Здоровье Сергея постепенно шло на поправку, вскоре он с трудом, но смог подняться на ноги и выходить во двор крепости на прогулку. А потом пришел приказ об его отпуске для поправки здоровья, который он мог провести где угодно по своему усмотрению. Сердце рвалось в Завидово, куда он перестал писать из-за ранения, не желая пугать Марину, требовало немедля ехать туда, к ней. И он бы уехал, даже с такой еще незатянувшейся толком раной, но разве мог он бросить Мадину в крепости? Не мог. Но и с собой взять тоже не было возможности. Сергей все писал и писал письма своим приятелям, которых узнал во время своей прошлой службы в этом крае, но грузинские князья — оба как на подбор — отвечали ему отписками, явно не желая принимать у себя в доме женщину, что была изгнана из родного села. Получив в очередной раз такое письмо, Сергей явно растерялся, не зная, как ему следует поступить с этой девушкой, что сейчас подняла на него свои обжигающе черные глаза и пристально смотрела в лицо. Она не могла выходить за ворота крепости одна ныне — ее караулили мальчишки и бросали в нее камни с молчаливого одобрения жителей селения. При этом она никогда не жаловалась и просила заступиться за нее, осознавая и принимая свою вину. Сергей подозревал, какова будет ее судьба, если он оставит ее без защиты, потому этот вопрос даже не возникал у него в голове.

В тот вечер, когда он окончательно утвердился в своем решении забрать ее с собой и поселить в своем имении, Мадина подала ему как обычно настой для укрепления сил, и он принял его и выпил до дна, не питая никаких подозрений насчет того запаха, что был более резким в тот раз. Он заснул быстро в тот вечер, будто в яму провалился одним мигом, а после, когда с трудом открыл глаза, уже ярко светило солнце во дворе. Встревоженный Степан поведал ему, что князь спал трое суток беспробудно, и в крепости подозревали, что черкешенка отравила Загорского, ведь все знали о той любви, что горела в ее сердце к светловолосому офицеру. Знали так же, что тот планировал уехать вскоре и подозревали, что уедет к той, к которой так часто отправлял письма из крепости. Как тут не заподозрить неладное? Тем более, что черкешенка ушла в ту же ночь, как опоила князя, плотно завернувшись в покрывало, закрывая лицо.

Сергей тут же бросился на ее поиски, яростно отгоняя от себя дурные мысли, вспоминая, как склонилась над ним Мадина в тот вечер, как гладила по лицу и тихо шептала, словно прощаясь:

— Дауд... дауд...

Он бросился в селение, но там ему поклялись, что не видели девушки уже несколько дней, как она травы собирала за стенами крепости, и Сергей видел, что они не лгут ему. Мадина исчезла без малейшего следа, будто ее и не было, и как ни искал ее Загорский не нашел ничего, даже лоскутка ее покрывала. Зато его нашли спустя несколько дней мальчишки из селения, что как обычно бросали камни в бурное течение Акташа. Небольшой лоскут — вот и все, что осталось от покрывала, которым закрывала волосы и лицо Мадина...

— Ты думаешь...? — Марина не решилась задать этот вопрос. Сергей кивнул в ответ.

— Уверен. Она знала, что ее не примут ни в одной семье ее края. Вот и выбрала свой путь. Такой страшный путь...

Они немного помолчали, а потом Сергей тихо сказал:

— Помнишь, я когда-то сказал тебе, будто проклят — я всем, кто меня любит, причиняю только боль и горе? Вот так и выходит. Мои родители, сестра, Натали, Мадина... Даже тебе довелось немало слез пролить...

— Нет, не думай так, — покачала головой Марина. — Нет твоей вины в том, что у каждого своя доля. На роду у всех прописаны горе, потери, слезы... И знаешь что? Если бы мне предоставили выбор — пройти через все слезы и боль, что я прошла, но стать такой счастливой, как я счастлива ныне, подле тебя и детей, или прожить спокойную жизнь без горестей, но без тебя, я бы предпочла первое. Безоговорочно!

Сергей заглянул в ее глаза, так ярко блестевшие в эту вечернюю пору от невыплаканных сочувствия к судьбе неизвестной ей черкешенки, а может, и к нему самому, притянул ее к себе и крепко-крепко обнял.

— Но есть человек, насчет которого утешаю свою совесть менее всего. Но она все же грызет меня грызнем, — прошептал он, гладя ее волосы. — Это Варвара Васильевна. Она выбрала тот самый путь, что желала для себя с самого начала. Надеюсь, она не ропщет над своей судьбой из-за того. Хотя иногда нет-нет да кольнет уязвленное мужское самолюбие — все-таки Господа она любила более меня, как выходит...

