Анатоль попытался прочитать в ее глазах причины столь странного для него решения, но не смог. Тем не менее, он видел совершенно ясно, что она говорит от сердца, совсем не лукавя. Значит, так тому и быть. Если она видит свое спасение от своей душевной боли в том, чтобы вычеркнуть из памяти былое и целиком отдаться новой жизни, что ж, разве он может отказать ей в этом? Тем паче, намерение Марины полностью отвечало его собственным желаниям.

— Что ж, значит, так тому и быть, — улыбнулся Анатоль. — Перенесем дату и обвенчаемся прямо после госпожинок[162].

Позднее этим же вечером Марина писала в письме Юленьке (первом за последние две недели): «Поздравь меня, ma cherie ami, через две недели, сразу после окончания Успенского поста я пойду к алтарю. Сам государь император оказал нам честь быть посаженным отцом на нашей свадьбе. Большего я желать для себя не смею. Да и нет теперь у меня иного пути…». Сообщив подруге о венчании, Марина предпочла умолчать о своем положении да о раскрывшемся обмане Загорского. Такие вещи в письмах не раскрывают.

— Ох, ты Господи, пошто при свечах-то? — ворчала Агнешка, подготавливая ей постель. — Днем святла мало? Вочы портиць тольки!

— Не ворчи, старая, что опять принялась? — ответила ей Марина, запечатывая воском конверт. Она быстро написала на нем имя и адрес и оставила на столе, чтобы просохли чернила. — Завтра Бориске не забудь письмо отдать.

После, когда они с Агнешкой стояли перед иконами и читали вечернюю молитву, Марина вновь не сдержала слез. Как могло получиться, что она стала такой грешницей? Никакие молитвы или покаяния не смогут снять с нее этих грехов. Да и как получить-то это покаяние — разве в силах она признаться исповеднику, что намерена совершить? Нет, не в силах. Слаба она духом — начнет он ее отговаривать, она и откажется от своих планов. Только здесь пока, только лику на иконах она могла признаться в задуманном.

— После госпожинок венчаться буду, — уже укладываясь в постель, призналась Марина нянечке. Та замерла на мгновение, а потом продолжила расправлять одеяло на Марининой постели.

— Грэх, вядома, это. Грэх, — медленно проговорила Агнешка. — Але что тут зрабіць? Як тягость-то твою прыкрыць? Никак. Но грэх-то яки… Мужа-то твайго нават у зямлю пакласці не паспелі пакуль, а ты под вянец…

— Не нуди, Гнеша, и так худо, без твоих речей, — Марина прикрыла глаза. Каждое слово няньки отпечаталось крупными буквами в ее голове. И вправду — тело Сергея еще не придали земле, а она уже под венец собралась. Даже и месяца траура не относит…

Потом вспомнилось, что Загорский и не муж ей вовсе, в виду последних событий, а чужой человек. Чужой… Так страшно прозвучало это слово! Чужой, ставший для нее всем миром в те дни. Но, пожалуй, навсегда он останется в ее сердце не в этом качестве, не как совратитель и обманщик, нет. В ее сердце, в ее воспоминаниях Сергей будет другим, тем, каким она видела его там, в Киреевке. Таким он должен остаться в ее памяти, только таким.

— Дзитятка моя, — вырвала Марину из ее мыслей нянечка. По ее виду было видно, что она хочет что-то сказать, но не решается. Девушка сделала ей приглашающий жест продолжить. — Касатка моя, нонче вечор подвода пришла в дом Загорских. Завтра поутру отпеваць будут, — и Агнешка назвала храм, стоявший недалеко от особняка князя.

Марина резко распахнула глаза и уставилась в потолок. Если до этого смерть Сергея казалось ей какой-то нереальной, то теперь, когда его тело привезли в столицу, когда оно так рядом с ней, ей стало больно и страшно от осознания суровой реальности. Боже, как страшно даже в мыслях произносить это: «Его тело». Он, который еще два месяца назад ласкал ее и целовал, такой теплый и родной, стал теперь не ее Сергеем, а просто телом в гробу. Его больше нет.

Всю ночь Марина проплакала тихонько, зажимая в зубах краешек подушки, чтобы не закричать во весь голос от боли, терзающей ее душу, и не переполошить никого из домашних. Она бы отдала все сейчас, приняла б любую кару, только бы он остался жить, только бы не забрал его Господь! Пусть не с ней, пусть с другой! Но только пусть живет, дышит…

Рано утром, пока домашние только-только просыпались ото сна, а слуги уже вовсю работали в кухне и по дому, Марина поднялась в девичью с одеждой и обувью в руках.

— Прибери меня, — приказала она Дуньке, мирно спавшей до ее прихода. Та наскоро накинув на штопаную сорочку платок, принялась приводить барышню в порядок. Заметив платье из темно-зеленого бархата (это было единственное, что мало-мальски напоминало траур в гардеробе Марины), Дуняша подняла брови.

