Мэри Кайе - В тени луны. Том 2

— Да мне все равно, хоть на три года, — отозвался полковник Маулсен. — Без него тут лучше. Ваше дело…

Алекс досадовал из-за потерянных дней значительно больше, чем полковник Маулсен — необходимо было подготовиться, а за ночь этого нельзя было сделать. Нияз, считал он, вряд ли мог выбрать более неудачное время для случая с ножевым ранением, но ждать его выздоровления не было возможности. Сам Нияз сердито уверял, что с ним все в порядке, и умолял взять его с собой, но Алекс был непреклонен. Он возьмет Алама Дина и охотника Шикари Кашмиру, двоих, которые могли делать все необходимое, а Нияз понадобится ему позднее.

Тощий, седой, маленький человек в серой чалме и в рваной одежде с начищенными пуговицами давно забытого полка Индийской кавалерии прибыл к дому Алекса в темный час перед рассветом. Алам Дин тихо кашлянул у двери спальни и прошептал:

— Ваша честь, Шикари прибыл, и повозка у дверей.

Кашмира знал о дичи, зверях и непроходимых джунглях больше, чем кто-либо другой в этой местности, и часто сопровождал на охоте Алекса и Нияза. При свете масляной лампы Нияз и Алам Дин сложили в повозку разные пакеты, свертки и несколько ружей.

— Хватит! — резко сказал Алекс Ниязу, который услышал скрип колес и вышел, чтобы помочь. Алекс быстро взял из рук Нияза маленькую квадратную коробку:

— Твое время придет. Надо подумать о дороге, а твои услуги, когда ты еще в таком состоянии, мне не нужны. Пока меня не будет, лежи в постели.

Нияз кивнул головой в сторону Шикари и тихо спросил: — А он знает?

— Нет еще. Но он увидит, что обратно мы привезем не все, что берем, поэтому я должен кое-что сказать ему… хотя и не все. Мы пойдем вверх по реке и разобьем лагерь за Бардари, как будто мы будем охотиться за черными оленями, Алан Дин и я спустимся на лодке ночью, так будет легче. Труднее будет возвращаться, придется плыть против течения. Смотри, чтобы в мое отсутствие сюда не приходили никакие святые!

Они вернулись через три дня вечером, привезя оленьи рога и дюжину куропаток, валявшихся в повозке. Правил Кашмира, а Алекс и Алан Дин крепко спали: последние три дня им приходилось мало спать и то только днем.

— Ну, как твоя рана? — осведомился Алекс на следующее утро.

— Зажила, — ответил Нияз нетерпеливо. — Кость не задета. Сколько мне еще здесь оставаться?

— Думаю, еще неделю, — сказал Алекс. Он улыбнулся, глядя на нахмуренное лицо Нияза и тихо сказал: — Мне кажется, что ты был так тяжело ранен, что я должен ехать за границу на несколько дней с грумом, чтобы все знали, что ты болен и не можешь разъезжать…

— А-а! — отозвался Нияз и улыбнулся. — И что?

Алекс продолжил мысль:

— …и если пойдешь ты и кто-то еще, пешком и ночью, и будет известно, что ты болен, думаю, можно кое в чем преуспеть.

— Я тоже так думаю, — сказал Нияз. — Скажи, что я при смерти. Это обрадует тех собак в полку! Кто поедет со мной, Юзаф?

Алекс размышлял, нахмурившись, и через минуту сказал:

— Должно быть, да.

На следующее утро он нашел Винтер сидящей в маленькой гостиной — она писала письмо Лотти. Было воскресенье, и она только что вернулась из церкви. Ее платье, серое в белый горошек, из китайского муслина, выглядело свежим и легким, а шляпка лежала на диване. Когда он вошел, она удивленно подняла на него глаза, и он заметил, как вспыхнуло ее лицо. Казалось, она сама поняла это и повернулась спиной к свету.

— Я пришел спросить, не могу ли я взять на несколько дней Юзафа, — Алекс решил обойтись без формальностей. — Нияз болен, а мне надо кое-что сделать, а Юзаф мог бы помочь мне. Но это только на несколько дней. Можете мне его дать?

— Да, конечно. Но…

— Спасибо. Это означает, что вам придется взять одного из грумов комиссара, когда вы поедете. Не заезжайте слишком далеко и держитесь подальше от города. Я отошлю его обратно сразу же, как только смогу.

Он повернулся, чтобы идти, и Винтер спросила вдогонку:

— Я слышала, что вы брали отпуск, чтобы съездить на охоту. Когда вы вернулись?

— Прошлой ночью, — ответил Алекс и, не желая вдаваться в подробности, вышел.