Нет, думала Марина, пряча свое лицо у него на плече, ты ошибаешься. Она любила тебя более Бога, невестой которой предпочла стать в итоге. Более, чем Его, потому и освободила тебя от брачных уз, желая, чтобы наконец-то обрел счастье и семейный покой.

Но Марина никогда не скажет ему об этом, нет. Хватит ему и тех укоров совести, что он испытывает временами из-за своей роли в судьбах других людей. Она видела, как долго стоит в церкви после службы перед иконами, будто прося за тех людей, перед которыми считает себя виноватым.

Марина повернулась и прижалась щекой к шершавой коре березки, подле которой стояла, пытаясь усмирить собственную совесть, что снова вдруг кольнула ее. Ей было жаль ту девочку, что так надеялась на собственное счастье, что так хотела любить и быть любимой. Ей было стыдно перед той, что она ныне так счастлива, так любима, что так поет сердце внутри. Правильно говорится в старой французской поговорке, le malheur des uns fait le bonheur des autres, иначе и быть не может... так уж суждено в жизни — кому горе, а кому радость... Или как говорила Зорчиха — Господь должен что-то отнять прежде, чем что-то даровать.

После шептуньи из Завидово Марине вдруг на ум пришла Агнешка, ее мудрая заботливая нянюшка. всплыли в памяти слова ее — "Коли на Берегиню у березы заветное попросить — сбудется непременно!". Но что Марине просить сегодня (а ведь ныне аккурат серединный день июля) у этого деревца? Разве есть что-то, чего ей не хватает ныне для счастья? Если только попросить здоровья для своих детей и супруга, для близких и родных... И еще одно, быть может.

Среди нескошенной травы на лугу показалась светловолосая взлохмаченная голова, что так же как и Марина недавно, оглядела луг, потом Сергей повернулся в ее сторону, и она поспешила к нему, взмахнув рукой в качестве приветствия. Спустя некоторое время она аккуратно опустилась на покрывало подле него, целуя его легко в губы.

— Хороший был сон? — спросила она шепотом, чтобы не разбудить Илью, по-прежнему сладко посапывающему.

— Неплохой, — улыбнулся Сергей, отводя с ее лица локон, выпавший из узла на затылке. — Где Леночка? Ее не видно на лугу.

— В лес, видимо, ушла с бонной. Ты же знаешь, как важно для нее убедиться, что ее гнездо занято овсянками.

— По-моемому, для нее важна каждая Божья тварь, — усмехнулся Сергей, ласково проводя ладонью по щеке жены. — Даже самая мелкая. Давеча заставила меня идти предельно аккуратно на прогулке, лишь бы не раздавить сапогом муравьев, что ползали по дорожке.

Супруги немного помолчали, наслаждаясь присутствием друг друга и благостью этого дивного летного дня, а потом Сергей вдруг проговорил, поднимая правый уголок рта в добродушной усмешке:

— Все же я был прав, ты колдунья, mon amour! И этим только и могу объяснить то, что я десяток лет назад только бы усмехнулся, коли скажи мне, что самое заветное мое желание будет вот так лежать на покрывале на лугу, целовать эти маленькие босые пяточки младенчика да в глаза эти зеленые смотреть неотрывно. Не отпирайся, ты меня приворожила. Я видел, твое наговоры ныне у берез.

— О, ты раскрыл мою заветную тайну! — рассмеялась тихо Марина, ероша его волосы, слегка дергая на себя эти светлые кудри. — Ныне Берегини день. Моя нянечка верила, что в этот день березы, как ее воплощение, могут исполнить заветные желания людей, коли пошепчешь его им.

— И что ты пожелала?

— А что мне желать? Мне молить надо Господа только о том, чтобы все осталось так как есть ныне, да благодарить его за то, счастье, что в нашей семье. А попросила я у берез здоровья родным своим.

Сергей кивнул задумчиво, соглашаясь с ее словами. Быть может, березы и смогут даровать здравие остальным членам его большого семейства, но вот вернуть молодость Матвею Сергеевичу они уже не могут. Старый князь в последний год сильно сдал, его глаза поддавались старческой слепоте.

— Я уж пожил свое, — улыбаясь, говорил старый князь внуку, когда он сидел в парке и грел свои руки и ноги, измученные ревматизмом под горячими лучами летнего солнца. — Самое главное, я дожил до правнуков своих, наследника твоего в руках держал. Что мне ныне еще ждать? Да и устал я... устал... столько живу, это ж даже представить страшно...

