Глава первая

Было пасмурно. День выдался на удивление холодным и безжалостным к одиноким прохожим, которые двигались вдоль длинной череды деревьев, что разделяли Коммонвэлс-авеню, центральный бульвар Бостона. Даже одетые в пальто маленькие собачонки выражали неудовольствие и нетерпеливо тянули своих хозяев за поводки.

Квартира Нины Ревской выходила окнами на север. Третий этаж. Под окнами — декоративные медные балкончики, давно уже позеленевшие и приобретшие оттенок «блеклой мяты». Скоро солнце — вернее, тусклое пятно, заменявшее солнце, — устав от своих безрезультатных потуг, скроется за горизонтом, и серые ряды каменных зданий осветит скромное сияние уличных фонарей.

Желая лучше разглядеть, что происходит внизу, на тротуаре, Нина попыталась повернуть голову, но не смогла. Мышцы отозвались тупой болью. Инвалидное кресло-коляска уперлось в стену и не двигалось. Превозмогая боль, Нина всем телом подалась вперед. От ее дыхания оконное стекло запотело.

Визитера нужно увидеть заранее. Так лучше. Будет больше времени на то, чтобы настроиться на разговор.

Нина начала уже замерзать, когда рассмотрела подходившую к дому фигуру. Это была женщина… молодая женщина… очень молодая женщина. Каблуки ее сапожек одиноко стучали по тротуару. Женщина остановилась, должно быть, сверяя адрес, потом направилась к подъезду, и Нина потеряла ее из виду. Она уже решила, что ошиблась, но тут настырно затрезвонил дверной звонок. Откинувшись на спинку коляски, Нина медленно отъехала от окна.

Недовольно хмурясь, она нажала кнопку интеркома.

— Слушаю.

— Я Дрю Брукс. Меня прислали из «Беллера».

«И откуда только у этих американских девчонок мужские имена?»

— Поднимайтесь.

Каждый раз, слыша свой хриплый, с акцентом голос, Нина испытывала определенную неловкость, потому что в уме она выговаривала слова правильно и четко, а вот вслух получалось иначе. Добравшись до входной двери, она отодвинула засов и распахнула ее, прислушиваясь, не едет ли лифт. Но Дрю, видимо, решила воспользоваться лестницей. Стук ее каблуков становился все громче, приближался, пока их хозяйка не предстала перед Ниной: стройная фигура в шерстяном пальто, порозовевшие на морозе щеки, кожаная сумка через плечо. Молодая женщина была довольно высокой и держалась с достоинством. Не снимая перчатки, Дрю протянула Нине руку.

«Началось… — с замиранием сердца подумала та. — С другой стороны, я сама это начала».

Дрожащей рукой она прикоснулась к перчатке.

— Входите, пожалуйста.

— Я имею удовольствие разговаривать с миз Ревской? — осведомилась гостья.

«Миз! Как будто я секретарша».

— Вы можете называть меня просто Ниной.

— Здравствуйте, Нина!

Девушка понимающе улыбнулась, и в уголках ее глаз образовались маленькие лучики морщинок. Теперь Нина видела, что гостья несколько старше, чем ей показалось вначале. Ей бросились в глаза черные ресницы и каштановые волосы, небрежно заправленные за уши.

— Ленора, наш замдиректора по ювелирным изделиям, извиняется, что не смогла прийти лично, — сказала Дрю, стягивая перчатки. — У нее заболели дети. Оба.

— Пальто можете повесить сюда.

Избавившись от верхней одежды, девушка осталась в мини-юбке и облегающем свитере с высоким воротником. Нина окинула оценивающим взглядом короткую юбку, длинные ноги и полусапожки Дрю. Рискованно выставлять напоказ ноги в такую промозглую погоду. Впрочем, в глубине души она одобрила ее выбор. Мало кто способен «страдать ради красоты», хотя многие втайне восхищаются подобным самопожертвованием.

— Мы устроимся в гостиной, — сказала хозяйка.

Разворачивая кресло-коляску, Нина почувствовала, как боль пронзила коленные чашечки. Резкая и, казалось бы, беспричинная, она всегда обрушивалась неожиданно.

— Садитесь, прошу вас.

Дрю уселась, закинув одну стройную ногу на другую.