— Барышне не будет жарко? Нынче солнце так и палит!

Тяжелый взгляд Марины заставил ее замолчать. Так и продолжали в полной тишине. Лишь когда застегивала с трудом крючки на лифе платья, Дуняша позволила вырваться восклицанию: «Ох, ты Господи, барышня! Грудь-то еле влезла!». Та лишь еле кивнула и ответила задумчиво:

— Скоро будем платья расставлять, — заставив при этом Дуньку удивленно расширить глаза. Вот тебе и Юрьев день! Вот тебе и причина скорой свадьбы, о которой вчера гудела вся кухня.

Наконец Дуня прибрала последние пряди под шляпку и опустила густую черную вуаль на лицо барышни. Она не стала задавать лишних вопросов — куда направлялась барышня так рано явно в траурном наряде да почему тайно, запретив даже Агнешку будить. Не ее это дело — думать над барскими капризами. Себе же дороже станет!

Марина же тем временем, покинув дом через черный ход, пересчитала деньги, что были у нее в ридикюле. Мало, очень мало! На извозчика явно не хватит. Это раздосадовало ее донельзя — до храма, где было намечено отпевание, было довольно прилично идти пешком. Да Марина редко куда выходила сама, без провожатых, и ей было боязно — не заблудится ли она, не пристанут ли к ней худые люди? Но она вспомнила о цели своего путешествия и, расправив плечи, смело шагнула на тротуар. В конце концов, бояться нечего. Дорогу можно узнать, забирать у нее нечего («Даже честь уже потеряна», подметила она, грустно усмехаясь), а наряд вдовицы должен был защитить от нахалов, коих на улице хоть и было мало в этот ранний час, но хватало.

Марина сжала в руках ридикюль и смело выдвинулась в дорогу, делая частые остановки, чтобы передохнуть. Пройдя квартал, что составляло половину ее пути, она почувствовала, как постепенно слабеют колени — сказывалась недавняя болезнь. Да и Дуняша была права — в такой солнечный день совершать пешие прогулки в бархатном платье просто безумие. Ей было ужасно жарко, спина вся была мокрая от пота.

Но нет, она должна дойти. Должна! Марина прислонилась к стене дома и перевела дыхание.

— Дурно тебе, что ли, барышня? — окликнули ее сзади. Она медленно обернулась и увидела извозчика на подержанной «гитаре», которая стояла прямо рядом с ней. — Куда путь-то держишь, родимая? Далече? А то давай подвезу.

— Нет у меня денег, — коротко ответила Марина, прижимая к себе ридикюль, словно щит. — Совсем нет.

— Да что я нехристь, что ли? Я ж по доброте душевной, а не корысти ради, — обиделся мужичок. — Вижу, дурно тебе, да горе у тебя. Что ж не помочь доброму человеку? А коли копеечку найдешь на водочку, так вообще, буду рад вдвойне. Но коли нет, то и не надо, так отвезу. Сама-то сядешь? Али подсобить?

— Сяду, — кивнула Марина. Ей уже было все едино, пусть даже ей придется отдавать серьги из ушей в оплату проезда. Ноги уже почти не держали ее, а когда она подняла руку, чтобы ухватиться за сидение и сесть в «гитару», то заметила, что и руки ходуном ходят от усталости.

— Куда ехать-то? — спросил извозчик, поправляя картуз с заломанным козырьком, и назвал храм, куда Марина держала путь.

— Да, а как вы догадались? — удивленно спросила девушка.

— Дык не тебя первую везу туда, — кивнул мужичок. — Ох, ну и молодец был усопший, коли столько девок с ним проститься идут! Э-ээх, родимая, паа-аехали!

Марина молчала всю дорогу. Сам того не зная, извозчик задел ее за живое. Ей стало больно при осознании того, что помимо ее в жизни Сергея были и другие женщины, которые любили его. Была ли она единственной в его жизни после того, как он признался в том, что любит ее? Думать об этом ей не хотелось.

Спустя некоторое время «гитара» остановилась около нужного Марине храма. Извозчик, видя, что девушке стало еще хуже во время их недолгого путешествия, слез с козел и помог ей спуститься.

— Куда тебя понесло-то, барышня? На ногах еле стоишь, — проворчал он. Марина ничего не ответила, только сунула ему в руку пару копеек, что у нее были с собой в ридикюле. Извозчик улыбнулся в ответ. — Ну, а говорила, совсем денег нет! Тут даже на несколько чарочек хватит. Ну, Бог с тобой, сердешная. Господь милостив, поможет тебе унять твою горесть. Прощевай, барышня.

