После этого уже трудно было сдержаться. Он просто должен был осторожно просунуть язык между губами. Не важно, что нога его зверски болела, а ребра ломило там, куда она его била. Не важно, что она могла снова ударить его за то, что он так бесцеремонно завладел ее ртом.

Его это не волновало. Он готов был рискнуть. Он целовал ее жадно, страстно, желая получить все, что эта дикая кошечка готова была ему позволить. И она многое позволяла ему. Она страстно отвечала на его поцелуи, втягивая его язык в рот, сплетаясь с ним своим языком.

Затем ее рука обвила его шею, и он мог думать только о том, как хороша она на вкус и как приятны шелковистые прикосновения ее языка, сплетающегося с его собственным. Теперь им руководило желание, горячее и неукротимое, побуждавшее его обхватить ее руками, ласкать и исследовать это прекрасное тело, чтобы утолить терзавшую жажду, прежде чем он сойдет с ума.

В лихорадочном возбуждении он развязал остававшиеся тесемки ее платья и расстегнул пояс, обхватывающий талию. Это позволило ему просунуть руку под платье и ласкать затянутый корсетом живот. Но и этого было недостаточно, и ладонь его принялась блуждать вверх и вниз по ее телу длинными поглаживающими движениями. Но когда его пальцы задели набухшую вершинку одной из ее грудей, она оторвалась от его губ и прошептала:

– Что вы делаете?

– Не знаю. – Он коснулся губами ее шеи, отчетливо ощутив лихорадочное биение пульса. – Скорее всего что-то, чего не должен был делать.

– Если бы кто-нибудь увидел…

– Я уже сказал, здесь никого нет. – Он не мог не заметить, что ее больше беспокоило, как бы их кто не увидел, а не то, что он делал. – А Джейми я приказал оставаться при лошадях.

– И все же это очень предосудительно. – Но она сказала это, констатируя факт, а не предостерегая.

– Да, весьма предосудительно. – Кровь в его жилах бешено билась. Лахлан распахнул ее платье и открыл взгляду корсет от груди до бедер. – Я отношусь к разряду порочных мужчин и подозреваю, что вы не настолько благонравны, как пытаетесь казаться. – Он осторожно ослабил завязки, поддерживавшие чашечки корсета.

Венеция судорожно сглотнула.

– Почему вы так говорите?

– Потому что хорошо помню, как вы вели себя на балу, – ответил он, тщательно подбирая слова. Ему не хотелось ее спугнуть. – Вы рискнули пойти за мной в темноту, причем из чистого любопытства. – Он наклонился и поцеловал ее в щеку, затем прикусил зубами мочку уха. – Признайтесь, дорогая, под вашей благопристойностью скрывается страстная женщина, мечтающая натянуть нос английским условностям, связывающим ее так, что она не может дышать.

– Эт…то неправда. – Венеция задохнулась, когда он коснулся языком ее уха, а затем куснул мочку. – Я… всегда следую правилам… мне это нравится.

– Поэтому вы позволили той ночью мне, первому встречному, целовать вас? – Он принялся развязывать тесемки ее рубашки. – Поэтому вы пели так много песен о коварных лордах и лихих разбойниках – ведь те и другие нарушают установленные правила?

Девушка отпрянула назад и посмотрела на него. Рука ее по-прежнему обнимала его.

– Я пела эти баллады, чтобы объяснить вам, как вы не правы.

– А теперь? И почему в первую очередь вы выучили именно эти песни? Готовились к встрече с каким-нибудь разбойником? Нет, вы запомнили их потому, что они отвечают вашим порочным наклонностям. – Он весело улыбнулся. – Вы поете их потому, что унаследовали от своего мятежного деда-якобита гораздо больше, чем сами осознаете.

Он стянул вниз одну за другой чашечки ее корсета, открыв рубашку. Но когда он взялся за рубашку, она ухватила его за руку.

– Я все же не настолько порочна, Лахлан.

Вторая ее рука была зажата под боком. В противном случае она скорее всего не ограничилась бы только тем, что остановила его ладонь. Но он не собирался допустить, чтобы ее застенчивость встала у него на пути. Только не теперь, когда он видел ее едва прикрытые груди, возвышавшиеся с двух сторон над корсетом. Силы небесные, они были пышными и прекрасными, розовые соски под его взглядом затвердели и заметно выделялись под тонким полотном рубашки.

– Небольшая доля порочности телу не повредит, – хрипло произнес он, наклонив голову, чтобы поцеловать нежную выпуклость груди, видневшейся в вырезе рубашки.

Ее дыхание участилось.

