Марина даже не пыталась скрыть от старого князя слезы, что градом катились по ее лицу сейчас. О Господи, бедный Сережа! Какую же боль он, видимо, чувствовал ныне, став притчей в языцех! Ныне, когда так открыто обсуждали то время, что он предпочел бы навсегда забыть! И именно это прозвище, которого он так опасался из-за своего шрама на лице!

— Как он переживает это? Что он ныне? — спросила Марина старого князя и, получив его короткий ответ «Ах, если бы я ведал! Разве ж это напишешь в письме!», удивленно взглянула на того. Тот в свою очередь покраснел вдруг, заметив ее недоумение.

— О Боже, вы и этого не знали! — и когда она покачала головой и сделала знак, чтобы он не медлил, а говорил далее, продолжил. — Приговор был изменен тогда. Сергею предложили выбор: еще полгода в крепости, либо перевод на Кавказ. Сережа, эта горячая голова! Разве мог он еще просидеть в этом каменном мешке? Он выбрал войну. Еще до Ильина дня он уехал в полк. Он сейчас на Кавказе, Марина Александровна. На Кавказе!


Глава 69

Сергей прикурил от свечи сигару, подождал, пока она займется, а после, накинув на плечи шинель и коротко кивнув Степану, сидевшему подле огня и чистившему мундир, вышел из дома в эту зимнюю тишину, под черное небо, усыпанное звездами, такими яркими, какими он видел их только тут, на Кавказе. Он прошелся по двору и, тихонько приотворив калитку, вышел на узкую пустынную в этот час улочку. Надо было проверить караулы — не спят ли, пристально ли всматриваются в вечернюю мглу, когда света полумесяца в вышине неба недостаточно, чтобы заметить передвижение неприятеля еще издали на серебряном в этих лучах снегу. Но Сергей не спешил с этим, а вдохнул полной грудью воздух, такой свежий, такой слегка резковатый.

Ему понадобилось немало времени, чтобы выходить вот так вечером в непроглядную тьму, окружающую ныне все, что находилось в зоне его видимости. Да что там говорить — ему понадобилось немало душевных сил, чтобы унять эту предательскую дрожь в душе, когда он снова увидел эти горы, услышал речь черкесов. Тонкой змейкой заполз в первые же дни страх, напоминающий о том, что ему довелось пережить тут, на этой земле, такой прекрасной, но в то же время такой пугающе опасной. Когда не знаешь, кто тебе враг здесь, а кто друг.

С того времени, что прошло с момента возвращения Сергея с Кавказа после плена, русские войска потеряли многое.

Шамиль постоянно тревожил русские войска набегами больших и малых партий, которые с такой быстротой переносились с места на место, избегая открытого боя с русскими войсками, что последние совершенно измучились, гоняясь за ними, а имам, пользуясь этим, нападал на оставшиеся без защиты покорные России общества, подчинял их своей власти и переселял в горы. И даже сражение на речке Валерик не смогло склонить чашу весов в сторону русских войск. Разбитый Шамиль бежал от них, чтобы снова набрать войска для войны, но теперь уже чтобы причинять беспокойство в Дагестане, уклоняясь от прямого боя и распуская слухи о том, будто русские заберут конных горцев и отошлют на службу в Варшаву. 14 сентября генералу Клюки фон Клюгенау удалось вызвать Шамиля на бой под Гимрами: он был разбит на голову и бежал, Авария и Койсубу были спасены от разграбления и опустошения.

Несмотря на это поражение, власть Шамиль не была поколеблена в Чечне; ему подчинились все племена между Сунжей и Аварским Койсу, поклявшись не вступать ни в какие сношения с русскими. В ноябре 1840 года русским изменил Хаджи-Мурат и перешел на сторону Шамиля, взволновав против русских всю Аварию.

Именно поэтому к концу 1840 г. Шамиль был так силен, что командующий кавказским корпусом генерал Головин счел нужным вступить с ним в сношения, вызывая его на примирение с русскими. Это еще больше подняло значение имама среди горцев. В течение всей зимы 1840 — 1841 годов шайки черкес и чеченцев прорывались за Сулак и проникали даже до Тарков, угоняя скот и грабя под самой Термит-Хан-Шурой, сообщение которой с линией стало возможно только при сильном конвое. Шамиль разорял аулы, пытавшиеся противиться его власти, уводил с собой в горы жен и детей и заставлял чеченцев выдавать своих дочерей замуж за лезгин, и наоборот, чтобы родством связать эти племена между собой.

