Марина вдруг удержала Зорчиху за рукав, протянула ей свою ладонь.

— Взгляни на руку мою. Есть ли там еще потеря, скажи мне! — но ведунья только покачала головой, отказываясь открыть будущее барыне.

— Я тебе уже все сказала. Больше добавить нечего, — сказала она, вызвав в Марине только злость и досаду.

На следующее утро Маринино здоровье выправилось, и она смогла подняться с постели, радуясь своему исцелению. А когда спустя два дня пришел долгожданный ответ на ее письмо, спешно засобиралась в столицу. Уже когда садилась в карету, заметила среди суетящейся по двору челяди Зорчиху и знаком поманила к себе.

— Что сказать хочешь? Что еще уготовано мне судьбой? Скажи же, сбудется то, что узнала?

Но шептунья только покачала головой и протянула узелок с травами, что тут же подхватила Таня, стоявшая подле барыни. Потом Зорчиха снова взглянула на Марину и проговорила:

— Пусть девка твоя настои варит из этих трав. Душу тебе надобно успокоить. Ведь только от нее зависит наше здравие телесное. А судьбу свою сама отныне творить будешь с Божьей помощью. Он не оставит тебя. Езжай с Богом, барынька!

Только на Божью помощь Марина ныне и надеялась. Ведь Сергей отказался даже обдумать возможный вариант собственного спасения от эшафота. Честь девицы, фыркнула невольно Марина, устремив задумчивый взгляд на пейзаж, что миновала коляска. К чему думать о ней ныне, когда сама девица забыла о ней некоторое время назад? Разве это достойно того, чтобы лишиться жизни?

Нет, Зорчиха права. Настало время для Марины самой творить свою судьбу, и она начнет с самого главного, что для нее было дорого ныне — с жизни Сергея. Пусть он будет не с ней, пусть проведет остаток жизни с другой! Она стиснет зубы и стерпит это, ей вовсе не привыкать. Главное, чтобы ее любимый жил, дышал этим воздухом, наслаждался этим небом… Господи, помоги мне, и я отрину эту грешную любовь из своего сердца, взмолилась Марина, подъезжая к месту своего назначения, сама не ведая, что невольно повторяет обеты, принесенные когда-то Сергеем.

Подбежал лакей и помог ей сойти на мостовую, аккуратно расправляя подол ее пышной юбки. Затем распахнул перед ней двери подъезда, у которых ее уже ждал капитан Шангин.

— Где же вы задержались, сударыня? — бросился он к ней, приветственно прикасаясь губами к ее дрожащим пальчикам. — Уж скоро собирается на прогулку, а завтра приема нет. Я же писал к вам.

— Да, я знаю, — кивнула Марина, подбирая юбки и спеша вслед за флигель-адъютантом в приемную государя по мраморной лестнице. — Я не могу выразить, как я благодарна вам, что вы устроили для меня эту аудиенцию.

— Само Провидение помогло вам. Только третьего дня мы воротились в столицу с маневров, а уж на следующей седмице отбываем на воды, где отдыхает нынче Ее Императорское Величество. Промедли вы еще немного…

Он не договорил потому, как перед ними распахнулись двери приемной, и они ступили в эту просторную комнату, где сейчас было не столь многолюдно, как обычно бывало в приемные дни. День клонился к концу, и государь уже принял тех, кого желал видеть. Старый князь Загорский в их число не входил, как рассказал Шангин Марине, пока она поправляла шляпку и поднимала вуаль с лица.

— Опять отказал. А на генерала Мунка и вовсе накричал, — капитан покачал головой. — Не уверен, Марина Александровна, что вам удастся переменить мнение Его Императорского Величества касательно этого неприятного дела. Поверенные князя добились пересмотра дела, но комиссия, не получив других распоряжений, снова вынесет это решение. Жаль, что государь запретил рассматривать это дело военному суду. Он был бы снисходительнее, — он заметил, что дежурный флигель-адъютант подает им знак от двери кабинета, и тронул Марину за локоть. — Пора, мадам. Государь ждет. Я сообщил ему, что вы желаете аудиенции, но так и не смог поведать ему истинную цель вашего визита. Не было достойного момента. Это придется сделать вам самой.

Маринины ноги вдруг задрожали, и она крепко сжала ручки ридикюля. Она должна это сделать. Другого пути нет. И она гордо вскинула голову и ступила через порог. Двери за ней закрылись, отделяя ее от посторонних ушей, кроме тех, в чьи она хотела попытаться донести истинную подоплеку этого неприятного дела о дуэли.