– Вы говорите, как очень опытный соблазнитель. Меня предостерегали.

– Да, но ведь вам нравятся и соблазнители, разве не так? Видит Бог, вы спели достаточно песен о них.

– Это не означает… Я не…

– Во всяком случае, они нравятся вашему телу. – Он погладил ее сосок через рубашку. – Вот почему этот маленький бутон поднялся ради меня.

Она судорожно вздохнула, и Лахлан поцеловал ее долгим глубоким поцелуем, поцелуем соблазнителя, пока не почувствовал, как ее рука скользнула по его рукаву к плечу.

Только тогда он потянул вниз ее рубашку, обнажив одну из полных грудей. Он накрыл нежную плоть ладонью, наслаждаясь ее пышностью и тем, как она трепетала под его рукой.

Венеция впилась пальцами ему в плечо, всецело отдаваясь его ласкам и отвечая на поцелуй, становившийся все более страстным. Теперь уже Лахлан мог думать только о том, как сильно он ее хочет, как тесно в узких брюках его мужскому естеству, жаждущему соединиться с ней.

Наконец-то он получил то, что так долго рисовал в своих мечтах, и на этот раз она вела себя совсем не так, как следовало бы дочери ее отца. На этот раз они были только вдвоем, и она не пыталась с ним бороться. Красотке повезло, что он не задрал ей юбки и не овладел ею прямо здесь и сейчас.

Но не такой уж он дурак, чтобы пойти на это. Немного ласки, несколько поцелуев – вполне достаточно, чтобы он мог сдержать себя до тех пор, пока они не прибудут в Россшир, где он сможет запереть девушку под замок и спокойно дожидаться ее отца.

По крайней мере ему хотелось убедить себя в этом.

Он просунул бедро между ее ног, стараясь прижаться теснее, остро нуждаясь в этой близости. Она со стоном оторвалась от его губ.

– О, Лахлан, вы меня погубите!

– Нет, клянусь вам, – произнес он, опасаясь, что лжет, хотя очень надеялся, что говорит правду.

– Погубите. Потому что… потому что я…

– Получаете от этого удовольствие? – хрипло спросил он. – Вам нравится чувствовать мои руки на своем теле?

– О Боже, да!

Другого приглашения ему не требовалось, и он приник губами к ее груди, покусывая затвердевший бутон зубами, втягивая его в рот, упиваясь нежной женской плотью, распростершейся под ним. Сдернув вниз вторую сторону рубашки, он обхватил ладонью вторую грудь, продолжая ласкать первую языком.

– Лахлан, – задыхаясь пробормотала девушка. – Вы… это…

Венеция понимала, что бормочет, словно безмозглая дура, но в такую он и превращал ее, с его завораживающими губами и дерзкими пальцами, позволяя себе дикие бесстыдные вольности. Она не должна была разрешать ему это! Почему же позволила?

– Ты представить себе не можешь, что ты со мной делаешь, девочка! – прошептал он возле ее губ. – Не можешь даже представить.

– Я представляю, что вы… делаете со мной… – хрипло пробормотала она, когда он зубами потянул ее сосок, вызвав чувственный отклик во всем ее теле.

Вот почему она позволила ему это. Потому что он пробуждал в ней чувства, которых она до сих пор не испытывала. И потому что на этот раз он не рычал на нее, не оскорблял ее отца и не вел себя грубо. На этот раз он был тем Лахланом, которого она обожала в детстве.

Поэтому когда его бедро задвигалось между ее ног, вызывая к жизни незнакомые чувства внизу живота, девушка без колебаний выгнулась ему навстречу. Ощущать его близость было так приятно, так восхитительно…

Разве она могла предположить, что совращение дарит такое волшебное наслаждение?

– Черт вас возьми, Лахлан, зачем вы это делаете? Зачем заставляете меня испытывать такие чувства?

Он поднял голову и окинул девушку таким пылким, жаждущим взглядом, что буквально обжег ее.

– Я хотел вас с первого же мгновения, как только увидел. – Он уткнулся носом ей в грудь, щетина на подбородке приятно царапала нежную кожу. – Вы вошли в бальный зал, словно королева, одетая в платье крестьянки, и я был сражен.

Казалось, это случилось давным-давно. Она была так счастлива, что находится среди шотландцев, танцующих страспен, и любовалась тартанами, которые они с гордостью носили. А он в это время замышлял ее похитить.

Эта мысль тут же погасила всякую страсть. Вот для чего он целовал ее тогда. И скорее всего поэтому ласкает сейчас. Господи, и она разрешает ему делать то, что поклялась впредь никогда не позволять.

