А Полина? Призрак в дверном проеме…

Нина чувствовала, что в душе ее идет колоссальная борьба. Она отчаянно искала способ убедить себя в том, что случившееся не было настолько кошмарным. Мысли беспорядочно метались в ее голове. Нина думала о том, что произошло и что могло бы произойти, поведи она себя иначе. Мысль об Инге принесла ей минутное облегчение. Если бы Нина не сбежала на Запад, то не смогла бы помочь ей в Бонне. По крайней мере, это хоть какое-то утешение.

Синтия, склонившись над Ниной, вытирала ей слезы, стараясь не зацепить термометр. Нина не сопротивлялась: даже слабое напряжение мышц вызывало во всем теле сильную боль.

Вытянув термометр изо рта Нины и убедившись, что она не упадет с кресла-каталки, Синтия поставила напротив нее стул, уселась и взяла холодную Нинину руку в свои ладони. Лицо медсестры оставалось бесстрастным.

«Значит, так выглядит сострадание», — с удивлением подумала Нина.

— Вы слишком добры ко мне, Синтия. Я этого не заслуживаю.

— Вы снова принялись за старое? Будете спорить со мной о том, кто что заслужил?

— Я совершила ужасную ошибку.

— Однажды я уже говорила вам, что думаю об ошибках: никогда не поздно их исправить.

— К сожалению, поздно. Эти люди давно уже мертвы…

Все мертвы… Виктор… Вера… Верины родители… Проклятые ошибки! Сосед сказал мне… Даже ее собственный дядя… Горы трупов. Конечно, уже слишком поздно пытаться что-то исправить. Все эти люди умерли, умерли ни за что, оставив после себя лишь воспоминания в сердце старухи настолько немощной, что она и дня не проживет без помощи медсестры.

— О чем вы говорите?! Я неспособна даже вытереть слезы.

Синтия крепко сжала ее ладонь.

Верина рука сжимает ее пальцы. Вступительный экзамен в хореографическом училище…

Нина прикрыла глаза. Сердце ныло…

— Кто после моей смерти вспомнит о них? А ведь они были настоящими людьми.

Глупо вышло. Она хотела сказать совсем другое. Чудовищно то, что со смертью ее друзей весь их жизненный опыт, все их мысли и чувства будут навсегда утеряны для остальных. И после ее смерти никто не узнает, какими они были на самом деле. Думая об этом, Нина поняла, что должна сделать.

Ее глаза открылись, тело уже не было слабым.

— Синтия! Подвезите меня, пожалуйста, к столу.

Мысль была ясной, словно только и ждала момента, когда Нина обратит на нее внимание.

— Нормально? — спросила медсестра, подтолкнув инвалидное кресло к письменному столу. — Вы уверены, что вам стало лучше?

— Да, спасибо. Большое спасибо. Но мне еще понадобится ваша помощь.

Подумав немного, Нина сняла с шариковой ручки колпачок. Надо написать письмо, сделать официальное заявление, позвонить… На секунду она замешкалась, не зная, что сделать в первую очередь. Слишком многое надо сказать, и для этого одного заявления будет недостаточно. Но надо же с чего-нибудь начать.

Нина поднесла авторучку к бумаге:

«Дорогой Григорий! Я хочу рассказать вам о вашей красавице-маме…»


Первая остановка — Берлин, где Нине и Юрию предстоит танцевать сцены из «Лебединого озера». Сразу же после исполнения, не имея возможности даже посмотреть выступление других участников коллектива, они едут из театра на вокзал, чтобы быть в Варшаве к утру следующего дня.

Нина очень жалела, что у нее недостаточно времени, чтобы тщательно все спланировать, обдумать каждую деталь. Малахитовую шкатулку она положила на дно чемодана. В косметичке лежала скатанная в бумажный шарик записка от хозяйки магазинчика из Западного Берлина. Только бы информация, заключенная в ней, не устарела! Тут же были ее талисманы, иголка, катушка ниток, шпильки для волос, грим и баночка увлажняющего крема, в котором Нина спрятала украденные у Мадам драгоценные камни. Черепаховый гребень лежит вместе со старыми дешевыми расческами. Янтарные украшения спрятаны в швах кардигана толстой вязки. Она готова.

— Опять мечтаешь, — по-дружески потрепав Нину по волосам, сказал Юрий.

Они разминаются. Юрий — в сценическом костюме принца, Нина — в пачке и диадеме. Шея и спина напудрены. Гетры натянуты на ноги. Они защитят мышцы от онемения.

