Марина что-то еще продолжала говорить, но Анатоль не слушал ее более. Ее слова причиняли ему дикую боль, и он попытался отключиться от их горького смысла. Он лишь прижимал ее к себе и нежно гладил по спине. Он видел нередкие истерики собственной сестры и по опыту знал, что если ничего не делать, ничего не говорить, а просто сидеть рядом да успокаивающе поглаживать, истерика сама сойдет на нет.

Вот и сейчас, спустя некоторое время Марина затихла в его объятиях. Ее тело била мелкая дрожь, он чувствовал это своими руками. Внезапно она отстранилась и подняла голову, посмотрела прямо ему в глаза. Ее лицо распухло от слез, щеки раскраснелись, но для него она все равно была прекрасна, даже в своем горе.

— Анатоль Михайлович…, — пролепетала она смущенно, словно только сейчас поняла, с кем и где находится.

— Это я, — согласился он. — Я был нынче там, но не смог долее стоять в храме, словно что-то гнало меня прочь, и вышел во двор. А потом заметил вас.

Воронин подал ей платок, и Марина приняла его. Она начала было приводить себя в порядок, но вдруг застыла на месте, что-то углядев через окно в щелку не задернутой до конца шторки. Ее глаза опять стали наполняться слезами, и Анатоль резко отдернул шторку, чтобы посмотреть, что снова расстроило ее. Из храма вышел человек и спускался по ступенькам. Он нес в руках подушку, на которой лежали все награды, заслуженный Загорским за время своей службы.

Анатоль знал, что именно сейчас последует за ним, и хотел было постучать в потолок, подавая знак ехать, но Марина перехватила его руку.

— Я прошу вас, — прошептала она. — Я хочу видеть…

И он уступил ей, опустив руку и откинувшись на спинку сидения, тем не менее, не отрывая от нее своего напряженного взгляда. Он заметил, как вдруг резко она выпрямилась и прижала к губам платок, и перевел взгляд в окно.

Из церкви выносили гроб из красного дерева, аккуратно спуская его вниз по ступенькам церкви, чтобы в дальнейшем поместить его в катафалк, и этот мрачный экипаж смерти увезет Загорского в его последний путь до домашнего кладбища в родовом имении.

Марина громко всхлипнула, не в силах более сдерживаться. Из ее глаз по щекам покатились крупные слезы. Анатоль привлек к себе, и она опять подалась ему, не отрывая тем временем свой взгляд от гроба. Ее так трясло, что он с трудом удерживал ее в своих объятиях.

Глубина ее горя поразила Анатоля. Он и не догадывался, насколько ей тяжела ее потеря. Он прижался губами к ее виску сквозь вуаль. Ему было тоже горько и грустно. Было жаль ее, Загорского, себя…

Анатоль видел теперь, как глубоки ее чувства к Сергею. Это была не просто мимолетная влюбленность или страсть, это была самая настоящая любовь. Ему было больно еще от того, что он любил Марину, и его любовь никуда не исчезнет, он чувствовал это. Она заведомо была обречена на безответность, потому как если он еще мог соперничать с живым Загорским, то в конкуренции с памятью о нем он был заведомо в проигрыше.

Анатоль прижал ее к себе покрепче и перевел взгляд в окно. Гроб теперь грузили в катафалк, после чего начали накрывать плотной черной тканью, чтобы хоть немного защитить его от непогоды, которая могла встретиться им по пути.

Воронину вдруг вспомнилась одна ночь из его жизни в кадетском корпусе. Ему было довольно нелегко там в первое время, как и другим мальчикам, оторванным от родительского тепла. Но его горе усугублялось потерей отца, что ему пришлось пережить в первый год учебы. Иногда Анатоль не мог сдержать слез, хотя и корил себя за это последними словами, и тихонько плакал по ночам под одеялом. В одну из ночей его слезы заметил Сергей, спавший на соседней кровати. Он подошел к нему и аккуратно тронул за плечо, заставляя его выбраться из своего убежища под одеялом.

— Что стряслось? — прошептал он одними губами, чтобы не разбудить остальных кадетов, мирно спящих в это позднее время.

— Я… я совсем один, — только и смог выдавить из себя Воронин. Сергей посмотрел на него с участием и положил руку на его плечо.

— Ты не один, — покачал он головой. — У тебя есть я… есть мы, — он мотнул головой в сторону кровати по соседству со своей, где приподнялся на локте встревоженный Арсеньев.

Он был прав. Они всегда были вместе с тех пор и всегда были друг у друга.