Страдать ради красоты… Этой максимы Нина придерживалась всю жизнь, танцуя на ноющих от растяжения связок пальцах ног, танцуя при зудящих ревматической болью коленях, танцуя, несмотря на жар и простуду. В молодости, сначала в Париже, а потом в Лондоне, ей приходилось следовать моде, надевая изысканно причудливые платья и туфли на вероломно высоких каблуках. В шестидесятые годы настало время безвкусных, шершавых на ощупь костюмов с юбками, сшитых, казалось, из обивочной ткани. В 1978 году ей сделали небольшую подтяжку на лице — всего несколько швов за ушами. Когда настало время их удалять, она сочла за лучшее самой проделать эту операцию, вооружившись зеркалом и маникюрными ножницами с заостренными кончиками.

Оправляя юбку, девушка легким движением смахнула невидимую ниточку. Бабушка Нины называла такое прихорашивание петербургским кокетством. Раскрыв сумку, Дрю достала кожаную папку.

Высокие скулы. Светлая кожа. Зеленовато-карие глаза. Что-то в ее внешности было Нине неуловимо знакомо.

— Нам надо будет составить список… в первом приближении… А потом наши оценщики приедут за драгоценностями.

Нина слегка кивнула. Нервный узел на спине, в том месте, где она переходит в шею, напрягся. Иногда Нине казалось, что ее болезнь вызвана именно этим нервным узлом.

— Хорошо, — сказала она.

Даже такое небольшое усилие отозвалось новым всплеском боли.

Открыв папку, Дрю сказала:

— Мне бы хотелось задать вам массу вопросов! Впрочем, я постараюсь не отвлекаться. Я люблю балет, но, к сожалению, никогда не видела вас на сцене.

— Не льстите мне.

Брови девушки взметнулись вверх.

— Я читала, что вас сравнивали с бабочкой.

— Одна из московских газет назвала меня так, — выдавила из себя Нина. — Мне не понравилось. Слишком… претенциозно.

Образ казался ей неудачным. Нина никогда не была трепетной и слабой, розовым лепестком, гонимым порывами ветра.

Девушка подмигнула ей, словно соглашаясь. Нину удивило, что ее холодность совсем не обескуражила Дрю.

— Мотив бабочки повторяется в нескольких ваших украшениях, — сказала девушка. — Я пролистала каталог Сент-ботольфской выставки. Это упростит нам работу. Мы просто просмотрим его вместе. Надо указать, какие драгоценности вы хотели бы выставить на аукцион, а какие оставить себе. Если, конечно, вы вообще собираетесь что-то себе оставлять.

— Чудесно!

Нервный узел на спине обожгла боль. По правде говоря, Нина испытывала определенную привязанность к этому сгустку нервов, который вначале ничем не отличался от остальных источников безжалостной, но преходящей боли. А потом, несколько месяцев назад, она вспомнила, как бабушка в суровые московские зимы обматывала шарф вокруг ее шеи. Нина была тогда совсем маленькая и не умела одеваться сама. Бабушка завязывала шарф сзади, чтобы легче было ловить непослушную внучку. Картинка из прошлого, о которой она забыла добрых полвека назад, стала живительным бальзамом, целебной мазью, подарком, потерянным, но возвращенным через многие годы. Теперь, ощущая боль в области шеи, Нина пыталась убедить себя, что это бабушка слишком сильно ухватилась за концы повязанного вокруг шеи старого шерстяного шарфа. От этого боль не становилась слабее, но Нина, по крайней мере, чувствовала определенное душевное облегчение.

Девушка протянула ей папку, и Нина дрожащими руками взяла ее.

— Я на четверть русская, — сказала Дрю. — Мой отец родом оттуда.

Нина сочла за лучшее промолчать. Жизнь в России казалась теперь такой далекой, а молодая женщина, какой она была тогда, мало чем походила на теперешнюю Нину Ревскую. Она опустила папку на колени и нахмурилась.

— Что побудило вас выставить драгоценности на аукцион? — доверительным тоном спросила Дрю.

Нина надеялась, что ее голос не дрогнет предательски.

— Я хочу, чтобы вырученные от продажи деньги были направлены на счет Бостонского балетного фонда еще при моей жизни. А мне, как вы знаете, уже почти восемьдесят лет.

Нина опустила глаза и уставилась на папку, раздумывая над тем, смогла ли скрыть обуревающие ее эмоции. Поспешное, непродуманное решение. Теперь она это понимала. Девушка из «Беллера» ей не нравилась. Мысль, что уверенные, деловитые пальцы Дрю Брукс будут касаться ее драгоценностей, вызывала стойкую антипатию.

— Сумма наверняка будет приличной, — сказала девушка, — особенно если вы разрешите объявить, что выставляемые на торги драгоценности из вашей коллекции. — На лице Дрю читалась надежда. — На наших аукционах почти всегда соблюдается анонимность, но в исключительных случаях оглашение имени владельца может оказаться очень кстати. Думаю, Ленора уже разговаривала с вами по этому поводу. Тогда даже не особо ценные украшения разойдутся за приличные деньги. Памятные подарки, конечно, можно не выставлять на аукционе.

