Сабрина Джеффрис - В плену твоих желаний

– Я ошибалась. Никого нельзя так калечить. – Она подтащила кресло к окну, через которое еще проникал свет.

– Садитесь. Позвольте мне попытаться облегчить ваши страдания.

– Зачем? – спросил он, хотя сочувствие на ее лице давало достаточно ясный ответ.

– Мне очень неприятно то, что с вами сделали. Тем более если к этому имеет отношение мой отец.

– Вы не сделали ничего такого, о чем нужно жалеть. Не в ваших силах было этому помешать.

– Но это не означает… – Она тяжело вздохнула. – Рассматривайте мое участие как любезность… как добрые отношения между соседями.

Соседями, не «друзьями». Но разве смогут они когда-нибудь стать друзьями? Он не был в этом уверен. Однако что плохого в том, что он позволит ей лечить его? Тем более если у нее возникло такое желание.

Лахлан уселся в кресло, и Венеция, взглянув на него, залилась густым румянцем.

– Хм, вы не могли бы прикрыться получше?

Он проследил за ее взглядом и увидел, что полотенце на нем распахнулось, выставив на обозрение те части тела, которые не стоило бы демонстрировать незамужним девушкам.

Лахлан еле сдержал смех.

– Простите, дорогая. – Он запахнул полотенце. – Но поскольку у вас имеется опыт ухода за больными, вы должны иметь хотя бы поверхностное представление о том, как устроен мужчина.

С пылающими от смущения щеками Венеция осмотрела его руку.

– В госпитале всегда строго следили за тем, чтобы дамы не занимались обнаженными мужчинами.

– Ах, – пробормотал он, – какая жалость. Тем хуже для обнаженных мужчин.

Венеция не обратила внимания на его замечание и, взяв его руку, повернула ее к свету, чтобы лучше рассмотреть шрам.

– Рана еще болит?

– Немножко.

Девушка слегка нажала пальцем на то место, где сломанная кость повредила мышцы, и постоянно ноющую руку пронзила такая острая боль, что Лахлан разразился проклятиями.

– Если это немножко, – холодно сказала Венеция, – то тогда что вы называете настоящей болью? – Она смочила целебным бальзамом ткань. – Сначала будет немного жечь, но потом наступит облегчение.

– Жечь? – переспросил Лахлан. Девушка намазала его руку бальзамом, и ему показалось, будто рану охватил огонь. – Господь всемогущий! Вы что, решили убить меня?

Он попытался схватить бутылку со снадобьем, но Венеция проворно отскочила назад.

– Прекратите! – Стоя там, где он не мог до нее дотянуться, она еще больше смочила ткань. – Если бы я хотела убить вас, то ударила бы по голове бутылкой. – Осуждающе взглянув на него, она добавила: – Ведите себя хорошо, а то я так и сделаю.

О, бессердечная девица! Однако Лахлан вынужден был признать, что как только прекратилось жжение, пришло ощущение приятной теплоты, которая почти сняла боль, терзавшую его руку. Только это и удержало его от возражений, когда Венеция попросила его поднять руки, чтобы она могла обработать ребра.

Теперь Лахлан был обречен терпеть страшнейшую из пыток. Мало того что самая соблазнительная красавица растирала его израненную обнаженную кожу, так она и одета-то в одну лишь тонкую рубашку, которая почти ничего не скрывала.

Когда она наклонилась над ним, его мужская плоть немилосердно взбунтовалась. Даже сильное жжение, опалившее его ребра, не смогло умерить его возбуждения, потому что глубокий вырез ее рубашки позволял ему полностью лицезреть пышные округлости ее грудей.

Больше того, ведь его прикрывало только чертово полотенце, и теперь оно вздыбилось, словно походная палатка. О, он готов был остаться здесь навсегда, опьяненный запахами бальзама и лаванды, и любоваться водопадом ее шелковистых волос, щекочущих ему грудь.

– Боюсь, эта последняя рана действительно начала воспаляться, – сказала Венеция. – И я… хм… вынуждена немного приподнять полотенце.

Она протянула руку, но Лахлан перехватил ее.

– Позвольте мне самому это сделать. – Он не был уверен, что сможет сдержаться, если ее пальцы коснутся его возбужденной плоти.

Каким-то образом ему удалось подтянуть полотенце повыше, чтобы обнажить шрам на бедре, не открывая при этом ничего лишнего. Ему следовало бы попросить ее закончить свое врачевание, оставив все как есть. Но он уже успел оценить благотворное успокаивающее действие бальзама. И сказать по правде, нога причиняла ему невыносимые страдания.

