Розмари Роджерс - В плену желания

Она кружилась в вихре танца. Неслась по волнам фламенко, звуки которого напоминали стенания. Харабе — чисто мексиканское безумие.

Джинни давно — слишком давно — не танцевала так раскованно, касаясь голой земли босыми ногами. Облако отливающих медью и золотом волос горело в свете костра и факелов; длинные пряди падали на талию, которая осталась тонкой, как тростник, даже после рождения двух детей — Франко и Лауры. «Как хорошо, — подумала Джинни, — что дети поехали на асиенду де ла Ностальхия раньше нас».

Было ли случайностью то, что, отправившись после визита к Ринальдо, Мисси и их детям на асиенду де ла Ностальхия, она и Стив встретили старых друзей? И то, что они остались на эту безумную ночь у индейца Санчеса, его сыновей и пастухов, когда-то работавших на дона Франсиско Альварадо? Какая разница, случайность это или судьба?

— Помнишь, как мы все танцевали на твоей свадьбе, когда ты выходила за Эстебана? — спросил Санчес, заметив, что Стив смотрит в другую сторону.

— Господи! Это было так давно, но ты не изменился! Я помню, как ревновала безутешная Консепсьон.

«Танец — это забытье», — подумала Джинни… Она мысленно перенеслась в то время, когда только танец помогал ей смириться с судьбой, толкавшей ее к человеку, которого не следовало любить и перед которым она не могла устоять. К ее мужу.

— Зеленоглазка… для кого ты танцуешь сейчас? — Шепот заставил ее остановиться, затаить дыхание. В следующий миг она ответила без колебаний:

— Для тебя, Стив, мой любимый, только для тебя! — Позже он взял ее на руки и, уложив на травяное ложе под звездами и луной, стал заниматься с ней любовью, шептать нежные слова, ласкать ее. Их покрытые потом тела сливались воедино, проникали друг в друга. Неожиданно Джинни вспомнила, какое отчаяние охватило ее однажды, — казалось, это было так давно, — когда она решила, что никогда больше не испытает этого блаженства.

«Я должна сердиться на него», — подумала Джинни, оставаясь в плену его рук и ног. Стив не имел права похищать ее таким образом. Она была его женой! Он не имел права обращаться с ней как с любовницей… или пленницей, которой она была когда-то. Однако… они пережили столько разрывов, которые на самом деле всякий раз оказывались началом новых отношений. Одно оставалось неизменным: они любили друг друга, и сильнее всего в те моменты, когда ссорились.

Стив похитил ее… и отпустил на свободу, позволил танцевать. Дал право выбора. Он поступил так, потому что любил ее и хотел, чтобы она сама сделала свой выбор.

Какое ей дело до прошлого? Тогда они оба только учились. Важно настоящее; зерна, посеянные им, прорастут в будущем. Как здорово быть похищенной любимым! Фантазии осуществились! Теперь она поняла это. Ненавидела она Стива или любила, он всегда оставался предметом ее фантазий. Возможно, как и она — для него.

— Стив… ты — моя единственная любовь, моя единственная настоящая любовь… навеки. Я хотела причинить тебе боль…

— И я тоже, потому что не знал, как любить зеленоглазую соблазнительницу! Колдунья! Кажется, я позволил тебе завладеть моей душой. Не могу выбросить тебя из моего сердца, нравится мне это или нет. Мы прикованы друг к другу, дорогая.

— Я убью любую женщину, которая попытается завладеть тобой!

— И я убью любого мужчину, который попытается завладеть тобой, независимо от того, поманишь ты его или нет!

И они снова слились в единое целое… На этот раз они могли не говорить, что любят друг друга. Сейчас они оба знали это.

Пока ворчливая служанка расчесывала ее спутавшиеся волосы и застегивала красивое платье, надетое поверх ненужного кружевного корсета — все равно она снимет и платье, и корсет, как только Филомена оставит ее в покое на время сиесты, — Лаура Морган думала о своих родителях, об их странных отношениях, которые не могла и, вероятно, никогда не сможет понять.

Что свело их когда-то? И что соединяло после многочисленных ссор и разрывов?

Любовь? Страсть? Что? По какой-то неведомой причине, вопреки всему происшедшему с ними, вопреки тому, что их жизни складывались по-разному, ее родители любили друг друга; в этом Лаура не сомневалась, хотя их любовь отличалась от той безмятежной романтической идиллии, которую описывали в известных ей книгах. Они каким-то странным образом чувствовали, понимали друг друга. Лаура в большей степени, чем ее брат-близнец, интуитивно ощущала это, хотя и не сознавала всей сложности их отношений.

