— ….Обручается раба Божия Марина рабу Божиему Сергею…

Марина смотрела на лицо любимого в отблесках свечей, стараясь угадать в нем ту радость, то торжество, что сейчас переполняло ее. Отныне они обручены. Они стали единым целым, и ничто в этом мире не способно разъединить их.

Сергей поднял голову, когда одевал ей на палец кольцо, словно прочитав ее мысли, и улыбнулся ей той самой улыбкой, что так часто виделась ей во сне — полной любви и нежности.

— Я люблю тебя, — прошептал он ей одними губами, и она счастливо улыбнулась в ответ.

Священник положил их руки друг на друга, соединяя их навеки вместе — его руку на ее кисть. Сергей тотчас легко пожал ее ладонь, мол, я так же рад, как и ты, я рядом…

По своему рангу Загорский должен был венчаться далеко не в сельской церквушке, а псалмы и молебны при венчании должны были петь не только священник и дьячок, а великолепный хор певчих. Да венчаться они бы должны были в окружении большинства светского общества под их шепотки и улыбки, и не в запыленном мундире и простом батистовом платье, а в парадном мундире да в роскошном подвенечном наряде и ярко сверкающих драгоценностях.

Но пусть это венчание так отличалось от того, что их ждало бы. Они были рядом здесь и сейчас. Они соединялись перед Богом, и Марине было этого вполне достаточно. Она ни за какую пышность и яркость церемонии не променяла бы этот момент, когда она стояла под куполом этой небольшой церквушки, чувствуя на пальце тяжесть простого золотого ободка, а Загорский держал ее руку в своей ладони.

Марина чувствовала себя такой счастливой в эту минуту, когда священник осенил их крестом и поздравил с радостью благословения на супружество, что ей казалось, она светится, как свечка в полумраке церкви.

— Моя жена, — шепнул ей во время благодарственного молебна Загорский.

— Мой муж, — улыбнулась в ответ ему Марина.

Теперь они вместе и навсегда.

После венчания вся компания во главе с новоиспеченными молодоженами поехала в Киреевку, где их уже ждал накрытый стол в честь радостного события. На крыльце супругов встретили Арсеньевы и вся их немногочисленная дворня, толпившаяся во дворе в намерении увидеть молодых.

Жюли отступила в сторону и пропустила вперед себя Агнешку, которая держала в руках традиционный свадебный пирог. Заметно было, что та очень смущалась от отведенной ей роли, ведь по статусу ей не пристало стоять здесь и благословлять молодых. И зачем я поддалась на уговоры, ясно читалось в ее глазах.

— Я считаю, что твоя нянюшка должна заменить сейчас твою маменьку, ma cherie, и благословить тебя, — тихо сказала Жюли. — Несмотря ни на что.

— Разумеется, — вдруг улыбнулся Загорский, первым шагнул к растерянной женщине и, увлекая за собой Марину, опустился на колени перед ней на крыльце. Девушка последовала его примеру.

— Благослови вас Господь и Матка Боска, — просто сказала старушка и, осенив их крестом, передала им пирог. Загорский поднялся с колен и принял его из ее рук, словно хрупкую драгоценность, и, улыбнувшись, разломал пополам, протянув одну из половинок Марине, стоявшей рядом:

— В горести и радости.

— В болезни и здравии, — подтвердила она, принимая хлеб и кусая свою половинку.

Дворня, окружавшая их во дворе, вдруг дружно закричала-заголосила здравицы и принялась осыпать их хмелем, согласно незыблемой традиции деревенской свадьбы. Князь притянул к себе свою молодую жену и поцеловал ее под улюлюканье окружающих, смущая Марину донельзя — впервые она позволяла такое явное проявление чувств на глазах других. Спустя несколько мгновений она уже забыла обо всем на свете, ощущая только сладость его губ и жар в собственном теле.

— Жена моя, — шепнул ей тихо Сергей прямо в губы.

— Мой муж, — отозвалась Марина со счастливой улыбкой на устах.

Она на всю оставшуюся жизнь запомнила этот момент: улюлюканье и смех дворни, хмель, падающий им в волосы и лица, сладость поцелуя и эту странную нежность в его глазах.

За свадебным обедом Арсеньевы сообщили, что подготовили молодым флигель, стоявший немного вдали от основного дома, где они могут в тишине и спокойствии провести те три дня, что Загорский может выделить себе в качестве медового месяца.

— Только три дня? — заметно огорчилась Марина.

— Зато впереди нас ждет целая жизнь, — поднес ее руку к губам Сергей. — Ну, правда, с небольшим промежутком в год, что для меня равнозначен вечности. Милая, поверь мне, я бы остался с тобой навсегда, но не могу — долг офицера. Я и так уже презрел слово чести, данное моему командиру. Мне придется ехать после днем и ночью без остановок, чтобы успеть в полк к сроку.