— Извини. Не волнуйся. Я готова.

Нина повторяла эти слова про себя даже тогда, когда они закончили танцевать па-де-де и свои вариации, когда публика стоя бросала на сцену цветы и кричала «Браво!», когда она спешила в шикарную гримерную, выделенную ей на этот вечер. Эта комната была смежной с общей гримерной, и Нина слышала голоса балерин через дверь, которая их разделяла.

В дверь, выходящую в коридор, постучали, и голос их руководителя произнес:

— Не задерживайся! Мы уезжаем через двадцать минут!

Нина прикрыла глаза, пытаясь сосредоточиться. Если она уедет из Берлина, где система патрулирования не такая строгая, как в других местах, ее шансы на удачный побег резко уменьшатся. Из записки она знает, где сможет отыскать нужного человека. Нет, ей нельзя ехать с остальными. Надо бежать. Но как? Если она выйдет из комнаты через дверь, ее увидят. В гримерной негде спрятаться, за исключением душевой. Там они первым делом начнут ее искать. А если она проскользнет в полную балерин смежную комнату?

— Двадцать минут!

Дверь между комнатами была из некачественной древесины и плохо прилегала к косяку. Через образовавшуюся щель в гримерную Нины проникал свет и доносился шум множества голосов. Одна девушка что-то возбужденно рассказывала на немецком языке. Другая рассмеялась в ответ.

«Они, должно быть, сидят за последними туалетными столиками… в конце ряда».

Нина припала к щели в двери. Видно нечетко, но вполне сносно. Тесная, захламленная комната. В центре круглая вешалка с театральным реквизитом. Вдоль стен туалетные столики, на зеркалах которых лампочки без абажуров. Всюду раскидана одежда и сценические костюмы. Около двадцати девушек в накрахмаленных белых пачках и с венчиками из белых перьев на головах. «Лебединое озеро». Точно. Нина знала, что один из балетмейстеров Большого театра работает в этом году в Берлине и уже успел поставить в этом сезоне балет Чайковского. Сегодня вечером будут исполнять второй акт.

Подумать только, пять лет назад Нина была одной из девушек-лебедей! Иногда ей казалось, что все это происходило только вчера: переживания во время поиска своего имени в списках выставленных в основном составе, радость от каждого незначительного продвижения вперед — от девушки-лебедя до молодого лебедя, от дублерши до второго состава. За эти годы ее жизнь кардинальным образом изменилась, ничего прежнего уже не осталось.

Совсем ничего.

Нине в голову пришла одна мысль, и она снова заглянула в соседнюю комнату. Две девушки разговаривали и смеялись. Судя по лицам, очень молоденькие. Наверное, только что из балетной школы.

Она попыталась сообразить, что же делать. Когда одна из девушек ушла, Нина сконцентрировала все внимание на второй, надеясь, что одного беглого взгляда окажется достаточным, чтобы понять, можно ли ей доверять. Что-то в выражении девичьих глаз подсказало Нине: «Надо попробовать». Времени на сомнения не осталось. Другая девушка может вернуться в любую секунду. Нина прижалась губами к щели.

— Т-с-с-с!

Девушка ее не услышала.

Мгновение поколебавшись, Нина позвала громче:

— Т-с-с-с!

Девушка услышала. Замерев, она посмотрела в сторону соседней гримерной. Нина чуть приоткрыла дверь.

— Ком! — прошептала она, надеясь, что немка ее поймет. — Шнэль!

На долю секунды она открыла дверь шире и высунулась, надеясь, что девушка ее узнает.

— Биттэ! Ком шнэль!

Отступив на шаг, Нина прикрыла дверь, боясь, что ее может заметить кто-то еще.

Сначала ничего не произошло, но потом с противоположной стороны двери послышался шепот. Говорили по-русски, но с сильным немецким акцентом.

— Что вам надо?

— Биттэ! Помогите мне. Биттэ! Идите сюда.

Схватив косметичку, Нина вытащила самый большой из бриллиантов, спрятанных в баночке. Обтерев крем, Нина слегка приоткрыла дверь и вытянула руку с лежащим на ладони драгоценным камнем.

— Я отдам его вам.

Немка остановилась у двери, делая вид, что поправляет складки трико, но ее глаза при виде бриллианта округлились. Прежде она ничего подобного наверняка не видела.

— Биттэ! — прошептала Нина. — Помогите мне.

После минутного промедления девушка, словно ящерка, проскользнула в Нинину гримерную. Дверь бесшумно закрылась за ней.


