Некоторое время в кабинете царило молчание. Оба были погружены в свои мысли, и Марина отдала бы многое, чтобы узнать, какое именно решение пришло в голову императора, когда он вдруг резко развернулся от окна и прошел к ней, предложил ей руку и помог ей подняться с места.

— Комиссия нынче же получит распоряжение пересмотреть вынесенный приговор. Смертная казнь будет отменена, — проговорил он, и Марина едва не упала, настолько велико было ее облегчение при этих словах. Она хотела прижать ладонь императора к губам, благодаря его за эту милость, но он не позволил ей сделать это, просто кивнул задумчиво.

— Я более не задерживаю вас, графиня, — с этими словами он проследил взглядом за тем, как Марина склонилась перед ним в низком реверансе, а после, когда она уже проследовала к двери, остановил ее одной короткой репликой.

— Vieilles amours et vieux tisons s'allument en toutes saisons[555], — произнес он таким тоном, что Марина замерла, положив ладонь на ручку двери. Что-то в голосе императора подсказало ей, что он знает обо всем, что происходило в ее жизни, обо всем, что она так тщательно скрывала от всех в свете — даже о Элен.

— Je l'avoue[556], — ответила она, не поворачивая головы, избегая взгляда пронзительных глаз государя. А потом тихо добавила, зная, что именно он желает услышать от нее ныне. — Но это только мой грех. Мой и ничей иной.

— Faites ainsi![557] — твердо сказал государь, и она коротко кивнула, а после с трудом отворила дверь и вышла из кабинета. Она позволила лакею прикрыть за ней створки и едва не упала, почувствовав себя так, будто из нее выжали все силы, оставив только телесную оболочку. К ней тут же шагнул Шангин, взял под руку.

— Что с вами? Вам дурно?

Но Марина покачала головой в ответ и тихо попросила его, чтобы он распорядился об ее экипаже. Она ни минуты более не желала оставаться здесь, в этом дворце, в этом городе. Ей хотелось вернуться в деревню, где небо такое ясное, а солнце такое яркое. И тишина, наполняющая душу покоем и благостью. Ныне, когда она знала, что смертный приговор Сергею будет отменен, Марина желала только этого.

Интересно, случилось ли это без ее визита? Ведь вскрылась истинная подоплека разногласий Анатоля и кавалергарда, а значит, дуэль теперь носила совсем другой характер, и отношение комиссии должно было быть иным. Был ли ее визит ненужным или именно он подтолкнул государя изменить решение? Марина не хотела думать об этом. Она скоро поблагодарила Шангина за помощь при организации этой аудиенции и покинула стены дворца, поспешив в городской дом Арсеньевых, где приказала паковать ее немногочисленный багаж и заложить карету. Дворецкий немного побурчал себе под нос, что негоже-де ехать, на ночь глядя куда-то, но распоряжения Марины выполнил. Та, пока шли приготовления к отъезду, ушла в свою комнату освежиться и переменить платье — лето было довольно жарким и солнечным, и в черном шелке скоро становилось некомфортно и душно.

Когда наконец Марина спустилась по знаку дворецкого вниз, во двор, где ее ждала запряженная шестеркой карета с гербом Ворониных, к ней наперерез, от самых ворот, где стояла коляска, метнулась фигура в мантилье цвета слоновой кости.

— Одну минуту, сударыня! — Варенька быстро, почти бегом достигла ту, что хотела перехватить нынче для разговора. Она уже побывала в городском доме Ворониных, но там графиня не останавливалась. Потому пришлось приложить усилия, чтобы отыскать ее в городе. И вот она тут, едва успела до отъезда той, которой так много хотела сказать.

Таня встала перед хозяйкой, чтобы оградить ее от этой девушки, глаза которой горели явно недобрым огнем, но Марина отстранила горничную, качая головой. Это ее крест, ей и встретить его лицом к лицу.

— Вы! Вы! — задыхаясь от гнева, прохрипела Варенька. Ее волосы были растрепаны, а на щека играл лихорадочный румянец. На ту юную и добрую девушку, какой запомнилась она Марине, она не походила вовсе нынче. — Иезавель! Лилит! Как вы можете так поступать? Грешница! За грехи ваши кара вам от Господа! За грехи ваши потери!

Марина поморщилась невольно. Только этого ей не хватало ныне, как окончания тягостного дня, что был сегодня.

— Paix, princesse, je vous prie! Et parler français, domestiques[558]…

Но Варенька не стала ее слушать, а только снова яростно сверкнула глазами.