— Возьми меня с собой, — вдруг попросила Марина.

— Мой Бог, я бы с радостью, но выдержишь ли ты такую скачку? Ага, вижу по глазам, хочешь сказать, что выдержишь. Но нет, милая, вынужден тебе отказать в этом. Давай придем к соглашению — сначала я пообвыкнусь на новом месте, затем мы найдем способ поставить в известность наши семьи о нашем браке и только тогда обдумаем возможность твоего приезда ко мне.

Марине пришлось смириться с его решением. Конечно, это было намного разумнее, чем ее мысль ехать с ним в неизвестность да еще в Кавказский край.

Кавказ… Маринино сердце сжалось, едва она вспомнила о назначении Сергея. Что его ждет там? Спокойно ли там, как заверяет ее Арсеньев, или нет? Что, если…? Нет, встряхнула головой Марина, она не будет думать об этом. Только не сейчас, в день ее венчания.

В конце свадебного обеда Жюли подала Марине знак, что им пора покинуть присутствующих, а ей самой пора готовиться к первой ночи с супругом. Сердце девушки испуганно сжалось — как-то за всеми перипетиями этого дня она совсем забыла, что ждет ее ночью, и сейчас ей стало не по себе.

— Ступай, — нежно прикоснулся губами к ее ладони муж. — Я скоро буду.

— Не перебери лишку тут без меня, — улыбнулась Марина, стараясь не показывать своего невольного страха перед неизвестностью.

— Какая строгая у меня жена, — рассмеялся Загорский, с явным сожалением отпуская Марину от себя. — Обещаю, я буду трезв, как никогда.

Деревянный флигель находился примерно в полсотни саженей от дома, не больше. Он был построен специально для размещения в нем подросшего отпрыска, самого старшего в семействе, который имел желание пожить отдельно от родителей. В нем было несколько комнат: небольшой салон, затем кабинет и спальня, маленькая комнатка для обслуги. В некоторых случаях там размещали гостей, которым не хватило спален в основном доме.

— Думаю, вам будет комфортно в нем, — щебетала Жюли, провожая подругу к месту их проживания с мужем на ближайшие несколько дней. — Мы его хорошенько проветрили вчера, убрали и переменили постель. Есть запас свечей. Мы еще приготовили вам вино и фрукты, увидишь, когда придем.

— Постой, — вдруг остановилась Марина и повернулась к подруге. — Вчера? Вы приготовили флигель вчера? Получается, ты знала обо всем еще вчера. Знала и не сказала мне.

— Не сердись на меня, ma cherie ami, — коснулась ее руки Юленька. — Я опасалась твоей реакции на все это, ты так непредсказуема. Твое сердце бы обрадовалось и запело, а разум да чувство долга приказали бы срочно мчаться прочь из Киреевки от своих желаний, n'est-ce-pas[55]? Разве ты не счастлива теперь, когда ты супруга того, о ком столь долго мечтала?

— Я счастлива, — на лицо Марины набежала тень. — Но что скажет маменька? А Анатоль Михайлович? Благо, что мы пока не сообщали о помолвке никому, кроме гостей тогда, на гоне.

— Не думай пока об этом, — Жюли взяла подругу под руку, и они продолжили путь к флигелю. — Вот увидишь, все образуется. Я уверена, что Сергей Кириллович расположит к себе своего деда, а уж потом и твоя маменька примет все, как должно. Ведь князь повыше графа будет.

— Будет тебе, — отмахнулась Марина, в глубине души признавая правоту подруги — ее маменька примет непременно этот брак, если он будет благословлен старым князем. — Лучше скажи мне, что за перемена в тебе по отношению к Сержу? Ты раньше его на дух не переносила, а теперь вон нынче как…

— Все потому, что ты любишь его, а он любит тебя, — сказала Юленька. — Я наблюдала сегодня за обедом, как вы смотрите друг на друга, как нежно касаетесь, когда думаете, что никто не видит вас. Ты так не светилась рядом с графом. Оттого я благодарна Сергею Кирилловичу нынче — за свет твоих глаз, они ведь столько плакали.

Растроганная ее словами Марина сжала ладонь Жюли. Во всем мире не было у нее людей ближе, чем ее подруга и старая няня. Теперь вот еще стал и супруг близким.

— Я люблю тебя, ma cherie ami, — прошептала Марина подруге.

— Я тоже люблю тебя, душенька, — улыбнулась Юленька. — А теперь иди и готовься встретить супруга. И самое главное — не бойся и доверься ему нынче ночью. Иди, дорогая.