Квартира Дрю находилась в самом центре Бикон-Хилла. Даже элитное и дорогое жилье в этом районе отличалось относительной непритязательностью: маленькие комнаты, низкие потолки, старые водопроводные трубы и никаких прачечных в подвалах. В конце концов, это старейшая часть города, его исторический центр. Отсюда, через реку, одна остановка на метро до Кембриджа, рукой подать до Бэк-Бэй, а через Коммонвэлс-авеню — до Даунтаун-кроссинг, центрального торгового района. Стоя на выложенном красным кирпичом тротуаре и пытаясь найти фамилию Дрю на табличке над старинным дверным звонком, Григорий думал о том, что является звеном цепочки, протянувшейся из прошлого. Когда-то эта земля не была так густо заселена, узкие улочки не мостили булыжником, а кривые оконца не смотрели на мир стеклянными глазами. Сколько сбитых с толку, страдающих от безнадежной любви людей стояли до него на этом месте перед старым домом?

— Здравствуйте.

Ее голос, голос Дрю.

— Это Григорий. Я пришел извиниться.

Повисла мучительная тишина, потом ее голос произнес:

— Входите.

Поднявшись по лестнице, Григорий увидел Дрю в проеме двери, что вела в квартиру. На ней было нарядное зеленое платье, которое ему уже доводилось видеть раньше, но на ногах — ни сапог, ни чулок. Дрю стояла босиком на выщербленном от времени полу. Григорий в нерешительности отступил на шаг.

— Простите мое поведение. Обычно я так не поступаю.

Дрю жестом пригласила его войти.

— Я еще раз просмотрел письма… — немедленно пустился в объяснения Григорий. — То, что вы сказали, имеет смысл. Но что касается стихов, то тут возникает много вопросов…

Дрю кивнула головой и сказала:

— Присядьте.

Григорий уселся рядом с ней на большом продавленном диване.

— Понимаете, я сказал вам, что получил сумку с письмами, фотографиями и кулоном от своего родственника, но скрыл, что этим родственником была моя приемная мать. Она сказала, что эти вещи принадлежали женщине, родившей меня.

— Понятно.

Лицо Дрю стало серьезным.

— Я чувствую себя полным идиотом. Всю жизнь я считал себя не тем, кем являюсь на самом деле.

Она снова кивнула.

— Я создал миф о своем рождении. Все мои предположения строились на ложных предпосылках. Я был молод, когда мои приемные родители умерли, и их смерть произвела на меня сильнейшее впечатление. К счастью, я встретил девушку, которая стала моей женой, моей семьей. Но потом она умерла, и я остался один. И вот очередная утрата — потеря семьи, созданной моим воображением… — На мгновение задумавшись, Григорий улыбнулся. — Я знаю, что это глупо, но у меня до недавнего времени было иное представление о том, кто я есть, и основывалось оно исключительно на предположении, кем были мои родители.

— Это не глупо, а вполне естественно. Но какое это имеет отношение к тому, кем вы являетесь?

— Моя вера в собственные дедуктивные способности пошатнулась, — улыбнулся Григорий. — Я делал неправильные выводы из прочитанного… почти всегда…

Дрю вгляделась в его лицо.

— Я смотрю на вас, сравниваю с лицами Герштейна и той красивой балерины на фотографии, — улыбнувшись, сказала она, — и не нахожу сходства. Вы — это вы.

«Какая она добрая!»

Григорий почувствовал тупую боль в груди.

— Знаете, я хотел бы оставить кулон.

Лицо Дрю дрогнуло.

— В чем дело? — тут же спросил он.

— Надеюсь, вы это несерьезно?

— Ну… нет… не совсем… Без аукциона мы бы не познакомились. Я просто хочу… — Григорий запнулся. — Я хочу снять кулон с аукциона. Это возможно?

— Да, но надо будет заплатить неустойку.

— Сколько?

— Тридцать пять процентов оценочной стоимости. Насколько я помню, оценочная стоимость кулона — восемьдесят семь тысяч. Следовательно, вам придется заплатить…

— Тогда бог с ним! — отмахнулся Григорий.

— Извините, — прошептала Дрю. — Я думала, вы знаете правила.

— А другого способа снять его с аукциона нет?

— Некоторые вещи снимают, если они потерялись. Ну, не обязательно потерялись на самом деле… Просто их не могут найти сотрудники инвентарного контроля. Тогда мы не выставляем их на аукцион.