Человеку трудно думать о своих родителях не только как о любовниках, но даже как об отдельных личностях. Лаура радовалась тому, что они искренне наслаждались обществом друг друга, однако иногда чувствовала себя отринутой за пределы их особого, личного мира. Порой она жалела себя, страдала от одиночества, хотя рядом с ней, в ее комнате или прохладном безлюдном уголке, под кронами деревьев, среди душистых, ярких, как струившийся сквозь ветви солнечный свет, цветов, всегда находились ее книги и тетради, которые она могла исписывать часами.

С тех пор как Франко влюбился в хорошенькую застенчивую Мариэллу из соседней деревни, Лаура стала чувствовать себя еще более одинокой. Ее спасало только собственное воображение, в котором то и дело рождались необыкновенные романтические ситуации; она заполняла тетради своими тайными фантазиями, писала о каких-то других людях, подразумевая под ними саму себя.

Лаура с огорчением признавалась себе в том, что не может правдиво писать о многих чувствах, потому что не пережила их.

Единственными любящими парами, которые она знала, были ее родители и тетя Мисси с дядей Ринальдо. Но любовь Мисси и Ринальдо была другой — спокойной, размеренной, совсем не похожей на любовь ее родителей, заставлявшую их приходить в ярость, вести себя так, словно они ненавидят друг друга, а потом захлопывать за собой дверь спальни и не выходить оттуда целую вечность.

«Что такое любовь? — спрашивала себя Лаура. — Сколько у нее ликов? Сколько граней у чувства, которое люди описывали и воспевали на протяжении многих веков? Что это — смерч, захватывающий человека, или ловушка?» Она поклялась себе, что никогда не попадет в тюрьму, стенами которой будут чувства!

— Ну вот, наконец, ты готова! — произнесла Филомена и отступила на шаг назад, чтобы восхититься творением своих рук. — Сегодня, знакомясь с твоим будущим женихом, ты будешь выглядеть как настоящая молодая леди.

Лаура дала волю своему нраву. Она стремительно отвернулась от зеркала, в котором отражался ее необычный новый облик, и возмущенно сдвинула темные брови:

— Моим женихом? У меня нет жениха — и не будет до тех пор, пока я не выберу мужчину, который придется мне по вкусу. Ты поняла? Вечером приедет посетитель, которого ждут мои родители, а не я! Меня он не интересует. Возможно, я даже не стану знакомиться с этим человеком из Калифорнии. Я слышала о нем кое-что плохое, когда мы были в последний раз на ранчо в Монтерее. От его собственного брата! Я не намерена становиться одной из его многочисленных женщин — тем более невестой. Я уже сказала об этом своим родителям! Мой прадед и его дед не имели права заключать такое нелепое соглашение. — Заметив на лице Филомены испуг, Лаура набрала в легкие побольше воздуха и заговорила более сдержанно: — О, извини, дорогая Филомена! Тут нет твоей вины, правда? Просто я… я поддалась возмущению. Пожалуйста, пойми и прости меня.

Лаура ласково обняла Филомену, чтобы успокоить ее. Но когда та ушла, бормоча что-то себе под нос, Лаура повернулась к зеркалу и состроила гримасу собственному отражению. Леди! На ее голове громоздились завитки и кольца волос. Платье стягивало грудь и талию, затрудняя дыхание. Как может женщина, леди она или нет, подчиняться моде, создаваемой мужчинами, не замечающими естественной красоты женского тела?

Мода, этикет, условности — все это сковывает, точно корсеты, которые она ненавидит и в которых не нуждается. Столько хлопот из-за какого-то глупого человека и нелепого феодального соглашения, заключенного между семьями в те годы, когда она была еще крохой! Лаура знала, что все это чепуха. Она может выбросить из головы так называемого жениха хотя бы потому, что скоро уедет отсюда — покинет родные края и близких людей, которые любят и понимают ее.

Глядя невидящими глазами в зеркало, Лаура немного поморгала, чтобы справиться со слезами. Почему ее счастливая, вольная жизнь должна так внезапно измениться? Почему она не может пожить дома или у Мисси и Ринальдо, почему должна ехать в Европу, где ее насильно превратят в светскую даму, предмет купли-продажи на брачном рынке, рабыню с аукциона?