Марину убирала к ночи ее старая нянечка. Агнешка ждала ее в спальне флигеля, прогнав присланную Юленькой девку: «Сама, все сама!».

— Вот и дождалась ты своего милого, сердэнько мое, — приговаривала нянечка, помогая Марине снять платье. — Дождалась, моя милочка.

— Как думаешь, Гнеша, не поторопилась я? — обеспокоенно спросила ее Марина. Агнешка замерла с полупрозрачной сорочкой в руках и задумчиво посмотрела на девушку.

— Поторопилась, касатка? Ах, если б разумела я, что за судьбинушка ждет нас с Янеком, разве ж отказалась бы бежать с ним? — нянечка грустно покачала головой. — Ведь когда казали, что Янусика моего забрить управляющий хочет, разве послушалась я милого? Ведь просил ен меня, мол, убежим Гнеша с тобой на край земли, никто нас не отыщет. Испужалась я. Не пошла я за Яном моим. Думала, не посмеет падлюка окаянный из-под венца выдернуть. Посмел, гореть ему в аду огнем адским! Кто разумеет, что было бы, уйди я тогда с Янусиком моим? Пусть один только раз, одну только ночку, но с ним была бы… Не думай, касатка, раз Господь свел вас опять да еще соединил ваши руки, значит, так выше записано, не иначе. А маменька… Ну, покричит маменька, может, выпорет… Но князь-то он же князь! Все образуется, касатка моя, все образуется… Да и какой мужчина, милочка моя! Этот спать ночью не даст, ой не даст.

Сергей пришел в отведенную им спальню, когда Марина уже почти проваливалась в сон — усталость да ранний подъем все-таки взяли свое. Он снял мундир и прошел к ней в одной рубашке, поразив девушку размахом плеч. Он выглядел довольно внушительно, широкоплечий и узкобедрый. Так похожий на античных героев, запечатленных в скульптуре в Павловском парке.

— Ты такой… большой, — смущенно сказала она.

— Поверь, не только в плечах, — со смехом ответил Загорский, чем смутил ее еще больше. Он присел на кровать с ее стороны и нежно привлек ее к себе.

— Ты боишься? — спросил он, глядя Марине в глаза.

— Немного, — призналась она, водя пальчиком по рукаву его батистовой рубашки. Сквозь тонкую ткань она явственно ощущала, насколько твердыми были мускулы его руки.

— Не стоит. Не надо меня бояться. Не скрою, будет больно, как бы аккуратен и нежен я не был. Но зато потом… — он не договорил, склонился над ней и стал целовать ее шею.

— Что потом? — хрипло прошептала Марина. Ей казалось, что она начинает медленно таять от этих нежных прикосновений его губ к ее шее.

— Я покажу тебе рай, — прошептал он в ответ.

И он показал ей.

Правда, не сразу. Сначала, в самый первый раз она почти поняла, о чем он говорил ей, но после его поцелуев и ласк, которые заставили ее потеряться в пространстве и времени, пришедшая резкая и внезапная боль на смену им привела к тому, что Марина не могла сдержать слез.

— Прости меня, — гладил ее по волосам Сергей. — Это всегда бывает в первый раз. Ни одна женщина не минует этого. Эта боль забудется, обещаю.

Зато наутро Загорский действительно показал ей, как прекрасна и сладка бывает любовь между мужчиной и женщиной. Она смущалась после, пряча свое лицо у него на плече, а он смеялся и целовал ей руки:

— Милая моя, милая… Не стоит стыдиться того, что происходит тут, в спальне. Не стоит смущаться: твои стоны — лучшая награда для меня.

Они весь день провели в постели, покидая ее только для того, чтобы принести в спальню поднос с едой, оставленный им под дверью. Они любили друг друга и узнавали друг друга, рассказывая здесь и сейчас то многое, что никогда не открыли бы никому другому.

— Что это за шрамы? — спросила Марина мужа, гладя его по спине. Прямо под правой лопаткой у него были две небольшие полоски.

— Розги, — ответил он.

— Розги? Кто мог избить тебя так, что остались шрамы? — изумилась Марина.

— Мой дед, — Сергей помолчал, а затем, когда Марина решила, что он не будет рассказывать ей об этом, перевернулся на спину и привлек ее к себе. Она удобно расположилась у него на груди, а Сергей продолжил, гладя ее по волосам. — Мне было тогда восемь лет. Я всегда был неугомонным мальчишкой. Мне нужно было обследовать чуть ли не каждый уголок в имении. Степан тогда с ума сходил от моих выходок. В тот день я обнаружил старый заброшенный сеновал за большим лугом. Мне захотелось его обследовать. Я пошел туда не один. С сестрой.