— Ты просто устала! Нам всем надо уехать отсюда. Как можно скорее! Дома ты забудешь это ужасное лето.

— Не знаю… Папа говорил, что мы уедем на днях…

— И ты все забудешь! Все пройдет!

— Если бы!.. Можно я еще побуду у тебя?

— Конечно! Помоги мне укладываться.

— Ты же знаешь, я плохая помощница!

— А свои-то книги ты уложила?

— Одежду сложит мама. А из книг я взяла сюда только Монтеня!.. Знаешь, однажды на уроке рукоделия — вот мучительный урок! — учительница смотрела, как я с отвращением втыкаю иголку в лоскут. И вдруг она сказала: «Марин, вам чуждо все человеческое!» Правда, так и сказала! Мне стало обидно, я убежала из класса и заплакала. Но потом я утешила себя, я решила, что мне действительно чуждо все глупое и пошлое, из чего во многом состоит человеческая жизнь.

— Твоя учительница была просто глупым и бестактным человеком!

— Но иногда… Иногда мне очень одиноко!

— Не думай так! У тебя есть я, твой брат. И что бы ни случилось, я тебя не оставлю.

— Спасибо тебе, Мишель! О, гляди, у тебя не хватает пуговицы на рубашке! Значит, и тебе чуждо все человеческое!

— А почему бы нет! Эх, Барб в одно мгновение пришила бы!

— Я опять подумала обо всем этом. Когда ты сказал: «Барб». Подумала о смерти Мадлен и Дени.

— Ну прошу тебя! Не думай об этом! Погоди! — Мишель вынул из чемодана шкатулку с шахматами. — Хочешь сыграем?

— Хочу! Но ты ведь укладываешься!

— Еще успею!..


Еще совсем недавно, до всех этих событий, Анна спокойно и просто, при всех отдала бы Полю письмо. Но теперь ей не хотелось, чтобы это видела Катрин. Зачем эти излишние вопросы, ненужные слова…

— Поль, тебе письмо. — Она отдала мужу конверт поздно вечером в их семейной спальне. Почему-то она говорила тихим голосом, как будто ее мог услышать кто-то враждебный.

— От Жюли К.! Кто это?

— Вскрой конверт!

Поль надорвал уголок и протянул конверт Анне.

Как всегда, ее обрадовало доверие мужа. Щеки ее по-девичьи вспыхнули.

Письмо было написано аккуратным женским почерком. Кажется, рука писавшей чуть дрожала.

— Но, Поль, странно как-то…

— Последнее время вся наша жизнь состоит из одних странностей!

Это даже и не было письмо — записка. Незнакомая Жюли К. просила Поля Л. о встрече.

— Она предлагает тебе встретиться послезавтра в деревне, в кафе при гостинице.

— Стоит ли идти? Мы уже собирались уезжать.

— Днем раньше, днем позже — какое это имеет значение! Меня другое беспокоит: вдруг эта записка имеет отношение к всему происшедшему? У нас уже две жертвы!

— Анна, умоляю! Я так устал от этих домашних расследований и судилищ!

— Тогда совсем коротко: я пойду с тобой! Надеюсь, ты не против? Ты не сочтешь меня навязчивой или ревнивой? — Анне вдруг все представилось в комическом свете, она едва сдержала смешок.

Видимо, это передалось Полю.

— Анна, не смеши меня! — Он усмехнулся. — Разумеется, ты можешь сопровождать меня. Встретимся с этой таинственной незнакомкой!..


Девушка очнулась на берегу моря. Впервые она испытала холод.

Светало. Зловещие существа с человеческими телами и звериными ликами исчезли. Она одинока. Совсем одна. Может быть, это одиночество и есть бессмертие? Ведь ей пообещали, предрекли бессмертие!

Она лежит на чем-то мягком. Те, звериноликие, назвали это мягкое красивым словом «ткань». Ткань! Золотистая, как солнце; серебристая, как месяц, и голубоватая… Ткань!.. Она почувствовала, что ей неловко без одежды. Встала, подняла с песка ткани и закуталась в них. Стало тепло. Хорошо быть одетой в ткани!..

Она шла по берегу. Потом углубилась в пальмовую рощу. Знакомый путь!..

Юноша и светловолосая девушка были вдвоем. Это он, и та, которую звериноликие звали «она»!

Они сидели под деревом и ели странные алые плоды. Так просто!

Они уже тоже не были нагими. Но то плетеное, лиственное, травяное, чем они прикрыли свою наготу, не могло сравниться с ее прекрасными тканями.