— Забирайте все.

Девушка склонила голову к плечу и внимательно посмотрела на Нину, словно заметила в ее поведении нечто странное.

Сердце Нины забилось чаще, но Дрю продолжила:

— Когда люди узнают, что драгоценности принадлежат вам, количество желающих участвовать в аукционе значительно увеличится. Дополнительный шарм придаст всему тот факт, что некоторые из этих украшений были с риском для жизни вывезены вами из Советской России.

Такое случалось с Ниной всегда, когда доводилось беседовать с незнакомым человеком. Ее считали храброй женщиной, которая, бросив вызов властям, сбежала от притеснений, чинимых правительством, в поисках свободы артистического самовыражения. Всегда одно и то же. Начав балериной, она в конце концов стала политическим символом.

— Я говорю о вашем побеге.

Зеленовато-карие глаза Дрю, в которых, казалось, отражается душа… Дуновение прошлого обдало лицо Нины. Смутные воспоминания зароились в голове. Что? Что-то неприятное было связано с такими же глазами…

Она рассердилась.

— Люди думают, что я сбежала из России от коммунизма. На самом деле я сбежала от своей свекрови.

Дрю решила, что Нина шутит. Ее рот расплылся в заговорщицкой улыбке, а лучики морщинок вновь расползлись вокруг глаз. Темные ресницы. Широкие скулы. Высокий свод бровей… Видение обрушилось с быстротой стрижа: светящееся лицо, волны рук, трепет мышц, порхающая по сцене девушка…

— С вами все в порядке?

Нина вздрогнула. Девушка из «Беллера» пристально смотрела на нее.

Тяжело вздохнув, Нина взяла себя в руки и сказала:

— Вы напоминаете одну из моих подруг… Это было давно, в прошлой жизни…

Дрю выглядела довольной, словно сравнение с прошлым ей льстило. В конце концов, ее профессия напрямую связана с антиквариатом.

Обсуждение сент-ботольфского каталога проходило в сугубо деловой обстановке. Педантичный профессионализм Дрю избавил Нину от запоздалых сожалений о принятом решении. Излишняя чувствительность схлынула, но время, проведенное в обществе девушки, показалась Нине вечностью. Наконец опись драгоценностей вложена в папку, пальто надето, а самоуверенное стаккато каблуков Дрю замирает на лестнице…


Москва. Теплое июньское утро. Начало месяца, но окончание уроков в школе — не за горами.

— Сиди смирно! Ты можешь посидеть спокойно хоть минутку?

Запутавшаяся в волосах расческа больно дернула, а потом и уколола девочку. Заданный вопрос казался бессмысленным. Нина научилась бегать, как только встала на ноги. Она могла часами прыгать со ступеньки на ступеньку в лестничном колодце и в несколько гигантских прыжков пересечь внутренний дворик их дома по диагонали.

— Не вертись!

Нина болтала ногами и постукивала каблучками детских туфель, а мамины пальцы, умелые и ловкие, словно пальцы хирурга, проворно заплетали свои мечты и надежды в две тугие косы дочери. Дрожание маминых пальцев и быстрый стук сердца, который слышался, казалось, сквозь тонкую ткань блузки, выдавали ее чувства. Нина все прекрасно понимала. Сегодня — особый день, поэтому мама не доверила подслеповатой бабушке заниматься ее волосами. Наконец обе косички заплетены, уложены на макушке и скреплены новым большим бантом — символом всех надежд и чаяний, что таятся в этой головке.

Во дворе Нина встретила Веру. В косы подруги тоже были вплетены новенькие ленты. Порывы ветра трепали Верины косички, и ленты колыхались в такт пурпурным вьюнкам, растущим в горшках на обветшалых балконах их дома.

За последние несколько дней погода изменилась. На смену холодному моросящему дождю пришла удушливая жара, высушившая все вокруг. Нина даже боялась, что пыль испортит ситцевое платье, недавно сшитое мамой. Повязанная белым платком бабушка сердито смотрела своими черными глазами, хмурилась и не отпускала Веру от себя ни на шаг. Подобно другим бабушкам, она никогда не выглядела довольной жизнью, называла улицу Горького Тверской и прилюдно говорила такое, о чем другие не осмеливались даже перешептываться. Лицо бабушки бороздили морщины, напоминающие трещинки, которые появляются на льду, если с силой ударить по нему ногой.