С замирающим сердцем Венеция опустила руку и отбросила его ладонь, ласкавшую ее между ног.

– Вы не хотели меня, – заявила она обвиняющим тоном. Ну какая же она дура! – Вы хотели похитить дочь Дунканнона!

Внезапное смущение, мелькнувшее в его глазах, подтвердило ей, что она права.

– Я хотел то и другое. И все еще хочу.

С трудом сдерживая слезы, девушка ощутила комок в горле. В том-то и беда. Он хотел обладать ею… но лишь для того, чтобы нанести удар ее отцу.

Затем он передвинулся, приподняв бедро, покоившееся между ее ног, и Венеция ощутила, как твердая выпуклость на его брюках впечаталась в нее, словно железная гиря.

Ну что ж, возможно, настало время воспользоваться его желанием в своих интересах.

Заставив себя улыбнуться, Венеция взяла его ладонь и положила туда, где она была прежде.

– Так вы действительно хотите меня, правда?

Он затаил дыхание.

– Да. И. вы отлично знаете это.

– Вы хотите меня. А я хочу вернуться домой. – Девушка судорожно сглотнула. – Может быть, я смогу заслужить освобождение, если позволю вам… некоторые вещи.

Например, видеть ее обнаженной или ласкать и целовать ее. Когда неистовое возбуждение исказило его черты, она поспешно добавила:

– Я не собираюсь отдаваться вам, вы же понимаете. Только позволю… некоторые вольности.

Какое-то время он просто смотрел на нее, как бы не в состоянии поверить тому, что услышал. Затем, к ее удивлению, он выругался, отнял свою ладонь и оперся о землю возле ее плеча.

Его темно-карие глаза опалили ее гневом, когда он низко склонился к ее лицу.

– Так, значит, вот как обстояли дела.

– Чт-то вы имеете в виду?

– Все эти ваши томные вздохи и поцелуи, то, как вы позволили мне ласкать вас, – процедил он сквозь стиснутые зубы, грозно нависая над ней. – Господи, какой же я осел!

Что-то пошло не так в ее планах, но что?

– Вы сердитесь?

– Еще бы мне не сердиться! Я думал, что вы… – Он осекся и грубо выругался, затем поднялся на ноги. – Не важно, что я думал. Должно быть, я сошел с ума. Если бы я пошевелил мозгами, то сразу бы понял, что вы просто затеяли очередную хитрость, чтобы сбежать от меня. – Лицо его пылало яростью, когда он принялся расхаживать возле нее. – Потому что благородные леди, подобные вам, никогда не станут кувыркаться в траве с шотландскими разбойниками вроде меня, если им ничего от них не нужно, не так ли?

Раз он не согласен пойти с ней на сделку и отпустить ее в обмен на определенные вольности, пусть лучше думает, что совсем ее не привлекает. Потому что если он догадается, как действует на нее…

Этого никогда не должно случиться. Иначе он соблазнит ее, чтобы превратить в орудие против отца, и тогда у нее ничего не останется, даже гордости.

– Как вы уже сказали, Лахлан, я леди. – Она поспешно поднялась и стала приводить в порядок одежду. – А леди никогда не… допускают подобных вольностей, если только они… не отчаялись.

– Отчаялись?! – Он раздраженно повернулся к ней. – Отчаялись спасти шкуру своего лживого отца?

– Спасти свою собственную шкуру, – огрызнулась она.

– Я с самого начала говорил вам, что ничего с вами не случится; если ваши родственники будут соблюдать инструкции.

Ей потребовалась вся ее воля, чтобы держать себя в руках.

– Я знаю, что вы сказали, но все это полная чушь. – Она подтянула вверх и зашнуровала свой корсет. – Со временем какая-нибудь служанка в гостинице заметит, что меня в номере нет. Она скажет об этом другой, та еще кому-нибудь, и слухи расползутся повсюду, пока весь Эдинбург об этом не узнает. Что бы вы там ни говорили, но мое будущее безвозвратно потеряно.

Он насмешливо взглянул на нее с высоты своего роста:

– Поэтому вы решили торговать собой?

– Нет! Я просто подумала, может, вы захотите…

– Помучить себя созерцанием ваших прелестей? Как же мало вы знаете о мужчинах! – Он продолжал ходить туда-сюда, сжав кулаки. – Лицезрение ваших достоинств только заставляет меня желать большего.

– Ну и что, все равно вам этого не видать, – огрызнулась она.

– Я это знаю, будьте вы прокляты! Об этом я и говорю! Вы сильно рисковали, искушая меня подобным образом…