— Думаю, что она ожидает его примерно через два месяца. Но миссис Холли говорит, что с первым ребенком никогда нельзя быть уверенным, пока он не родится…

Она вдруг замолчала, приложив ладони к горячим щекам. Одно дело ответить на прямой вопрос, другое — обсуждать такие вещи с мужчиной!

Алекс усмехнулся и сказал:

— Не надо жеманиться, миссис Бартон. — Это совершенно естественный процесс. Когда вы можете уехать?

— Уехать? Сейчас я не могу уехать! Лотти не может никуда ехать. После всего, что она пережила. Доктор О’Дуаер говорит, что ее нельзя трогать, она должна находиться в спокойной обстановке. Он говорит, что она не вынесет путешествия при такой жаре и он не уверен, что у нее не случится…

— Выкидыш, — закончил Алекс нетерпеливо. — Да, я тоже слышал об этом. И вы, значит, тоже не поедете?

— А как я могу?

— Нет, — сказал Алекс холодно. — Вы не можете. Кроме того, я думаю, что в любом случае уже слишком поздно.

Так как Алекс разговаривал с мистером Дакостой — миссис Холли избегала вопросов, — он из первых уст услышал о том, что происходило в последний день британского правления в Дели. Его ужаснуло известие о том, что Дели был захвачен. Поскольку имелись известия о том, что хотя молодой лейтенант Уиллоуби взорвал склад боеприпасов в городе, чтобы он не достался толпе, но другой склад оружия на берегу реки выше Меткаф-Хаус, очевидно, не был уничтожен, что означало, что восставшие располагали огромным количеством оружия.

— Мы весь день ждали ваши войска из Мирута, — прошептал мистер Дакоста хриплым от слабости и лихорадки голосом, — но они так и не пришли. Достаточно было бы двадцати английских отрядов в то утро у ворот, и мятежники бежали бы. Они были очень трусливы. О да, они боялись преследования. Но все пропало — все пропало. Вся моя семья — мама и Клара, и дети. У нас было всего двенадцать детей, но пятеро умерли в младенчестве. Моя Клара — она плакала о них. Она не плакала бы, если бы знала, какой смертью умрут она и остальные дети. Несправедливо, что я все это видел и все еще жив. Я был в офисе, мистер Рэнделл, и, услышав, что в городе беспорядки, даже не мог предположить, что все будет так ужасно. Я посмеялся над молодым Перейрой и сказал ему: «Вздор, парень! Ничего особенного», — и остался сидеть за своим столом. Я был прав, мистер Рэнделл, не правда ли? Каждый должен оставаться на своем месте и показывать пример тем, кто поддается панике. Мы не можем убегать и оставлять работу. Но если бы я тогда побежал, я мог бы спасти их! Нет, нет — это неправда. Но я хотя бы умер с ними! Бедная моя Клара! Она всегда была такая жизнерадостная. Всегда смеялась и шутила. Потом — потом я бегал по улицам и искал свой дом — и увидел… и увидел… Мистер Рэнделл, они все погибли! Даже малышка Чири. Знаете, ей было только два года. Они ее… Нет, нельзя видеть то, что я видел, и жить после этого. Это неправильно!

Спустя два дня он умер, и миссис Холли, которая уже не могла рыдать над своим Альфредом, рыдала над худым, немолодым, смуглокожим мистером Дакостой, считавшим, что его долг — оставаться на рабочем месте и показывать пример мужества.

Теперь почти каждую ночь неизвестно почему в поселении вспыхивали пожары, и хотя дополнительные патрули дежурили на улицах, они никогда никого не ловили. Однажды сгорел полицейский участок, потом почта, на следующую ночь — дом лейтенанта Девара, причем едва удалось спасти его жену и детей, так как из-за жары они спали на крыше, а огонь, вспыхнувший в гостиной, перекинулся на крышу прежде, чем их разбудили.

Было трудно погасить панику среди семей офицеров, которые жили в домах, окруженных большими садами, где деревья и кустарники служили хорошим укрытием для поджигателей, и мало кто из женщин ложился ночью спать, а родители детей лежали без сна, вздрагивая от ужаса при малейшем шорохе.