Светловолосая посмотрела на нее, приоткрыв рот.

«Светловолосая лгунья!» — подумала она.

— Что тебе нужно от него? — закричала светловолосая.

Она не ответила, повернулась и пошла к ручью. Солнце уже взошло, согрело землю, накалило листву. В тканях сделалось жарко. Она принялась из разматывать.

— Бесстыдница! — закричала светловолосая.

Тогда она обернулась и посмотрела на него и на его светловолосую.

— Что значит это слово — «бесстыдница?»

Но светловолосая не ответила. Светловолосая обернулась к нему и закричала:

— Посмотри на нее! Она — урод! Она — и мужчина и женщина, она — двупола! Пусть она уйдет! Она принесет несчастье нашей семье!

Все это были какие-то странные, душные и скучные слова: «урод», «семья», «мужчина», «женщина»…

А ей было все равно. Она была другая, не то, что эти двое! И напрасно светловолосая боится ее!

Она завернулась снова в свои ткани и пошла дальше.

Вокруг все изменилось. Живые существа, птицы, звери, насекомые стали какими-то сторожкими, пугливыми. Она услышала позади вскрик и оглянулась. Он и светловолосая бежали, спасаясь от какого-то косматого зверя… Но она знала: ей ничего не грозит! Она — другая!

Она решила найти тех, с человеческими телами и звериными ликами… Она почему-то знала, что они все объяснят ей, все скажут…


Мальчик позировал спокойно. Одетый по-взрослому, он смотрел куда-то мимо художника, в окно, в сад за стеклом, где зеленели деревья и перелетали птицы…

Маркиз Л. вошел в комнату и спросил, как подвигается работа над портретом, послушен ли ребенок. Художник заверил отца, что мальчик ведет себя прекрасно. Ребенок действительно не капризничал. У него были светлые, чуть дыбом волосы, немного вздернутый нос, темные глаза, карие… Но в целом его лицо отличалось своеобразием — живое, с яркой сменой выражений — от смешного надувания губ до холодной досадливости…

— А ведь я уже видел изображение, удивительно похожее на вашего сына.

— В Париже?

— О нет! В Италии!

— Работа какого-нибудь знаменитого итальянца?

— Отнюдь нет! Это был экспонат из коллекции антиков графа Ч. Довольно большой черепок; вероятно, остаток какого-то большого сосуда. И на нем — рельефное изображение юношеского лица. Право, это было лицо вашего сына! Думаю, таким он станет лет через десять!

— И как попало это изображение в коллекцию графа?

— Он рассказывал, что черепок был ему продан каким-то испанцем. То был старинный, древний восточный сосуд, откуда-то из Древнего Египта.


В кафе за столиком Поль и Анна пили оранжад. Незнакомка запаздывала.

— Знает ли она меня в лицо? — озабоченно спросил Поль у жены.

— Полагаю, что да! И, кроме того, в письме она не сообщает никаких своих примет. Значит, она знает тебя и первая к нам подойдет!

Днем в кафе не было особенно людно. В темном углу Анна разглядела тетку покойной Мадлен. Приподняв темную вуаль, та пила кофе. Видно было, что у нее худое морщинистое лицо, скорбный рот.

Анна снова принялась поглядывать на дверь. Поль зевнул.

— Прошел час! Сколько можно ждать! Пойдем, Анна!

У двери они почти столкнулись с теткой Мадлен.

— Поль Л.?

— Да. И в таком случае вы, должно быть, Жюли К.?

— Вы не ошиблись, это я. Вижу, вы получили мое письмо.

Она обращалась только к Полю, не глядя на Анну.

— Я хотела бы поговорить с вами наедине.

— Нет! — вмешалась Анна. — Простите! Но это невозможно! За последнее время в нашей семье произошло столько…

— Хорошо! — перебила старуха. — Тогда я просто предупреждаю, попробуйте уехать отсюда! Не медлите! И возьмите вот это! — Она раскрыла старомодный ридикюль из черного плотного шелка. — Когда-то моя дальняя родственница служила в семье Л., она была чем-то вроде компаньонки. Это ее дневник! Когда-то, когда он еще только достался мне по наследству от матери, я хотела передать его кому-нибудь из семьи Л. Но, прочитав, я поняла, почему даже моя щепетильная мать не сделала этого! — Старуха замолчала. — И вот теперь… это несчастье с Мадлен! Она была последней! Теперь я совсем одна! После своего бегства в Париж (а это было именно бегство!) Мадлен не писала мне. Я даже не знала, что она жила в вашей семье. А узнав, решила, что это истинный перст судьбы! И когда поехала на похороны, захватила с собой… — Она протянула Полю старинный альбом с застежками.