На Сунженской линии, где сейчас проходил службу Загорский, было неспокойнее всего. Войска Шамиля почти каждую неделю беспокоили русских, стремясь принести противнику максимально возможный вред, запугивая местное население, которое по-прежнему находясь неподвластными Шамилю, оказывали содействие императорским войскам.

За те более чем полгода, что Сергей провел здесь, в крепости Внезапная, к которой он был приписан по прибытию на Кавказ, он уже столько раз бывал в бою, что и пересчитать уже не мог. Сколько раз он уже глядел в лицо смерти, когда пуля проносилась буквально в нескольких вершках от головы! Сколько раз над его ухом раздавался свист лезвия сабли горца! Нельзя было сказать, что к смерти можно было привыкнуть, но Загорский к этому времени уже не испытывал никаких эмоций, когда по знаку глядящего поднимались снова и снова к бою.

Сначала Сергей долго не мог раздавить ту змейку страха, что свернулась в его душе, и едва не растерялся в первом нападении на укрепления спустя неделю после его прибытия. Но тут же рефлексы побывавшего и не в таких сечах воина взяли вверх над растерянностью, что овладела им, и он уже спустя несколько минут поднимал солдат, чтобы дать достойный отпор горцам, налетевших на его отряд возвращающийся с разведки в крепость под прикрытием сумерек. Зато это первое крещение боем, что настигло Сергея так внезапно для него, поспособствовало его победе над своим липким страхом, в котором он никогда бы и никому не признался, и сны, что мучили его несколько ночей подряд о том времени, что он провел в плену, наконец-то отпустили его.

Сергей поднялся на вал и знаком показал солдату, что тут же выпрямился во фрунт, что тот может расслабиться и продолжить наблюдение за округой.

— Тихо?

— Тихо, ваше высокоблагородие, — отрапортовал солдат и погладил седые пышные усы. — Затихли, черти. Уж более седмицы тишина. Не к добру то ж.

Вот и Сергей придерживался того же мнения. Установившаяся передышка после напряженных последних двух недель действовала на нервы, заставляла постоянно думать о том, где выстрелит в следующий раз — нападут ли на разъезд или на крепость, а может, налетят на аул, что виднелся в отдалении. Вот и думай тут…

Сергей плотнее запахнул шинель, невольно радуясь, что нет метели, которая мела несколько дней подряд. Было холодно, но не ветрено, потому этот легкий морозец лишь ласково покусывал щеки. Весна задержалась в этом году, предоставив полное право властвовать в марте холодной зиме.

Завтра надо будет посылать разъезд, чтобы встретить очередной обоз, привозящий в крепость припасы и почту, а уже послезавтра он узнает, есть ли для него то самое письмо, что он ждет безрезультатно уже несколько месяцев или нет.

Она не писала ему, как обещала. Ни единой строчки. Впрочем, разве она не сказала ему тогда, что не ответит ни одно его письмо? Несмотря на ее слова, Сергей продолжал надеяться на то, что когда-нибудь ему вручат письмо, написанное не рукой его деда или Арсеньева, а именно ее ровным и аккуратным почерком. Но время шло, а письма все не было. Быть может, она испугалась скандала, который разразился сразу же после его отъезда на Кавказ?

Слухи доходят сюда спустя время, но и тут Сергея настигла та волна сплетен, что поднялась в столице после того фортеля, что выкинула его маленькая жена. Подумать только! Он даже не знал о том, что произошло, пока перед Покровом не прибыл в крепость под усиленной охраной человек, которому было поручено разобраться в этом непростом деле — разводе в одной из самых именитых семей Российской империи. Сергей прекрасно помнил этот день. Он только вернулся с разъезда, как ему сообщили, что его ожидают в кабинете у коменданта крепости. Он помнил, как полковник отвел глаза в сторону, представив прибывшего Сергею, еще недоумевающему, что именно понадобилось этому чиновнику тут, на самой бурлящей ныне волнениями кавказской земле, а после вышел, предоставив тому наедине переговорить с Загорским.

Как же выбила из колеи Сергея эта весть, что жена за его спиной, пользуясь тем, что он находится за столько верст от нее, подала на расторжение их брака! Ему не были важны причины, по которым она так поступила. Сам факт этого нелепого развода, по его мнению, заставил его кровь бешено забурлить от гнева. Как сие возможно?! Как?!