Дверь закрылась за ним, и Винтер посмотрела ему вслед, вспыхнув от обиды:

— Бывает, — сказала она вслух специально, чтобы ее услышали, — иногда я рада, что однажды дала вам пощечину!

Она вернулась к письму, на котором был написан только адрес и, взяв перо, обмакнула его в чернильницу. Но не стала писать. Она сидела в задумчивости и грызла кончик пера; время шло, а чернила сохли.

Пара ящериц чекко на стене, позади стола, издавали короткие резкие звуки. В саду птица пела свою песню, все повышая и повышая тон: «С ума сойти… с ума сойти…», внезапно обрывая ее на самой высокой ноте и снова начиная низкой нотой и так же монотонно. Сегодня было жарко. Жарче, чем все последнее время, и в каждой комнате двери и окна закрывались перед рассветом, чтобы сохранить прохладный воздух ночи и не допустить в доме обжигающей майской жары. — Теперь до сезона дождей больше не будет прохладных ночей, — сказал в то утро Иман Бакс.

— Я свалял дурака, что не послал документы раньше, — проворчал комиссар, вытирая пот, струившийся по его толстой шее. — Не думаю, что этот чертов Кэннинг поедет в этом году с проверкой. Дураком буду, если он поедет, — жариться тут в такую погоду не из-за чего! Надо было уехать еще месяц назад. Да убери ты этот кофе и принеси чего-нибудь холодного. Черт тебя подери!

Он смешал шампанское с бренди и начал день с «горючей смеси».

Алекс сидел за столом в комнате, которую он использовал как офис, и рассеянно слушал приглушенный голос старшего клерка, читавшего какое-то длинное и запутанное ходатайство. «У нас есть только один шанс, — думал Алекс, — он состоит в том, что зачинщики не смогут сдержать их до назначенного ими срока. Они слишком устали. Какой-нибудь осел обязательно вмешается и вызовет преждевременный взрыв, который послужит сигналом. Но если все произойдет в срок и сразу по всей Индии, то можно уже теперь сочинять для нас некрологи…»

В далекой Калькутте старший член Верховного Совета закончил читать телеграфный отчет сэра Генри Лоуренса о мятеже в нерегулярных войсках и взял в руки перо. «Чем раньше будет положен конец распространению эпидемии мятежей, тем лучше, — писал член Верховного Совета. — Полумеры здесь не годятся. Нужно, чтобы наказание было суровым и показательным… Я убежден, что, в конце концов, своевременная строгость даст свои плоды…»

В большом доме военного поселения в Мируте, что в сорока милях к северо-востоку от Дели, полковник Кармайкл Смит, командир 3-го полка легкой кавалерии, сел завтракать.

— Приговор был совершенно справедливым! — сказал он.

Полковник был человеком, чьи мнения полностью совпадали со взглядами члена Верховного Совета и, торопясь подать всем пример, он на следующее утро после возвращения из отпуска приказал отобрать из каждого взвода по пятнадцать человек для того, чтобы обучить их пользоваться новыми патронами.

— Я не потерплю никаких глупостей в своем полку! — заявил полковник Смит.

Было выстроено девяносто человек — восемьдесят пять из них отказались иметь дело с патронами, так как это противоречило законам их касты. Они немедленно были переданы военному суду и приговорены к десяти годам тюрьмы. Престарелый дивизионный комиссар генерал-майор Хьюит приказал всему личному составу присутствовать при вынесении приговора. В течение нескольких часов на Мирутском учебном плацу под лучами палящего солнца в мертвящей тишине стояли полки и смотрели, как с восьмидесяти пяти выборочно взятых солдат из одного выборочно взятого полка содрали форму, заковали в железные кандалы, которые им предстояло носить все десять лет заключения, и наконец, когда все было кончено, эти люди, бывшие солдаты, гремя кандалами, уходили под ярким безжалостным солнцем и в отчаянии взывали к своим товарищам:

— Разве это справедливо? Из-за того, что мы остались верны своей касте, чтобы от нас не отвернулись люди нашей касты, должны ли мы так страдать? Где справедливость? Братья, помогите нам! Помогите нам!

— Совершенно справедливо! — подтвердил полковник Смит, доедая яичницу. — Жестоко? Вздор! Этих взбунтовавшихся дураков нужно хорошенько проучить. Только так можно остановить разложение!