— Благодарю вас! — Поль осторожно взял альбом. — Мы совершенно подавлены происшедшим… Мы бы хотели…

— Ничего не нужно! — Старая женщина чуть повела рукой. — Моей Мадлен всегда казалось, что жизнь ее скучна и неинтересна. Она очертя голову бежала от этой жизни. И вот… Я сейчас уезжаю! Не ищите меня!..

Она резко повернулась и пошла к двери…


Теперь Марин боялась углубляться в лес. Бродя по лужайке перед домом, она часто вспоминала свою собаку, славного пса Мука, чудесное существо, веселое и верное. Мук! Когда она приезжала сюда летом из Парижа, он узнавал ее! Значит, не забывал за все то время, что она жила в городе!.. Почему-то иногда ей теперь кажется, что прошлое больше не вернется! Не будет больше ни Парижа, ни школы, ни этих летних поездок… Она не знает, как все кончится сейчас, но обыкновенный отъезд кажется ей каким-то ирреальным. Она мечтает о таком отъезде домой, как о чем-то несбыточном…

Вот уложены чемоданы. Отец за рулем. Они едут на станцию. Подходит поезд… Поезд трогается… Мимо окна потянулись зеленые поля… И почему все это кажется ей таким невероятным?..

Это исчезновение Мука!.. Как он тогда рванулся от нее!..


Анна поймала себя на том, что не чувствует любопытства. Она не испытывала желания прочесть дневник, полученный от тетки Мадлен. Поль же, напротив, казался очень заинтересованным. Снова присев у столика, он начал было листать плотные страницы.

— Поль, мне кажется, это лучше сделать дома. Сядешь спокойно и прочтешь.

Он поднял глаза на жену.

— Да. Пожалуй, ты права. Но я хочу это прочесть как можно скорее. Это поможет нам что-то прояснить!

Анна сдержалась и не возразила мужу.

«Прояснить! — с горечью подумала она про себя, не решаясь говорить вслух. — Боюсь, нам уже ничего не поможет! Мы в западне! Мы все больше и больше запутываемся. И новые звенья, возникающие внезапно, ведут нас не к просветлению, но все дальше в темноту!»

Анна застала отца на веранде. Как это часто бывало, он углубился в газету.

— Что-то интересное, папа? — машинально спросила она.

В самое последнее время ей стало казаться, что ее отец равнодушен к происшедшим трагическим событиям… Ему как будто все равно, он не мучается сомнениями, догадками. Именно это вызывало у дочери легкое раздражение. Впрочем, Анна вполне отдавала себе отчет в своих чувствах.

Отец поднял голову и посмотрел на дочь. Потеребил седую бородку.

— Все то же! Австрия! Испания! Думаю, что идет к мировой войне.

— Поль считает, что это невозможно. При нынешнем развитии техники! Человечество просто уничтожит себя само!

— Что ж, и Поль по-своему прав.

— Папа! Я давно хочу спросить тебя. Что ты можешь посоветовать нам?

— Надо пытаться сохранить спокойствие. Все эти метания, отчаяние — все это ничего не даст нам. Надо попробовать уехать отсюда.

— Попробовать! И ты говоришь: попробовать! Я уже слышала это «попробуйте уехать!» И теперь ты!..

— Уже слышала? От кого?

— Мы с Полем встречались с теткой Мадлен. Та девушка, приятельница Катрин… — Анна почувствовала, что краснеет. Ей не хотелось говорить отцу о дневнике. Возможно, им вовсе не следовало брать этот дневник…

— И она, эта женщина, сказала вам, тебе и Полю: попробуйте уехать!

— Да, она это сказала. И вот теперь и ты говоришь!

— Это интуиция! Интуиция старых людей! — произнес чуть хрипловатый девчоночий голос.

— Ты, Марин! — Анна обернулась. — Я и не заметила, как ты подошла.

Девочка стояла на деревянной ступеньке. Анна поразилась. Волосы дочери были распущены, она надела длинное платье, то самое, серебристое, цвета луны. Платье было слишком длинно, подол волочился по земле. Анна заметила, что девочка босиком.

— Марин! Зачем ты это надела? Прошу тебя! — Анна не хотела быть резкой с дочерью. — Сними, пожалуйста! И причешись!

— Интуиция, — тихо повторила девочка.

Женщина и старик даже не заметили, как она убежала…