А затем на место гневу тут же пришло невероятное облегчение, что он может быть свободен от этих уз, которыми связал себя по рукам и ногами, а вслед ему и горечь. Горечь при мысли о том, что так и не сумел показать этой юной девочке, еще не видевшей настоящей жизни, всю ее прелесть за монастырскими стенами. Горечь, что так и не смог почувствовать к ней ничего, кроме странной нежности и какой-то теплоты. Это все, что он смог вызвать к себе к Вареньке, что так ждала от него иных чувств. Он вспомнил, как она сбежала по ступенькам усадебного дома в Загорском, когда Сергей уезжал. Она вцепилась в его плечи и запрокинула голову слегка вверх, ожидая, что он поцелует ее на прощание. А он и поцеловал. Погруженный уже в мысли о предстоящей дороге, о том, что ему предстоит пережить снова в том диком краю, Сергей коснулся губами ее лба. Мимоходом, легко, но совсем не так, как она ожидала. И Варенька отступила от него, опустила руки. Только взглянула на него, будто обреченно, но ничего не сказала, позволила ему уехать, только тихо роняла слезы из своих карих глаз, что всегда напоминали Сергею глаза лани.

Теперь-то он понимал, что должен был поступить совершенно по-иному, что обращался с ней не так, как должно, не впускал ее в свою душу, уязвленный ее неприятием его шрамов, как телесных, так и душевных.

Сергея спрашивали об их совместной жизни с княгиней, намекая на то, что ответы он дает поверенному государя, что именно от них зависит решения императора позволить ли Синоду расторгнуть этот брак, а княгине удалиться в обитель. Спрашивали о том, знал ли он о набожности супруги, говорила ли она когда-нибудь о своем нежелании жить в миру. Бывали ли меж ними ссоры, разногласия. Что, по его мнению, могло толкнуть княгиню на это неожиданное решение. И самое главное — даст ли князь свое согласие на развод или будет препятствовать расторжению брака.

Сергей попросил дать ему время до завтрашнего утра, чтобы поразмыслить над той непростой ситуацией, в которой он оказался. Ему казалось, под вечер уже все офицеры в крепости знали, зачем именно приехал этот человек в Внезапную, хотя разумеется, подобного и быть и не могло. Загорский не спал всю ночь, размышляя над тем, как ему следует поступить. Дать ли возможность Вареньке уйти в монастырь? Ведь это давало ему полную свободу, а значит, что когда минут все необходимые сроки он может наконец соединить свою судьбу с той, с кем когда-то был венчан по собственному желанию, а не по воле долга. Но развод…

А потом, на следующее утро, в крепость приехал обоз и привез письма, которые не могли не подтолкнуть его на принятие того самого решения, что он принял.

«Я прошу простить вас мой столь неожиданный для вас поступок, — писала ему Варенька своим круглым старательным почерком с тщательно выписанными буквами. — Нам никогда не было суждено стать супругами, ныне я знаю это. Моя судьба — стать Христовой невестой, ваше же… Я не ведаю вашу судьбу, только свой удел, и твердо знаю, что он не связан с вашим. Прошу вас, умоляю, пойдите мне навстречу, отпустите меня! Не чините мне препон в моем пути. Я выбрала его сама, я давно знала его. Отпустите меня! Я буду до конца своих дней помнить о вас и неустанно молить Господа нашего, чтобы он даровал вам тот душевный покой и то счастие, которого вы заслуживаете…»

«… Развод. Само это слово заставляет меня содрогаться от ужаса, а при мысли о том неминуемом скандале, что тотчас словно болотная лихорадка расползся по столице, у меня болит сердце. Развод в нашей славной семье! Княгинька понимает всю тяжесть последствий, что влечет за собой ее решение? Отчего она вдруг решилась на подобный шаг? Отчего? Я ищу ответ на этот вопрос и не нахожу его. Но решение за вами, mon cher petit-fils[582], оно только ваше. Я мог бы воспользоваться своим правом, но я не желаю принимать за вас такое решение, способное навсегда изменить вашу жизнь, вашу судьбу. Пусть Господь направит вас в этом, а моя доля будет смиренно принять его и помочь устранить все последствия этого скандала, что разразился в свете…»

И Загорский принял решение. Человек от государя уехал в тот же день вместе с обозом, что отправился в обратный путь. Сергей просто помнил глаза Вареньки тогда, в день, когда он сделал ей предложение — восторженные, влюбленные, полные немого восхищения, и ему становилось так горько, как никогда ранее. Разве не мог он пойти ей навстречу в ее просьбе, последней просьбе к нему?