Извозчик уехал, а Марина так и осталась на том месте, где стояла. «Гитара» не смогла остановиться напротив церковных ворот — там стоял катафалк, обитый черным шелком и несколько карет и других экипажей. Посему извозчик высадил ее, не подъезжая к воротам, немного поодаль, где она сейчас и стояла. Со своего места в отдалении от храма Марина, тем не менее, прекрасно видела сквозь распахнутые створки отблеск горящих свечей и слышала звуки службы. Она так долго добиралась сюда, что отпевание уже шло полным ходом.

Марина нерешительно двинулась к входу во двор храма, но ноги не послушались ее. Она не могла ступить даже пару шагов. И дело было не только в слабости после болезни. Она только тут осознала, куда и зачем она приехала, и поняла, что не готова к этому. Не готова увидеть гроб в цветах, плачущих родственников, услышать слова заупокойной молитвы. Только не по нему. Только не по Сергею.

Марина прислонилась к железным прутьям кованой ограды храма и попыталась сделать глубокий вдох и успокоить бешено колотящее сердце. Ее руки тряслись, ноги подгибались, и она из всех сил ухватилась за ограду, чтобы не упасть.

Она должна это сделать. Должна.

Там, в паре десятков шагов от нее внутри храма было то, к чему она так отчаянно стремилась, забыв обо всем на свете. Там был ее Сергей, но у нее не было сил сделать эти шаги, не было совсем. Она так хотела прикоснуться к гробу, так хотела сказать ему последнее «Прощай» прежде, чем его увезут от нее навсегда. Но тело Марины отказывалось служить ей, и ей оставалось сейчас только одно — стоять здесь, вцепившись в ограду, чтобы не упасть прямо на мостовую.

Марина прикусила губу, чтобы унять плач отчаяния, рвущийся из ее груди, и, собрав последние силы, в одном рывке оттолкнулась от ограды, чтобы все-таки дойти до тела своего любимого. Она должна была попрощаться с ним.

Это было ее ошибкой. Она поняла это сразу же. Ее колени подогнулись, и она с ужасом подумала о том, что сейчас упадет под ноги случайным прохожим, и у нее не будет сил подняться, а уж тем паче добраться самой домой. «Помоги мне!» — взмолилась она мысленно, сама толком не осознавая, к кому конкретно обращается — к Господу ли или к Сергею.

Твердая мужская внезапно остановила падение Марины, подхватив ее за талию. Кто-то прижал ее к своему крепкому телу, удерживая в вертикальном положении. Она же к этому моменту совсем ослабла и просто повисла на своем случайном спасителе.

— Что же вы, Марина Александровна, творите?! — прошептал возмущенно ей Анатоль и покрепче прижал к себе. — Вы ведь после болезни, еле ходите…

— Я должна была прийти, — прошептала еле слышно Марина.

Служба, видимо, окончилась, потому как из церкви стали выходить поодиночке или парами те, кто пришел прощаться с ушедшим из жизни так рано князем Загорским. Анатоль понял, что сейчас они с Мариной будут замечены, и резко вскинул руку, подавая знак своему кучеру, благодаря Господа за то, что рано утром накрапывал дождик, и посему пришлось поехать на отпевание в карете. Анатоль усадил Марину в темноту экипажа и уселся на сидение рядом с ней. Она попыталась было возразить ему, что сие против правил приличий, но он лишь фыркнул в ответ. Сама-то много о них думала, когда приехала сюда да еще без сопровождающих.

— Я не могла, понимаете… не могла не прийти..., — сбивчиво говорила ему Марина, и он, вглядевшись в ее лицо, заметил, что она находится на грани истерики. — Я должна был прийти… попрощаться… не могла… я хочу видеть…

Внезапно Марина разрыдалась во весь голос, и он быстро и решительно привлек ее к себе, без особого труда преодолевая ее слабое сопротивление. Она уткнулась лицом в мягкую ткань его мундира, схватившись за него так, что на мгновение Воронин подумал, что она сейчас оторвет ему аксельбант на плече. Но ее состояние, ее слезы заставили его забыть об этом.

— Как мне жить без него? — спросила Марина сквозь рыдания, ни к кому конкретно не обращаясь, и у Анатоля сжалось сердце от того, сколько боли было в этом вопросе. — Как быть без него? Я любила его всем сердцем… с самого института. С самой первой встречи… Он был так красив, словно ангел… его светлые волосы так блестели. Я сразу поняла, что это он. Сразу же. Я мечтала о нем все те годы, что ждала выпуска. Я училась отлично… только бы шифр… а потом будет легче стать его круга… рядом с ним. Но шифра не дали… А потом я поняла, что вовсе не нужна ему, как представляла себе. И долгие годы пыталась его забыть. Но как можно забыть тепло солнца, хоть раз увидев его? Вот и я не смогла… А в том году, получив от него первое письмо… он так смотрел на меня… так улыбался. Он любил меня, иначе разве может быть?