Ее брат-близнец Франко, напротив, предвкушал большое европейское турне. Похоже, он совершенно не думал о бедняжке Мариэлле, искренне любящей его. Сам он с чисто мужской сдержанностью называл свое чувство симпатией. Возможно, Мариэлла выйдет замуж еще до возвращения Франко. Захочет ли он вернуться, познакомившись с европейскими вертепами? Лауре нравилось это слово, оно отвлекало ее от повседневных проблем, порождало в воображении восхитительные картины разврата!

Порой Лауре Морган не удавалось понять себя, свои изменчивые настроения и чувства. Ей было почти восемнадцать — по мексиканским меркам она скоро превратится в старую деву. Однако она не выглядела на свои годы, когда надевала удобную одежду — так она предпочитала называть простые поношенные вещи, придававшие ей сходство с юной крестьянкой или цыганкой. Однако в некотором смысле она уже была женщиной, знакомой с миром, находившимся за пределами ее привычного безопасного окружения, — миром, ставшим доступным ее пытливому сознанию благодаря книгам, которые она проглатывала с жадностью. В основном она брала их в большой библиотеке дяди Ринальдо. Именно он, дорогой, чуткий дядя Ринальдо, посоветовал ей изливать свои расцветающие чувства на бумагу — фиксировать прекрасные мгновения, размышления о жизни, облекать их в слова и рисунки.

Она два года посещала школу для избранных молодых леди в Сан-Франциско, но узнала гораздо больше от дяди Ринальдо, учителя по призванию, и от своей матери, которая, как подозревала Лаура, испытала почти все! Родители учили ее иностранным языкам, манерам, верховой езде, стрельбе, умению обращаться с ножом, искусству самообороны. Она владела этими навыками не хуже Франко, но какую пользу они принесут ей сейчас?

Лаура прогнала из головы мрачные мысли и решила насладиться прогулкой на гнедом жеребце Амиго. Ей нравилось ездить верхом без седла и обуви. Как она будет скучать по Амиго! Кто станет совершать с ним такие дальние поездки, кто даст ему такую свободу?

«Не стоит думать об этом сейчас, — сказала себе Лаура, — я буду просто наслаждаться каждым моментом, который мне осталось прожить здесь. Опишу этот день и мое настроение в дневнике, вспомню пережитое с легкой грустью».

— О, какие муки! Довольно! — Лаура состроила гримасу своему отражению. Из зеркала на нее смотрела незнакомка — молодая женщина в утреннем платье с узором оранжевого и зеленого цветов и лентой, продетой сквозь тонкие хлопчатобумажные кружева.

Неожиданно она заметила свое сходство с матерью — цыганский разлет глаз и бровей, маленькую ямку на упрямом подбородке. Только цвет глаз был отцовским — темно-синим, почти черным. Непокорные вьющиеся волосы Лауры отчаянно противостояли стараниям Филомены обуздать их с помощью гребня и многочисленных шпилек; отдельные пряди и локоны все равно падали на виски, щеки, тонкую шею.

Раньше ее волосы были такими же темными, как у отца, но затем выгорели под жарким мексиканским солнцем. «Буйная грива», как говорила няня, стала отливать медью. «Зато скулы у меня мамины», — подумала Лаура. Она сняла платье и надела свой любимый костюм для верховой езды: тонкую хлопчатобумажную рубашку и широкую выцветшую юбку, позволявшую сидеть на коне по-мужски. Ей не было дела до того, что ноги неприлично обнажатся. Все местные жители знали Лауру и привыкли к тому, что она ездит верхом в таком виде; и потом, никто не посмел бы осудить дочь хозяев.

Покидая свою комнату, Лаура подумала о том, что Филомена, должно быть, пошла вздремнуть. Сцены не будет.

Мариса, еще в раннем детстве удочеренная матерью Лауры и любившая готовить на асиенде де ла Ностальхия, когда «ее» семья находилась здесь, не могла отказать Лауре ни в чем, даже если знала, что девушка замышляет какую-то проделку, которую, несомненно, осудила бы Филомена.

Лаура зашла на кухню, чтобы сообщить, что она прокатится на Амиго.

— Нельзя ли взять с собой немного еды и питья? — Ее голос звучал ласково, вкрадчиво.

— Конечно, — тотчас отозвалась Мариса. Хорошо, она никому ничего не скажет… если только ее не спросит сама сеньора.