Воронин вдруг осознал, что на глаза навернулась предательская влага. Он не мог не плакать над потерей друга, и ему ни на йоту не было стыдно сейчас за свои слезы. Боль, которая клубком скрутилась у него в груди с тех пор, как он узнал о гибели друга, постепенно покидала его тело вместе с ними.

Так они вместе с Мариной и проводили князя Загорского в его последний путь, наблюдая, как возница траурного экипажа уезжает прочь, увозя с собой свой печальный груз, держа друг друга за руки и смешивая свои слезы.

Позднее, когда Воронин вез Марину домой, чтобы сдать на руки переполошенной Агнешке, они сидели так близко друг к другу, и он набрался смелости и взял ее ладонь в свою. Она не отняла своей руки до самого дома, и это наполнило его сердце невольной надеждой. Пусть она, возможно, никогда не полюбит его, как она любила Загорского, но он сделает все, чтобы их брак был таким удачным, полным понимания, тепла и нежности.

— Я рад, что меж нами нет более никаких тайн и недомолвок, — сказал он ей на прощание, имея в виду, что она сегодня полностью призналась ему в своей любви к другому невольно. Марина же взглянула с каким-то странным выражением в глазах, а затем грустно улыбнулась и кивнула.

— Я тоже рада, что вы знаете теперь, насколько сильно я любила князя.

Она вдруг быстро коснулась губами его щеки и скоро выскользнула из кареты, опираясь на руку лакея, оставив после себя лишь легкий флер духов.


Глава 26

С того дня, когда они вместе разделили всю горесть потери близкого им человека, жених и невеста стали намного ближе друг к другу, чем ранее. Они стали чаще показываться вместе в свете, давая понять, что все толки об их размолвках, а тем паче, разрыве беспочвенны; вместе выезжать на прогулки или просто гуляли в парке под присмотром Анны Степановны, медленно прогуливающейся чуть поодаль с дочерьми.

После перенесения даты венчания на более близкую по времени, разумеется, поползи слухи в свете. Конечно, строились разные предположения, но в итоге сошлись на том, что Марина (в виду ее странной бледности и слабости после горячки) неизлечимо больна, и граф хочет хотя бы немного получить толику счастья перед тем, как его супруга уйдет от него навечно. Впрочем, слухи ходили недолго — уже через несколько дней свет принялся обсуждать ухаживание кавалергарда Дантеса за княжной Барятинской. Ужели забыл про госпожу Пушкину, которую столь открыто преследовал, шептались в гостиных и салонах.

Марину же все происходящее вокруг мало трогало. Она полностью замкнулась в себе в этот период и была безучастна ко всему, даже к собственному венчанию. Она осталась равнодушна к платью, которое доставили ей за неделю до венчания (модистка очень старалась и успела уложиться даже раньше намеченного срока), осталась безразлична к гарнитуру, что подарил ей Воронин как подарок к свадьбе — серьги, ожерелье и брошь из бриллиантов и изумрудов. Анна Степановна постоянно открывала крышку футляра, чтобы полюбоваться камнями и прекрасной работой, Марина же отказалась даже взглянуть повторно на них.

— Ни к чему это сейчас, — сказала она. — Еще успею наглядеться.

А в глубине души с тупой болью в сердце вспоминала, как она лежала в постели с Загорским, и тот говорил, что непременно закажет гарнитур с изумрудами ей в подарок. «…Ничего вычурного, — шептал он ей в ухо. — Хочу только подчеркнуть цвет твоих глаз, а не затмить их блеск. Хотя разве это возможно?...»

Только однажды за оставшееся время до венчания Марина была выведена из своего столь лелеемого равнодушного состояния. В день, когда она обнаружила, что к ней с визитом пришла графиня Ланская.

В первую минуту, когда лакей только сообщил о том, что барышню желают видеть, и назвал имя визитерши, Марина решила, что ослышалась. Она переспросила и, убедившись, что это не так, а с ней действительно хочет переговорить Натали, моментально вскипела. Как эта женщина осмеливается даже появляться на пороге этого дома? Зачем пришла? Знает ли об обмане Загорского? А если знает, не позлорадствовать ли явилась?

С большим трудом подавив в себе желание отказать в визите этой неприятной ей особе, Марина все же решилась и приказала привести ту сюда, в диванную, где Марина читала, сидя у ярко-горящего камина. После первой половины августа неожиданно похолодало в Петербурге, и она предпочитала в это время быть у тепла. Тем паче, после недавней болезни.