Государь медленно поднялся из-за стола, когда Марина низко присела перед ним в реверансе, и самолично поднял ее на ноги, тронув за предплечья обтянутые черным шелком.

— Графиня, мы скорбим вместе с вами, — тихо произнес он. — Нам весьма не хватает графа, весьма. Как ваше здравие? Как ваша дочь? Как ваша золовка?

— Благодарю вас, Ваше Величество, все в семье здоровы, — ответила Марина. — А со временем выправится и душевное здравие, ведь ничто не целительно для душ, как время.

— Это верно, — согласился с ней государь и показал на стул перед своим столом, приказывая ей присесть, что Марина незамедлительно сделала, благодарная за это — ведь ноги могли отказать ей от того страха перед государевым гневом, что невольно она вызовет своей просьбой. Пока она собиралась с духом, император вернулся на свое место за столом и внимательно стал смотреть на нее, подмечая следы недавних слез на ее лице.

— Ваше дело о преемственности титула уже рассмотрено, и все бумаги касательно его подписаны, — произнес государь. — Отныне ваша дочь имеет право передать графский титул своему прямому наследнику. Разумеется, с условием, что ее супруг примет фамилию Ворониных двойным наименованием.

Марина тотчас поспешила поблагодарить его, хотя сама уже знала о неожиданном решении Анатоля. Она свои ушам не поверила при чтении завещания — высочайшей милостью титул ее супруга не отмирал за неимением наследников, а передавался дочери Марины с правом передачи по прямой линии, что было редкостью в их дни. Отныне Элен навсегда будет носить фамилию Воронина, даже если следующий супруг Марины (если таковой будет) пожелает удочерить ее.

Кроме этого, Марине и Элен доставалось почти все движимое и недвижимое имущество семьи Ворониных. Катиш же Анатоль отписал несколько имений в Рязанской и Псковской губерниях, а также две полотняные фабрики, что стояли на землях одного из имений, часть фамильных драгоценностей семьи и крупную сумму золотом и в облигациях. Все это Катиш получала по достижении двадцати одного года. До ее совершеннолетия опекуном и распорядителем ее имущества признавалась Марина.

Своим тетушкам Анатоль официально передал дом в Нижнем Новгороде и некоторую крупную сумму. Также документально подтверждалось то содержание, что обязалась платить Марина до самой кончины старушек.

Кроме этого, денежные суммы вручались и преданным слугам Анатоля, а его личный комердин Федор по завещанию получил вольную грамоту. Марина полагала, что он сразу же оставит имение после чтения завещания барина, но он пришел к ней в кабинет на следующий день и предложил ей выкупить Дуняшу, что родила ему прошлой осенью сына. Он был готов заплатить любую сумму, что укажет барыня, но Марина отказалась от денег и распорядилась отпустить свою бывшую горничную и ее ребенка на волю даром да еще сама оплатила скромное венчание, что было устроено пару седмиц назад, сразу же после Петрова поста. После этого молодые уехали в Нижний Новгород, где Федор планировал открыть собственную цирюльню и лавку мужских принадлежностей. Тех денег, что ему щедро оставил Анатоль за преданную службу, хватало с лихвой.

Марина тогда невольно позавидовала тому счастью, которым горели их глаза, желая снова когда-нибудь ощутить то же непередаваемое чувство восторга. Ныне ей для этого было необходимо только одно, и это мог дать только этот человек, что сидел напротив и пристально смотрел на нее.

— Я прибыла сюда не только для того, чтобы поблагодарить Ваше Императорское Величество за те милости, что были оказаны моей семье, — начала Марина решительно, стиснув руки в волнении. — Я просила Ваше Императорское Величество об аудиенции еще потому, что желала бы умолить вас о милости.

— О милости? К кому, сударыня?

— О милости к осужденным по делу о дуэли между моим погибшим супругом и офицером кавалергардского полка Вашего Императорского Величества фон Шелем, — произнесла быстро Марина. Император поднял брови вверх, будто удивляясь ее словам.

— Вы полагаете, что наказание было суровым для них? — этими словами он еще предоставлял ей шанс отступить, не настаивать на своем деле, за решением которого прибыла сюда, в его кабинет. Но Марина не воспользовалась им, храбро ринувшись вперед. Перед ее глазами стоял Сергей, такой, каким она оставила его в камере пару часов назад, и она ясно знала, что обратной дороги у нее нет. Она должна вымолить его жизнь нынче, чего бы ей это ни стоило.