— Братья, подождите! Подождите… подождите. Потерпите. Запомните этот день! Он скоро придет! Очень скоро! — убеждали народ агенты Ахмеда Уллы, муллы из Файзабада, Дунду Панта, муллы из Бишара; Кишана Прасада…

— Ты из кавалерии? — послышался резкий голос проститутки, обращенный в сумерки к группе потенциальных клиентов, на улице Шлюх в Мируте. — Ты говоришь, из третьего кавалерийского полка? Тогда тебе здесь не место. Вон! Вон отсюда! Мы не спим с трусами! Где твои товарищи, которые едят грязь и звенят кандалами? Вот они — настоящие мужчины! А ты —…! Куриные сердца — сопляки — все вы трусы! Ух! — Она плюнула в сердцах, и со всех балконов и из окон высунулись размалеванные девицы, и разноголосый хор подхватил: «Вон! Вон! Мы не спим с трусами! Если вы действительно мужчины, а не младенцы, освободите своих братьев от оков!»

Их крики и насмешки преследовали мужчин из третьего кавалерийского полка на жарких, многолюдных, шумных базарах Мирута, доводя их до ярости и безумия.

Винтер обмакнула перо в чернильницу еще раз и под адресом поставила дату:

«Воскресенье, 10 мая 1857 г.

Дорогая Лотти…»

Ночь была жаркой и очень тихой. Такой тихой, что каждый малейший звук, отделяясь от других, только подчеркивал эту тишину. Писк ондатры, сухой шелест скорпиона, ползущего по стене, хлопанье крыльев летучей мыши в темноте веранды, приглушенное жужжание москитов и доносящееся издалека эхо воющих шакалов в долине у реки.

Винтер лежала и слушала эти звуки, не в силах заснуть. Ей почудилось, что кто-то шепчется и, вспоминая ночь, когда она прислушивалась в ванной комнате, она бесшумно выскользнула из постели и на цыпочках подошла к ванной. Но голосов там слышно не было. Только шуршание сухих листьев, слетающих с деревьев, кружась в горячем, безветренном воздухе, и падающих на выжженную каменную крышу или на сухую ломкую траву.

— Сегодня в воздухе не слышно там-тамов, — подумала Винтер, прислушиваясь, стоя у раскрытого окна. — Сегодня впервые за десять дней я их не слышу. Может быть, из-за жары. До сих пор еще не было настоящей жары.

Где-то в глубине дома часы пробили час. Не раньше, чем часа через три, она сможет одеться и выйти из дому, чтобы покататься верхом у реки. Может быть, у реки будет прохладнее. Здесь было так жарко, так душно. Из-за того, что шум хлопающей пунки раздражал ее, она отослала слугу, сказав, что без пунки[9] ей будет легче заснуть. Но, когда он ушел, ей захотелось позвать его обратно, потому что удушливая тишина оказалась еще хуже, чем действующее на нервы, однообразное чередование скрипа и хлопанья пунки.

— Поднимусь-ка я на крышу, — подумала она, отойдя от окна. — Там будет прохладнее. — В темноте она нащупала комнатные туфли, машинально стряхнула их, чтобы там не оказалось сороконожек или скорпионов, надела их, просунула руки в широкие рукава муслинового халата, который лежал на кровати. В холле горел слабый свет, а неподвижная фигура, завернутая в тонкое полотенце из хлопка, лежащая возле парадной двери, издавала мерный, протяжный храп. Винтер тихо прошла мимо и, отодвинув тростниковую занавеску, вышла на веранду. Затем, поднявшись по каменным ступенькам, она поднялась на первый уступ крыши.

Здесь было прохладнее, но кирпич и камень были еще на ощупь теплыми, и стена, поддерживающая второй и более высокий уровень крыши, отдавала волны накопленного тепла. Она обошла нижний уровень и пошла вверх по ступенькам на площадку, под которой находились основные комнаты дома.

На фоне стены шевельнулась какая-то тень. Она испуганно взглянула вверх и увидела маленькую белую фигурку, стоявшую у узкого парапета, окружавшего верхнюю часть крыши. Это была Зеб-ун-Нисса.

Винтер шепотом позвала ее, но девочка не только не ответила, но, казалось, совсем ее не слышала. Она смотрела куда-то вдаль, за ворота дома, за сад, на юго-запад, лицо ее было странно застывшим, как будто она пыталась уловить какие-то далекие еле слышные звуки.

— Наверное, она сомнамбула, — подумала Винтер, внезапно почувствовав беспокойство. Она подождала с минуту, глядя вверх на напряженное лицо ребенка, и тихо пошла вверх по ступенькам, стараясь не испугать ее. Зеб-ун-Нисса не шевельнулась. Ее глаза были широко раскрыты и неподвижны, и, стоя рядом с ней, Винтер увидела выражение страха на ее лице. Она тихо взяла девочку за руку и еле слышно сказала: