Но Марина его не встретила. Насколько она могла видеть в свете единственной горевшей свечи, стоявшей на столике у изголовья кровати, Сергей полусидел на постели, прислонившись к спинке. Он никак не отреагировал на ее появление в комнате, и Марина решительно шагнула вглубь комнаты. Теперь, когда занавеси кровати не скрывали более от нее Сергея, она ясно увидела, что глаза его закрыты, и он спит, судя по тому, как мерно вздымается его грудь. Он был полураздет — в распахнутом шлафроке, накинутом поверх рубахи. Перевязи более не было. Книга, вверх переплетом лежащая на его груди, свидетельствовала о том, что сон сморил его за чтением. По обложке она узнала сочинения Андерсена, которые весь вечер нахваливала ему Долли за столом, как слышала Марина краем уха.

Марина шагнула еще ближе, борясь с острым желанием, вспыхнувшим в ней, дотронуться до этой слегка загорелой кожи, что виднелась в вороте рубахи, ощутить его гладкую кожу под руками. Желание было настолько сильным, что даже закололо в кончиках пальцев, и она потерла их друг о друга.

Она шагнула еще ближе и вдруг остановилась, наткнувшись будто о невидимую стену об его пристальный взгляд. Марина даже и не заметила, что он проснулся, приученный просыпаться от любого постороннего шороха за время своей службы, и вот они замерли на месте оба, не в силах отвести глаз друг от друга.

Внезапно Сергей перевел взгляд на дверь, и Марина, последовав его примеру, заметила, как шевельнулась ручка. Потом, убедившись, что дверь заперта, тихонько постучали.

— Сергей Кириллович, я вам вина подогретого принес, как вы просили, — раздался громкий шепот Степана.

Сергей перевел взгляд на Марину и сбросил в сторону книгу, что лежала на нем.

— Прочь ступай! — приказал он, не отрывая взгляда от глаз Марины, в которых в тот же миг заметил растерянность и испуг быть застигнутой в его спальне, словно приказывая ей одними глазами оставаться на месте. — Не хочу более.

Еще миг они смотрели друг на друга, будто пытаясь прочитать мысли в противоположной голове, отгадать желания, вспыхнувшие в душах друг друга. А потом вдруг потянулись навстречу — рука к руке, губы к губам, словно кто-то невидимый дал команду.

Она не смогла бы сказать после, кто первый скинул одежду. Помнит только, как сама рвала рубашку с его плеч, будто боясь остановиться хотя бы на миг, как сама помогала ему снять с себя сорочку.

Его потемневшие от страсти глаза при виде ее обнаженного тела заставили ее голову пойти кругом от сознания собственной прелести, что способна заставить этого мужчину сперва так нежно, а после настойчиво и слегка грубо ласкать ее тело, заставить его забыть обо всем, кроме ее тела и ее желаний. Их желаний…

Сергей был слегка небрит, и эта короткая щетина причиняла легкую боль нежной коже Марины вокруг рта. Но видит Бог, она бы не прервала бы его ни на минуту, особенно после, когда он, проведя губами по ее шее, спустился вниз, к ее груди, заставляя ее тело выгибаться навстречу его губам, рукам и — да, даже этой легкой небритости на его щеках, что заставила ее окончательно потерять голову. Ее наслаждение этими ласками было так велико, что она едва сдерживалась, чтобы не издать ни единого звука, опасаясь, что будет услышана кем-то иным, кроме него.

А потом она и вовсе забылась, осознавая только эти губы и руки, эту бархатную кожу под пальцами, эти крепкие плечи, за которые она цеплялась будто утопающий. Помня только эти серые глаза, ставшие темными под напором того желания, что захлестнуло и его огромной волной, только его довольную улыбку, его тихий шепот, когда он что-то шептал ей в ухо на каждый ее отклик своему напору.

А после Марина еще долго лежала подле него, гладя медленно ладонью по его груди, целуя каждый шрам, аккуратно проводя рукой по повязке на плече.

— О Боже, я должно быть сделала тебе больно, — вдруг проговорила она, вспомнив, как он едва сдержал вскрик, стиснув зубы, когда она уже в финале вцепилась в его плечи.

— Пустое, — улыбнулся он, целуя ее в макушку, вдыхая аромат ее волос, что иногда мнился ему бессонными ночами. — Главное, что я не сделал больно тебе.

— Разумеется, нет, — спрятала свое краснеющее лицо у него на груди Марина. Она покривила душой — слегка саднило, но эта легкая боль была ей даже приятна.

Сергей быстро уснул, уставший после той изнурительной поездки, что предпринял, лишь бы успеть к ней на именины. А Марина долго лежала рядом, не в силах отвести глаза от его лица. Рядом с ним все сомнения отступали прочь, и было так спокойно, что покидать эту комнату и вовсе не хотелось, но разве это было возможно? Вот потому, едва только заалела за окном зарница рассвета, она прошлась по спальне, подбирая разбросанные предметы своего ночного туалета, а после, одевшись, проскользнула в свою комнату.

То, что было таким ясным и понятным ночью, поутру вдруг стало казаться таким призрачным, таким надуманным. И зачем она только пошла к нему, корила Марина себя, когда умывалась в своей спальне. Только усложнило все донельзя. Тело снова взяло вверх над разумом, подумала она и замерла. Раньше, когда она оправдывала свои поступки, то ставила в этой фразе совсем другое слово. За всю ночь, что они провели вместе, она не рвалась обсудить их отношения, не желая за ненужными в тот момент разговорами прервать даже на миг то наслаждение, которым была полна их ночь. Промолчала, когда он прошептал ей в ухо «Я люблю тебя» в самом финале, просто улыбнулась в ответ, чувствуя, как тело до самых кончиков пальцев охватывается сладкой негой.

Таня, краснея, будто маков цвет, подала Марине светло-серое платье в тонкую белую полоску, и она отвлеклась на горничную, нахмурившись. Тонкий лен — на прогулку? Оно же будет безнадежно испорчено да еще юбка помнется при езде в двуколке еще до того, как они прибудут на место.

Она приказала подать себе другое платье, но Таня, извинительно качая головой, показала, отводя глаза, на свою шею, и Марина поняла вдруг, почему было предложено именно платье. У него был глубокий круглый вырез и в тоже время высокий белоснежный кружевной воротник-стойка, а именно он и мог ныне, не вызывая особых подозрений скрыть следы на тонкой коже Марины. Да, легкая небритость Сергея принесла ей немало приятных минут этой ночью, но вот что делать с раздражением, небольшие пятна которого так отчетливо были видны нынче.

Именно этот кружевной воротник-стойка и бросился в глаза Раеву-Волынскому, едва он спустился в малую гостиную, где Марина ждала остальных гостей к завтраку. Значит, его интуиция не подвела! Надо было идти на поводу у нее, а не у логики! Он еле сдержал в себе вспыхнувшую злость, что охватила его при виде ее сияющих глаз. Только зубы крепче стиснул, когда Загорский, приветствуя дам, чуть дольше положенного задержал руку Марины в своей ладони, а после, проходя мимо нее в столовой, быстро и мимолетно провел пальцем по спинке стула, едва касаясь ее спины, заставляя ее мило покраснеть.

Ах, вот как! Ну, значит, ему все же суждено вскрыть козыри ныне утром! Ну, держитесь, ваше сиятельство! Ни одна женщина так просто не прощает измены, а значит, Раеву-Волынскому снова будет дан запас времени. А кроме того, как приятно утешать и помогать восстановить разбитое сердце! Ведь, как когда-то прочитал он в одной книжице, quand on a le cœur encore agité par les restes d'une passion, on est plus près d'en prendre une nouvelle que quand on est entièrement guéri[598]

— А что, Сергей Кириллович, вы нынче не на Быстром? — осведомился Раев-Волынский мимоходом, будто его и вовсе не интересовала эта тема, и он упомянул ее вскользь. — Я был весьма наслышан о вашем коне и о тех великолепных созданиях, что разводят в Загорском.

— У вас есть возможность познакомиться с одним из этих созданий, — уклончиво ответил Загорский, хмуря лоб. — Я нынче аккурат на одном из них.

— Значит, не на Быстром, — уточнил Андрей. — Значит, история, что давеча ходила по гостиным Петербурга, верна? О, уверен, что ее contenu romanesque[599] весьма понравится дамам!

— Что? Что за история? — как и предполагал Раев-Волынский, сидевшая недалеко от него за столом Авдотья Михайловна заинтересуется темой их разговора.

— Пустое. Поверьте, это не стоит вашего внимания, — попытался прекратить эту беседу Сергей, видя, как взглянула на него Марина и прислушалась. Но Раев-Волынский не унимался.

— Отчего же? Не стоит скрытничать о таком благородстве, — он повернулся к дамам, что притихли вдруг за столом, ожидая его повествования, и, довольно улыбнувшись, продолжил. — Наш князь совершил поистине благороднейший поступок. Не каждый далеко способен на такое! Подумайте, князь обменял жизнь местной девочки на своего коня, который столь близок ему, как только может быть близко это животное своему хозяину. Совершенно чужой ему девочки, заметьте! Или я ошибаюсь, князь? Мне просто давно рассказывали эту дивную историю, я мог забыть детали, вы уж простите и поправьте меня, прошу вас.

Сергей ясно видел по глазам Раева-Волынского, что тот прекрасно знает детали и лукавит нынче. Теперь у него не оставалось выбора — либо самому рассказать вкратце, что и как произошло тогда, либо предоставить возможность этому хлыщу, который немало может наворотить при этом.

— Это была не девочка, а девушка, — хрипло проговорил он, глядя Марине в глаза. — Я отдал коня за черкешенку, что украдкой принесли в крепость. Выменял ее на Быстрого, и поверьте, это не совсем та история, что можно рассказывать в салонах.

Он только потом сообразил, что именно сказал, когда Раев-Волынский, довольно улыбнувшись на один-единственный миг, вдруг тут же сделал озабоченное лицо:

— А! Теперь я понимаю… она ведь жила в крепости в ваших покоях и, говорят, преданно ухаживала, когда вас… эта рана, — он сделал вид будто смущен и поспешил переменить тему разговора, но дело уже было сделано. La jalousie se nourrit dans les doutes, et elle devient fureur, ou elle finit, sitôt qu'on passe du doute à la certitude[600]. Он помог ей зародить сомнения, а теперь они будут хорошим подспорьем ныне, после этой истории.

На этот мнимый промах и возможный adultère князя Загорского все присутствующие за столом дружно решили не обратить никакого внимания, согласно общепринятым правилам, только девицы Спицыны покраснели и стали спешно пить чай, смущенные до безобразия.

Все, кроме Марины. Сергей ясно видел, как мелькнула в ее глазах мимолетная острая боль и… неужто, разочарование? А потом она перевела свой взгляд в окно, старательно отводя глаза всякий раз, когда он снова пытался поймать его. Ему удалось переговорить с ней только пару минут, когда она вышла в сад пройтись одной и привести в порядок свои мысли и чувства, что нынче так и рвали ее на части после услышанного за столом. Остальные гости удалились к себе, чтобы привести себя в порядок перед прогулкой — было решено из-за дождя просто выехать верхом и в колясках, а не pique-niquer.

Марина медленно шла по аллее и вспоминала один-единственный момент, который всплыл в памяти, когда она услыхала про эту черкешенку.

«… — Была там одна черкешенка… Les femmes[601]… Он всегда легко кружил им головы…». Слова, сказанные когда-то Анатолем. Его кривая улыбка, отраженная в зеркале. Тот резкий смешок.

«…Les femmes… Он всегда легко кружил им головы…».

Она заметила издалека, как, размашисто ступая по гравию, придерживая раненую руку, к ней спешит Сергей, и напряглась, готовая к неприятному разговору, что судя по всему, ей предстоит выдержать ныне.

— Я должен объяснить тебе, — вдруг начал он, едва настигнув ее, и она почувствовала бешеную злость. Он сам подтвердил, что выменял черкешенку на Быстрого, с которым, как когда-то говорил ей, он никогда бы не расстался по собственной воле, промолчал, когда Раев-Волынский упомянул о том, что та женщина жила с ним, лечила его, заботилась о нем. Ласкал ли он так же, как ласкал Марину прошлой ночью? Целовал ли так же страстно и глубоко, что голова шла кругом от этого поцелуя? «…Нам, мужчинам, по нраву завоевать трофей, но вот что с ним делать далее? Оттого-то и происходят эти интрижки и тому подобное. Il est plus difficile d'être fidèle à sa maîtresse quand on est heureux que quand on en est maltraité[602]….». И что тогда будет потом…?

— Вы ничего не должны мне объяснять, — отрезала она, злясь ныне на весь мир вокруг за собственную ревность, за свою боль, за его предательство. — Ровным счетом ничего. Я вам не супруга и не нареченная, чтобы держать передо мной ответ.

— Подожди же горячиться! Позволь объяснить тебе!

Но Марина покачала головой в ответ, стараясь обойти его, когда он преградил ей путь, пытаясь остановить, заставить выслушать.

— Нет, я не хочу ничего знать. Ничего. Позвольте мне пройти, нас уже кличут лакеи.

Но Сергею в этот миг было абсолютно все равно, что их ждут остальные гости, что в доме есть кто-то еще. Он видел, как она ускользает из его рук, будто вода утекает меж пальцев, а он бессилен был остановить ее. Он схватил ее за локоть здоровой рукой, притянул к себе, заставляя взглянуть прямо в глаза.