— Для одного из них — да, Ваше Императорское Величество, — подняла Марина подбородок вверх, собираясь с духом, замечая, как темнеют глаза императора. — А именно для князя Загорского, государь. Приговор был вынесен на основании неполных сведений о происшедшем.

— Вы так полагаете? — прогремел император, повышая голос, но Марина заставила себя не отводить взгляда от его лица, смело встречая его гнев. — А я полагаю, что человек, который так слепо и так безрассудно играет собственной и чужими жизнями, должен наконец получить то, чего так желает его натура!

— О, Ваше Императорское Величество, это слишком жестоко!

— Жестоко? А не жестоко ли вызвать фон Шеля на повторную для того дуэль сразу же после первой? Не жестоко ли это, зная, что тому не уйти от выстрела всем известного стрелка? Это явное намерение на убийство, сударыня, aurais-je fait erreur?[550]

Марина похолодела, услышав эти слова. Она и понятия не имела, что Сергей вызвал фон Шеля стреляться после поединка с Анатолем. Теперь картина происшедшего выглядела совсем по-другому, и у нее слегка закружилась голова от волнения. Убей тогда Сергей кавалергарда, и в этом случае ничто не способно было спасти его от суда за убийство. Даже она понимала это, неужто сам Сергей не осознавал этого? Или это была месть за друга, что мог пасть от руки фон Шеля, имей он намерение убить? Что за нелепые игры с судьбой?

Но она и виду не подала, как обескуражена и зла из-за того, что открылось ей ныне, а смело, сама от себя не ожидая подобного, посмела возразить императору:

— Cela va sans dire[551], я не знаю всех тонкостей права. Но разве в нашей империи судят за намерения, а не за деяния? Разве иметь намерение, но не совершить преступления подлежит суду?

Государь резко хлопнул ладонью по сукну стола, и Марина вздрогнула от неожиданности, перепугавшись собственной дерзости.

— Вы забываетесь, мадам, — холодно заметил он, и Марина поспешила потупить взгляд, выражая всем своим видом покорность. После минутного молчания император продолжил ледяным тоном, от которого у нее стыла кровь в жилах от страха. — Да, вы правы, намерение не подлежит суду. Но как быть с недонесением о дуэли? И как быть с этой нелепой ссорой, приведшей к ней? Пора на примере показать, к каким последствиям может привести поединок, пора карать за эту страсть полагаться на жребий судьбы. Так почему бы не сделать это на примере человека, что привык стреляться из-за пустяка? А по Уставу, принятому еще во времена нашего уважаемого предка, секундант подлежит такой же каре, что и сам дуэлянт. Dura lex, sed lex[552], мадам.

— Cogitations poenam nemo patitur[553], — проговорила Марина, и государь удивленно поднял брови, поражаясь ее знаниям. — И разве может кто-то нести наказание за свидетельство? Кроме того, полагаю, Ваше Императорское Величество, я должна поведать вам об истинных причинах, что толкнули участников той дуэли на это действо. Прошу вас, выслушайте меня, быть может, тогда…

Она замолчала, увидев знак императора, призывающий ее прервать речь. Он встал из-за стола и прошел к небольшому бюро, открыв ящичек которого достал большую пачку писем, перевязанных тонкой бечевкой. Затем он вернулся к столу и положил эту стопку прямо перед Мариной.

— Вот, полагаю, что этому должно находиться только в ваших руках или руках вашей золовки. Ничьих более. Эти письма были обнаружены в квартире фон Шеля при обыске недавно. Полагаю, именно это являлось истинной причиной разногласий вашего супруга и кавалергарда?

Марина протянула руку и взяла эту пачку, сразу поняв, что за письма она держит. Переписка Катиш и фон Шеля. Ее письма к нему, так неосторожно попавшие в руки жандармов. Письма, способные навсегда перечеркнуть будущее ее золовки в свете.

— Благодарю вас, Ваше Императорское Величество, — тихо проговорила она, а потом снова добавила. — Так значит, ныне, когда все обстоятельства дела известны Вашему Императорскому Величеству…

— Вы безрассудно настойчивы и упрямы, — проговорил император, отходя к окну и уставившись на набережную, многолюдную, несмотря на жаркую погоду. — Это отнюдь недостойные качества женщины. Но ведь все мы забываем о рассудке, когда дело касается сердца. L'esprit ne saurait jouer longtemps le personnage du cœur, est-ce vrai, madam?[554]