Искры зажглись колючие мрачновато-печальные огоньки.

– А сводить себя в могилу раньше времени – справедливо? – приглушённым от взволнованного дыхания голосом промолвила она. – А оставлять меня вдовой – правильно?

– Мы не супруги, ты же знаешь, – простонала Лебедяна.

– По людскому закону – нет, но вот здесь… – Искра прижала ладонь к груди. – Здесь – да! Ты – моя лада, а я – твоя. А о Злате ты подумала?

Лебедяна вздрогнула.

– Ты знаешь, что она…

– Да, – перебила, не дослушав, Искра. – Ты ничего не сказала мне о ней… Хвала государыне Лесияре – она открыла мне глаза. А о ней, о своей родительнице, ты подумала? А обо всех, кто тебя любит? Твой час не настал, любимая, сейчас не время уходить! Ты не хочешь изменять мужу? Опомнись, лада, ты уже ему изменила! Ты поступила так, потому что не могла иначе.

– Я не должна была… – Голос Лебедяны сорвался на рыдание.

– Сделанного не переделать, моя радость, – мягко понизив голос, молвила Искра. – Так было суждено. Ты – моя избранница, благословлённая Лаладой, и всегда ею останешься. Мне важно лишь одно – знать, что ты любишь меня. С этим знанием я смогу выдержать всё… Даже разлуку с тобою.

У Лебедяны не было сил противиться рукам, исполненным тёплой земной мощи Огуни. Они подхватили её и понесли в опочивальню, опустили на ещё немного влажную после неудачного умывания перину.

– Постель мокрая, – прошептала Лебедяна.

– А мы перевернём перину на другую, сухую сторону, – улыбнулась Искра. – Помоги-ка.

Лебедяна помогла ей снять наручи, расстегнув ремешки, а кольчугу та стащила сама. Несколько мгновений – и на самой княгине Светлореченской осталось только ожерелье, а кафтан и рубашка упали на пол рядом с одеждой Искры. Каждый миг вздрагивая – а если кто-то войдёт? – она ощутила на себе тяжесть тела женщины-кошки, а на своих губах – шелковисто-влажное начало поцелуя. Только сейчас она заметила, что сил у неё уже прибавилось и с каждым мгновением становилось всё больше. Горячие ладони Искры, скользя по её телу, вливали в неё бескрайнюю радость и небесный восторг, и на их прикосновения в ней отзывалась глубоко запрятанная и давно замолкшая струнка желания. Вспыхнув горьким стыдом от вида своей груди, потерявшей былую упругость, Лебедяна закрыла её руками, но Искра ласково отвела их в стороны.