Пока Марина думала над позой, в которой она хотела бы принять визитершу (встать ли у камина, гордо и презрительно подняв голову или лучше сидя в кресле), в дверь постучали, и лакей впустил в комнату молодую даму, одетую в траур. Ее вид в черных одеждах с траурными плерезами возмутил Марину до глубины души и почему-то отдался внутри такой острой болью, что она была вынуждена ухватиться за спинку кресла, у которого стояла, чтобы не упасть. В памяти вдруг всплыли толки, подслушанные случайно ею в одном салоне: «Графиня носит полный траур по князю Загорскому, словно по усопшему супругу. Она сразу же выехала из Пятигорска, как узнала весть о его кончине, и всю дорогу до Петербурга ехала рядом с гробом, будто безутешная вдова».

Теперь же Марина своими глазами убедилась, что слухи, которые обычно следовало делить пополам, чтобы отделить зерна от плевел, в этом случае оказались верны. О, как она ненавидела эту красивую темноволосую женщину, которой даже траур был к лицу! Ненавидела всей душой за то, что та имела смелость открыто выражать свои чувства из-за смерти Загорского, а Марине даже лишней слезинки нельзя было пролить на виду. Ненавидела за то, что та несколько недель была рядом с ним, а Марине не довелось даже крышки гроба коснуться. Ненавидела за то, что те редкие дни, что оставались до его гибели, она провела там, рядом с ним, и один только Создатель знает, что было там меж ними.

Марина вздернула гордо подбородок, еле сдерживаясь, чтобы не вцепиться в это красивое лицо, не растрепать хорошо уложенные волосы, не сорвать с лица траурную вуаль, а с платья плерезы. Хотя до этого момента считала себя миролюбивой особой, даже в институте она редко вмешивалась в ссоры сокурсниц.

— Что вам угодно? — холодно спросила она у посетительницы без приветствия, даже не предложив той присесть, что противоречило общепринятым нормам поведения в обществе. Та тут же поняла, какого отношения здесь ей ждать. Она тоже вскинула голову повыше и откинула с лица вуаль.

— Как трудно попасть к вам с визитом, — усмехнулась Натали. — Прямо как особе царской крови. Я уже долго пытаюсь встретиться с вами, но ваша маменька яростно пресекает все мои попытки на корню. А доверить мое дело слугам я не имею права.

— Я повторюсь, что вам угодно? — не желала сдаваться Марина. — И вам не приходило в голову, что если вас не пускают в дом, значит, ваш визит отнюдь не приятен хозяевам.

— Да будь моя воля, я бы и порога этого дома не переступила бы, — вдруг огрызнулась Натали. Она помолчала, отвернув лицо к горящему огню, а затем вздохнула и продолжила. — Я пришла к вам выполнить желание человека, хорошо известного нам обеим. Так вышло, что к тому же и его последнюю волю.

При этих словах глаза Натали наполнились болью, даже со своего места Марина заметила это. Ей стало не по себе — так неприятно было видеть свою соперницу так близко да еще знать, что именно ей он доверял самое сокровенное, раз она сейчас здесь.

Натали опустила руку в ридикюль и достала из него сложенный вдвое конверт. Она немного помедлила, глядя на знакомый почерк, и легонько погладила бумагу пальцем, словно бумага все еще хранила касание его руки. Такой маленький жест, но именно при виде него у Марины ревность обжигающим ядом разлилась по венам, отравляя ее кровь. Она представила, что эти пальцы касались кожи Сергея там же, где могла касаться она сама, а эти губы целовали его губы, и кто знает — делали они это до или после Марины, судя по последним сплетням, долетевших в столицу из Пятигорска.

— Возьмите, — Натали протянула ей письмо. — Он передал его вам перед тем, как… как уехать в Тифлис.

Марина резко вырвала у нее из рук конверт, чуть помедлила, глядя на собственное имя на нем, написанное рукой любимого. Что там внутри? О чем он написал ей с Кавказа? Правду об их мнимом браке? Выразил он свое сожаление, что так жестко разрушил ее жизнь? Или внутри опять очередная ложь о своей безграничной любви к ней?

Девушка неожиданно для самой себя, а уж тем паче Натали, повинуясь странному неожиданному порыву, повернулась к камину и бросила письмо в яркий огонь. Языки пламени тут же принялись за бумагу, и Марина обхватила себя руками за плечи, с трудом удерживая себя от того, чтобы не выхватить у них добычу.