Только дети вели себя по-прежнему спокойно. Они побледнели, потому что из-за жары сидели дома, мало бегали, сидели в комнатах с закрытыми ставнями, но их всегда любили домашние слуги, а в лагерях — сипаи. Дети любили их, доверяли им, разговаривали на их языке с большей живостью, чем на своем родном языке, играли с ними, командовали ими и бегали к ним со своими детскими бедами. Индусы — любые индусы — были их друзьями, союзниками и товарищами в играх, и они не представляли себе, что те могут причинить им вред, как если бы это были их собственные родители. Более того, родители иногда могли быть строгими и наказывать, а Мали-джи, Айя-джи, Махан Хан, Пиари Лал, Собра Сингх, Хавилдар Джуракун Тевари и Сипай Джули Сукул, прачка, портной, продавец сладостей, старый Хунду, ночной сторож — никогда! От всех этих людей и сотни других детей никогда не видели ничего, кроме добра и любви. Но их матери худели от постоянного беспокойства и страха, а в фигурах и походке их отцов чувствовалась напряженность и готовность отразить нападение.

Три командира все еще отказывались обезоружить своих людей, хотя теперь, когда уже было слишком поздно, они отослали бы своих женщин, но не отваживались это сделать, потому что каждый день приходили новые данные о смутах и убийствах. В Лунджоре все еще было спокойно, но это было спокойствие кошки у мышиной норы, а в округе чувствовалось напряжение.

— Здесь для них безопаснее, — говорил полковник Гарденен-Смит, который за последние десять дней состарился на несколько лет. И даже те, кто раньше хотел отослать семьи в горы, теперь уже не думали об этом.

Комиссар даже не заметил, что его жена в очередной раз отложила отъезд. Он мало что замечал в эти дни, но и то, что замечал, видел сквозь туман пьяного угара. Он боялся, и его страх гнал его к единственному убежищу — бутылке. Даже Ясмин покинула его. Она уложила свою одежду, драгоценности и все остальное, до чего могла добраться, и однажды ночью исчезла вместе с тремя детьми-полукровками, своими родственниками, слугами и Ниламом, голубым попугаем, и больше не появлялась. Ее побег напугал комиссара больше, чем ночные пожары, сведения из Дели, бездействие войск в Мируде и даже бесконечные рассказы об убийствах, долетавшие из внешнего мира.

— Крысы покидают тонущий корабль! — прошептал комиссар хрипло, уставившись в пространство, не видя непроницаемого лица Имана Бакса, принесшего это известие. — Вот так-то. Они знают. Крысы знают! Мы тонем. Она знала это, и она ушла — ленивая, черная сука!

Он бросил стакан в бесстрастного слугу и в тот же день после обеда завел разговор о необходимости немедленного бегства. Они все должны уехать, ночью, в лодках, вниз по реке. Пока еще не все погибли, те, кто еще жив, должны бежать из страны — достичь берега, по рекам, избегая дороги, — и покинуть Индию. Они не смогли удержать ее. Если они останутся, их всех перебьют.

— Пусть лучше так, чем драпать, — презрительно сказал полковник Маулсен, неодобрительно глядя на него. — Надеюсь, вы не говорите этого в присутствии слуг, Кон. Если мы не потеряем голову, мы сможем справиться с этой бурей. Калькутта не сможет остаться в стороне и наверняка поможет!

— Откуда нам знать, остался ли кто-нибудь в живых в Калькутте? — прошептал комиссар. — Если восстали туземные полки в Барфакпоре, они запросто могут перебить за ночь всех европейцев в Калькутте. Разве мы можем быть уверены в том, что этого уже не случилось? Откуда нам знать?

— Знаете, Кон, — осуждающе сказал полковник Маулсен. — Уж лучше продолжайте пить. Не о чем беспокоиться — войска тихие, как овечки. Если эти пожары действуют вам на нервы, забудьте о них! Все это базарные слухи. Сипаи выступают в роли троянцев!

Комиссар опять взялся за бренди и не проявил никакого интереса к информации, переданной ему три часа спустя, что сипаи полка полковника Пэкера отказались принять груз с мукой, заявив, что ее смешали с костной мукой, чтобы искоренить их касту.

Полковник Пэкер и его офицеры увещевали, взывали к сипаям, объясняли, наконец, умоляли, но все было напрасно. Они не станут прикасаться к муке и считают, что ее следует изъять из употребления, чтобы она не попала к их товарищам в других полках. Мука была выброшена в реку.

— Слава Богу, что это не были люди Маулсена, — сказал Алекс майору Мэйнарду. — Он бы приказал им или съесть ее, или же…

Сипаи, добившись своего, заметно обнаглели и вышли из повиновения, и многие из них, из всех трех полков, открыто пошли рвать спелые фрукты в садах домов поселенцев. Вскоре офицеры заставили их прекратить это, но было ясно, что дисциплина быстро падает.

— Они слегка вышли из повиновения, — неохотно признался полковник Гарденен-Смит, — но это понятно, учитывая исключительные обстоятельства. Мы всего лишь люди. Ничего серьезного — хотя полк Пэкера ведет себя не совсем хорошо. Я начинаю думать, что у нас с ними будут неприятности. Хотя мои люди способны навести порядок.