Но когда девушка приложила лечебный бальзам к его самой серьезной ране, у Лахлана перехватило дыхание и он сильно сжал ее руку, пытаясь отдышаться. Это продолжалось несколько мгновений. Затем он снова смог говорить.

– Все в порядке. Можете продолжать. Я уже готов.

Согласно кивнув, Венеция продолжила обработку, но плечи ее вздрагивали, и Лахлан почувствовал, как капля влаги упала ему на бедро. Затем еще одна, и еще. Слезы. Силы небесные! Девчонка проливала над ним слезы.

– Послушайте, – мягко сказал он. – Из-за чего вы плачете? Ведь все не так уж плохо, разве нет?

– Это ужасно, – всхлипывая, ответила она. – Как вы, должно быть, страдали…

За то время, что Лахлан провел с ней, Венеция ни разу не плакала. Ни из-за похищения, ни из-за его грубого обращения, ни по какому-либо другому поводу. И вот, пожалуйста, она рыдает, сопереживая ему. Он не мог этого вынести.

– Тш-ш, дорогая, – прошептал Лахлан, обняв девушку за талию и усадив ее на колено здоровой ноги. – Бывало и хуже, можете мне поверить.

– Я… я знаю, – сквозь слезы пробормотала она, – но мне невыносимо думать, что вас…

Девушка разразилась рыданиями, и Лахлан крепко обнял ее, безмерно тронутый ее сочувствием.

Помоги ему Бог, но девчонка действительно плакала навзрыд. Уткнувшись лицом в его плечо, она захлебывалась в рыданиях, а он гладил ее по спине, не зная, как облегчить ее боль и успокоить это нежное сердце.

– Все в порядке, Принцесса, клянусь, все хорошо. Я уже несколько недель на ногах и даже танцевал.

Упоминание о танцах вызвало новый взрыв рыданий.

– Я… я заставила вас т-танцевать с вашей б-больной ногой…

– Нет, вовсе не вы. – Он обнял ее еще крепче и уткнулся носом ей в волосы. – Нет, во всем виновата ваша тетушка. Это она завела разговор о моей смерти, и я испугался, что вы меня узнаете.

Венеция тихо всхлипнула.

– Это она, правда?

– Да. – Приподняв ее лицо за подбородок, Лахлан большим пальцем вытер девушке слезы. – А я не мог позволить ей воскресить меня из могилы, прежде чем я сам буду к этому готов, понимаете? От мертвеца ведь нельзя ожидать, что он станет расхаживать по балам, нарядившись в килт.

Девушка улыбнулась сквозь слезы.

– Вы ни капельки не походили на мертвеца, – с трудом выговорила она.

– Я и вправду не чувствовал себя мертвецом. – Взяв из ее руки кусок ткани, Лахлан краешком осторожно вытер ей глаза, потом заставил ее высморкаться и бросил тряпицу на пол. – В особенности тогда, когда мы остались одни.

Теперь Венеция пристально смотрела на него. Ее прекрасные зеленые глаза огромными озерами сверкали на раскрасневшемся лице. Все было, как той ночью на балу. Только теперь она знала, кто он такой и чего хочет. Однако вместо того чтобы ополчиться на него, она смотрела на него так, словно видела впервые, то есть не как на злодея, а как на человека, оказавшегося в сложном положении.

– Я понимаю, что в этом нет никакого толку, – прошептала Венеция, – но я очень сожалею о том, что я била и пинала вас, когда забралась на вашу больную ногу, пока вы спали…

– Не нужно вспоминать об этом, – прервал он ее, не в силах выносить эту словесную пытку. Особенно насчет того, как она лежала у него на коленях. – Вы ничего не знали. И тут нет никакой вашей вины.

Видеть, как она смотрит на него влажными глазами, такая чистая и свежая, сидит у него на колене, было слишком сильным искушением, чтобы Лахлан мог это выдержать.

Он подумал, что нужно поскорее отстранить ее от себя, убрать. Он даже обхватил ладонями ее талию. Но тут Венеция обвила руками его шею, и Лахлан понял, что попал в беду.

– Позвольте мне как-то возместить вам это, – прошептала она, и его решимость растаяла как дым. – Позвольте мне доказать вам, что я не такая, как мой отец. – Она потянулась и поцеловала шрам у него на лбу, и что-то перевернулось в его душе.

– Я знаю… вы не такая… как ваш отец, – хрипло произнес он. – Вы пахнете значительно лучше, прежде всего. – Он подумал, что шутка удержит его от какого-либо безумного поступка, но грудной смех девушки произвел обратный эффект. Так же подействовали и легкие поцелуи, которыми она осыпала его ключицы. Никогда Лахлан не испытывал ничего подобного, это было так приятно. И все же он продолжал, стараясь не обращать внимания на катастрофически быстро твердеющую плоть: – И выглядите вы в платье чертовски лучше, чем он.