— А еще я загадала..., — продолжила Марина, вырывая мужа из его грустных мыслей, но договорить не успела. Ее прервал громкий визг Леночки, донесший откуда-то издалека до родителей. А потом та так же громко, на одной ноте, закричала: "Papa! Papa!"

Сергей, мгновенно напрягшись, перекатился и одним быстрым движением поднялся на ноги, а после побежал по лугу в сторону леса мимо всполошенных слуг и недоуменно оглядывающегося Матвея Сергеевича, то и дело попадая ногой на неровности, с трудом сохраняя равновесие. Его сердце громко колотилось в груди, с каждым криком дочери, проваливаясь все ниже и ниже в теле, куда-то в живот.

Что, стучало у него в голове, что могло случиться? Она упала? Ушиблась в кровь? Или еще хуже — вдруг ее укусила гадюка или другой гад, который из-за жары последних дней повыползали из своих убежищ и нор?

За ним следовала поодаль Марина, которая задержалась всего на минуту, что передать проснувшегося от этого крика и недовольного таким внезапным пробуждением сына одной из нянек, что тут же подскочила к барыне. Она, подобрав юбки, бежала по лугу в сопровождении лакеев, которые то и дело косились на нее, готовые помочь ей подняться, коли она все же упадет, запутавшись в длинном подоле.

Они сразу же увидели, как из леска на луг выбежала Леночка, что тут же припустилась, не сбавляя скорости к отцу, спешащему в ее сторону. Марина видела, как раскраснелись щеки дочери от бега, как свалилась с головы и так и прыгает за ее спиной шляпка, удерживаемая только лентами на шее. Но так же она заметила по лицу дочери, что та не испуганна и не залита слезами, а значит, эти громкие вопли не имели под собой дурной основы, а потому остановилась, приказала лакеям возвращаться к тенту и пошла сама далее пешком, стараясь выровнять дыхание, сбившееся от волнения и бега.

Зато Сергей не разглядел, что с дочерью все в порядке, с размаху налетел на нее, бросился на колени в траву, хватая ту за плечи.

— Что? — только и смог выдавить он, пытаясь подавить сейчас дикий страх за ребенка, что плескался в его душе. — Что, Леночка?

— Там яички! — воскликнула девочка, радостно смеясь. — Птички ныне живут в нашем гнездышке! Они там живут!

У Сергея вмиг закружилась голова от того облегчения, что захватило его. Это просто овсянки, что наконец-то поселились в гнезде, сделанном им и дочерью. Это не укус гада, не ушиб. Все в порядке. Она жива и здорова, его маленькая девочка!

Леночка вдруг обхватила ладошками его щеки и быстро поцеловала его.

— Merci bien, papa! — а после обняла его за шею, прижавшись на миг к нему. Но Сергей не дал ей так быстро отстраниться — обнял в ответ, чувствуя, как на глаза наворачиваются слеза от этого короткого "papa". Не monsieur. Papa!

Рядом с ними опустилась Марина и обняла отца и дочь, целуя сначала Леночку в кудряшки, а потом Сергея в волосы того же цвета, что у девочки.

— Я люблю вас, мои милые, — тихо прошептала она.

Это длилось всего миг, их соединение, их короткое объятие родителей и дочери. После Леночка все же выпросталась из их рук (она не особо любила эти нежности, считая себя уже взрослой барышней), отстранилась от родителей.

— Сделаете ли вы мне такое же гнездо для других petite oiseau, papa? Я так рада, что оно пригодилось!

— Маленький фройлян должна просить прошшения у Mutter и Vater за этот крик! — раздался голос подоспевшей бонны, едва угнавшейся за своей неугомонной питомицей. — Вы перепугать всех до смерть, фройлян!

— Pardonnez-moi, maman, pardonnez-moi, papa, — присела в книксене дочь, а после испросив разрешения рассказать о гнезде и petite oiseau Матвею Сергеевичу, убежала далее к тенту, поставленному на лугу. За ней, также сделав книксен, удалилась немка.

Сергей помог Марине подняться с травы, а после прижал к себе, обнимая за талию.

— Ты слышала? — едва сдерживая эмоции, спросил он у жены. — Она так легко вдруг назвала меня papa...

Марина — просто кивнула в ответ. Сергей обвел взглядом луг поверх ее светловолосой головы — челядь, вернувшуюся к прерванным делам, деда, склонившегося к Леночке, которая прыгала вокруг его кресла, как заводная игрушка, нянек, несущих на руках его младших детей к корзине с рожками, чтобы в тени тента покормить их молоком. А потом остановил взгляд на глазах жены, сияющих каким-то волшебным светом, глядящим на него с понимаем и любовью.