— Не хотите, чтобы все ведали о грехе вашем? Чужой супруг, мадам! Чужой супруг! Да еще и дитя от него прижить при собственном муже…

Тут Марина не выдержала и, схватив Вареньку за локоть, потащила подальше от слуг, что продолжали делать свое дело — кто багаж закреплял, а кто лошадей проверял, но жадно ловили каждое слово, произнесенное в разговоре.

— Не сметь! — прошипела Марина девушке прямо в ухо, нимало не заботясь о том, что ее пальцы впились в руку той сквозь легкую ткань платья и причиняют боль. — Не сметь говорить о моем ребенке в подобном тоне! Да и кто вам дал право оскорблять меня?

Она остановилась в отдалении от посторонних ушей и резко развернула к себе лицом Вареньку, уже бледную и растерянную.

— Это сугубо ваше мнение сложилось из-за того, что многое до сих пор скрыто от вас. Я считаю, настало вам время узнать правду. Да, вы правы, моя дочь — это дитя Сергея Кирилловича. Но она была зачата в браке, и в браке законном. Я была замужем за князем Загорским несколько лет назад.

Варенька ахнула потрясенно, отшатнулась от Марины, но та не дала ей уйти от разговора, удерживая крепко подле себя.

— Наш брак был заключен тайно, равно как и наша любовь была тайной для всех. Мы венчались аккурат перед его отъездом на Кавказ, где он попал в плен, а здесь был объявлен умершим. И я пошла под венец с графом Ворониным, уверенная, что Сергей Кириллович погиб. И, вы правы, моя дочь родилась именно тогда. Анатоль Михайлович знал об истинном отцовстве, тут нет моего греха перед ним.

— А я? Я замужем или нет, коли вы были венчаны с Сергеем Кирилловичем? — спросила Варенька, запинаясь.

— Мы добились признания нашего брака с князем Загорским недействительным, чтобы он мог искать свое счастье без особых препон. Так что ваш брак вполне законен. Вы — супруга Сергея Кирилловича, и только вы останетесь ею, коли я хорошо знаю его. Он не оставит вас.

— Но вы ведь знаете… знаете, — Варенька приложила платок к губам и разрыдалась. Сейчас, когда эмоции немного отпустили ее, она не могла сдержать слез, что так и лились из глаз.

— Знаю. И знаю еще то, что казни не будет, — мягко сказала Марина и поспешила добавить, видя, как недоверчиво качает головой девушка. — Государь самолично заверил меня в том.

Варенька подняла на нее глаза, в которых плескалось потрясение. Для нее было немыслимой смелостью пойти к императору и просить о милости. Значит, эта маленькая женщина, что стоит подле нее, намного смелее, чем она сама. Значит, в ней силы духа достаточно, чтобы пойти на многое лишь бы спасти человека, которого…

— Вы любите его? — вдруг решилась задать вопрос Варенька. Марина ничего не ответила, только опустила вуаль на лицо, грустно улыбаясь.

— К чему вам знать это? Вы не мой исповедник, и я не обязана отвечать на подобные вопросы. Я и так открыла вам достаточно. Просто я желаю, чтобы вы постарались понять ту связь, что навеки будет между мной и вашим супругом. Это наша дочь. Это наше прошлое. Но не более того.

— Вы обещаете мне? — Варенька схватила ладони Марины и прижала их к груди. — Прошу вас, обещайте мне это. Я так люблю его. Я так хочу, чтобы он был рядом, чтобы не оставил меня. Не удерживайте его подле себя. Я уверена, что не имей он с вами встреч, все могло бы измениться… все!

Глаза Марины заблестели странным блеском, что был ясно виден даже сквозь полупрозрачную ткань вуали. Она выдернула руки из ладоней Варенька, сжала их нервно меж собой, переплетая пальцы, чтобы ее собеседница не увидела, как они вдруг задрожали мелкой дрожью.

— Я обещаю вам.

С этими словами она развернулась и пошла прочь от своей собеседницы, не в силах более продолжать этот разговор, направляясь к карете, что уже ждала ее, готовая к путешествию.

— Attendez, attendez![559] — ее нагнала Варенька, удержала на миг. — Если бы он не был женат, то что тогда? Что тогда? Вы бы стали его женой? Ведь у вас ребенок…

— En voilà assez! Plus de mot![560]

С этими словами Марина быстро заняла место в карете, усаживаясь с помощью лакея. Она поступала грубо с Варенькой, но Марине недоставало более сил держаться и не заплакать прямо перед ней. Как только она задернула шторки каретного оконца, то не стала скрывать их, и они тонкими дорожками побежали по лицу. Как же она устала от всего! Как хочется покоя! Как хочется, чтобы кто-то обнял, утешил, вытер слезы с лица и заверил, что все непременно будет хорошо, разве может быть иначе?