– Сейчас на мне нет платья, – заметила она.

При этом совершенно излишнем напоминании Лахлан наполовину лишился разума. Оставшуюся половину он утратил, когда Венеция проложила цепочку поцелуев по его груди и ее губы на мгновение замешкались, лаская сосок.

– Силы небесные, вы должны немедленно прекратить это, – с усилием выдавил он.

Венеция отшатнулась.

– Я сделала вам больно? Я не хотела…

– Вы заставляете меня терять разум, вот что вы делаете.

От ее манящей улыбки жар разлился у него в паху.

– Я уже говорила вам, что хочу помочь вам забыть все обиды. – Ее руки скользнули вверх по его груди.

Лахлан застонал.

– И как вы собираетесь это сделать? Искушая меня обесчестить вас?

Улыбка Венеции померкла, но она не отступилась.

– Неужели нет никакого способа доставить вам удовольствие, не погубив при этом меня?

Эти слова рождали в его мозгу невозможно дерзкие мысли. Но им не следовало давать волю. Поэтому он, конечно же, немедленно ответил:

– Разумеется, есть.

Ее лицо просияло, и он застонал.

– Но вам не пристало заниматься такими вещами, можете мне поверить, – поспешно добавил он, пытаясь пойти на попятную после столь опасного признания. – Это неблагоразумно. И приведет к неприятностям.

– А лежать всю ночь в одной комнате врозь, когда нас так влечет друг к другу? Разве это не приведет к неприятностям? Покажите мне, как доставить вам удовольствие, не погубив себя, и я клянусь, что сделаю это. Будьте уверены.

– Силы небесные! – пробормотал он себе под нос и понял, что пропал.

– Вам больше нравятся поцелуи? – прошептала Венеция, прижимаясь губами, своими восхитительными губами к его шее. – Следует ли мне целовать вас сюда? – Она осыпала поцелуями его подбородок. – Или сюда? – Она коснулась кончиком языка уголка его губ.

Всего-то и потребовалось несколько грешных поцелуев ее маленького соблазнительного рта – и его выдержки как не бывало. Прорычав проклятие, Лахлан обхватил ладонями ее лицо и поцеловал в губы жадным страстным поцелуем, глубоко проникая внутрь языком. Ее теплый рот с готовностью принял его, мягкие губы раздвинулись под настойчивым напором его требовательного языка, впуская его и отвечая ему тем же.

Упиваясь прикосновениями ее нежного язычка, ласково сплетавшегося с его языком, Лахлан обхватил ладонями ее шею и ощутил бешеное биение пульса с обеих сторон над ключицами. Затем его ладони двинулись дальше, к тесемкам ее рубашки, одним резким движением развязали их и спустили рубашку с плеч, так что он смог забрать в ладони ее полные обнаженные груди.

– Подожди, Лахлан, – прошептала она, отрываясь от его губ. – Я имела в виду… доставить тебе удовольствие.

– Я получаю огромное удовольствие, прикасаясь к тебе, – хрипло произнес он, лаская пальцами ее соски, пока она не задохнулась. – Я получаю удовольствие от того, что дарю наслаждение тебе.

– Но… я хочу…

– Вот, – сказал он, стиснув ее ладонь и поднеся ее к своей возбужденной плоти. – Если хочешь доставить мне удовольствие, погладь меня здесь.

Ее кокетливая улыбка, когда она сжала в руке его окаменевшую плоть, едва не лишила Лахлана самообладания. Ситуация быстро становилась крайне опасной с этой его любопытной маленькой девственницей, бог знает с какой целью испытывающей на нем свои уловки.

– Подожди! – Лахлан схватил ее руку и задержал, и Венеция взглянула на него с удивлением. – Раз уж мы решили заняться этим, то должны действовать по правилам, понимаешь?

– По правилам? – прошептала она. – Но зачем?

– Без правил мы наверняка кончим тем, что начнем кувыркаться прямо на этой кровати, а я знаю, что тебе бы этого не хотелось.

Он и сам этого не хотел. Потому что если он обесчестит дочь графа Дунканнона, все его планы потерпят крах.

Дорогой кузен, неужели вы настолько хорошо знаете женщин, что можете открыто заявлять о том, чего они хотят? У меня создалось впечатление, что вы предпочитаете затворнический образ жизни и выходы в свет вам не по душе. Или я ошибаюсь?