И Марина стукнула в стену кареты, приказывая переменить направление. Она поедет не в Завидово, где полностью предоставлена сама себе и своему тягостному одиночеству. Она направится в Киреевку, где сможет найти поддержку своей подруги. Пусть и молчаливое сочувствие, но все же лучше, чем быть одной… Да и вести стоит привезти самой, что более ничто не угрожает жизни Загорского.

В Киреевку Марина прибыла ночью и долго извинялась перед хозяевами за столь внезапный и неудобный визит. Те лишь отмахивались от нее, заверяя, что рады видеть ее всегда и в любое время готовы предоставить ей кров и стол.

— О Боже, ты решилась идти к императору? — ахнула Жюли, сидевшая в спальне, предоставленной Марине и наблюдавшая, как Таня помогает подруге приготовиться ко сну. — Не уверена, что у меня хватило бы смелости на это шаг.

— Все оказалось не так страшно, — ответила ей Марина. — Хотя меня трусило еще как!

— Да уж! Хорошо, что все обошлось, — улыбнулась Жюли. — И государь не очень гневался на тебя, и Загорский будет жив.

Но Арсеньев за завтраком встретил эту весть не так радостно, как его супруга. Он хмурился, и его вид снова вселил в сердце Марины тревогу.

— Вы полагаете, что князю предстоит еще немало вынести в наказание? — спросила она, замирая сердце.

— Не знаю, Марина Александровна, — честно ответил ей Павел. — Все зависит от того, какое наказание государь сочтет достойным этой тягчайшей, по его мнению, провинности — дуэли. Быть может, крепость. Помнится, полковник Данзас был милостью государевой помилован от казни за секундантство на дуэли господина Пушкина с кавалергардом Дантесом. Заменена была она на заключение в крепости.

— Пусть лучше так, чем смерть на виселице, — заметила Марина, и Павел покачал головой, то ли соглашаясь с ней, то ли опровергая ее слова.

После завтрака Арсеньев ушел на охоту, прихватив с собой несколько борзых («Между прочим, из ваших псарен, Марина Александровна! Отменные собаки!»), а женщины ушли в сад, чтобы поговорить без посторонних ушей. Они устроились на больших деревянных качелях, как раньше когда-то качались в саду Смольного, делясь секретами.

— Его супруга приходила ко мне, — тихо сказала вдруг Марина, и Жюли обеспокоенно взглянула на нее. — Ты бы видела ее. Вместо той тихой мышки передо мной была разъяренная тигрица, готовая выцарапать мне глаза.

— O mon Dieu! — ахнула Жюли. — Неужто?

— Представь себе. Не суди ее строго, моя дорогая. Кто бы на ее месте сдержался? Мы столкнулись с ней прямо у бастиона, где заключен Сережа. Пикантная ситуация!

Марина вдруг потянулась к подруге, прижалась к ней, и Жюли обняла ее, легко поглаживая ладонью волосы подруги.

— Он был таким там, в камере…. Таким странным, — прошептала Марина. — Я смотрела на него и не узнавала — так он изменился за эти годы. Это грустное выражение глаз…

— Немудрено, моя милая. Столько пережить, — задумчиво ответила ей Жюли, наблюдая за своими детьми, что прогуливались немного вдалеке от них под неусыпным контролем нянек. — Не каждый способен выдержать достойно удары судьбы, что принимал Сергей Кириллович на себя. Да и сейчас — каково ему будет знать, что ты снова недосягаема для него, несмотря на то, что свободна от брачных уз?

— Я обещала его маленькой жене, что не посягну на его чувства более, и намерена сдержать свое слово. Пусть он по завещанию стоит в совместном опекунстве над Элен. Я не буду более принимать его у себя. Он может видеть дочь, но не меня. Кончено! Все должно быть кончено!

Марина взглянула в сторону, где когда-то высилась среди крон плодовых деревьев сада Киреевки крыша деревянного флигеля. Теперь же там было пусто, но судя по звукам строительных работ, что доносились оттуда, скоро там вознесется вверх другой дом, уже более прочный к огню, каменный, на высоком и основательном фундаменте.

Вот так же и ее жизнь — сгорев дотла, оставив от былого счастья только след от пепелища, снова будет выстроена со временем. По камешку, по кирпичику. День за днем. И Марине хотелось верить, что эта новая жизнь будет лучше той, прежней, что будет полна любви и радости, а горести и отчаянье будут забыты. Soit![561] Но как же все-таки странно и горько — жить отныне без него…?