— Сипаи старика Гарднера в ужасном состоянии, — сказал полковник Пэкер. — Мне не нравится их вид. Слава Богу, мои люди не дают мне повода для беспокойства. Я уверил их, что перестанем использовать муку, поставляемую правительством, и будем запасаться ею здесь — и они успокоились!

— Я бы не стал доверять людям Пэкера, — сказал полковник Маулсен, — а также и этой старой бабе Гарднеру! Никакой дисциплины — вот в чем их беда. Теперь мои люди…

Той ночью майор Уилкинсон, обедавший в резиденции и вернувшийся помочь пьяным, ранил выстрелом одного из патрульных, который окликнул его. На следующий день было проведено дознание, и майор Уилкинсон был оправдан ввиду непредумышленного нанесения раны — говорили, что он в то время был без сознания по причине интоксикации.

— Чертовы дураки! — сказал Алекс с раздражением. — Им надо было уволить его, — отослать в Сутрагундж и судить. Как угодно, но надо было это сделать. В такое время оправдывать его за ранение сипая на основании пьянства — они что с ума сошли? Если бы это случилось с сипаем, они осудили бы его на десять лет или повесили! Если после этого ничего не произойдет, то я еще глупее Пэкера!

В первый день недели был дан бал в честь дня рождения Королевы. День рождения Виктории пришелся на воскресенье, поэтому бал должен был состояться на следующий день. Кроме того, это был конец поста Рамадан, и в небе висел тонкий серп луны. Он висел на зеленом вечернем фоне, словно серебряная нитка, — исламский символ, вышитый на зеленых знаменах Правоверных — словно зловещее знамение в небе.

— Ла Иллах — Ка! Ил Илл-ах-хо! — взывали муэдзины с минаретов мечетей в городе. — Нет Бога, кроме Аллаха!

Музыканты оркестра первого полка нерегулярный войск Лунджора стояли по стойке смирно, их темные лица застыли от напряжения, глаза следили за палочкой дирижера. — Боже, храни Королеву, — знакомая мелодия, национальный гимн чужой страны, неслась по плацу и проникала в открытые окна и в расположения сипаев.

Ей исполнилось тридцать восемь — этой коренастой, властной, самоуверенной домохозяйке, взошедшей на трон, будучи еще стройной, самоуверенной девушкой в тот год, когда Сабрина Грантам встретила Маркоса де Баллестероса; в тот год, когда Анна Мария II, получившая имя Амира, жена Валаят Шаха, родилась в маленьком розовом мозаичном дворце в городе Лакноу.

— Пошли ей победные, счастливые и славные…

Дочь Сабрины танцевала на балу по случаю дня рождения Королевы, она была в бальном платье с широкой юбкой из зеленоватой накрахмаленной кисеи, украшенном гирляндами камелий. Танцуя, она улыбалась, как все женщины, танцевавшие в зале, украшенном флагами и цветами или сидящие вдоль стены и слушавшие оркестр сипаев, исполняющий «Вальс Имоджие», «Польку Султана», «Лавр», «Анджелина», «Деревенская красавица» и «Ландыш». Они улыбались, но радостью не наполнялись их сердца. Они улыбались, наблюдая за своими мужчинами и напрягая слух, чтобы понять, о чем они говорят, и ловя выражение на их лицах.

Алекс тоже был на этом балу, и в его лице не было ничего говорящего, что большую часть дня он провел в спорах, бесполезно убеждая трех мужественных, упрямых людей в необходимости разоружения сипаев.

— Это можно сделать, — убеждал Алекс. — Нас достаточно, и этот бал — хорошая возможность осуществить мой план. Никто не будет ничего ожидать в ночь бала! — Он нарисовал план действий, сложный, но выполнимый, но решение не было принято.

— Пока у нас не будет явных доказательств относительно их намерений поднять восстание, — возразил полковник Гарденен-Смит, — ни один мой сипай не подвергнется такому оскорблению, или…

— Я еще должен добавить, — резко оборвал его Алекс, забывая всякую дипломатию и резко прерывая эту знакомую речь, — что лечение предпочтительнее, чем предупреждение болезни. И этот случай с Уилкинсоном можно считать последней каплей. Я правильно понял — его оправдание было встречено в войсках без энтузиазма?

Но их нельзя было переубедить. Однако они решили предпринять предупредительную меру, ради женщин, чьи нервы были на пределе от постоянной необходимости быть настороже. В Лунджоре в европейских семьях существовал обычай выезжать рано утром, пока воздух его был свеж, до восхода солнца, пока не было жары, заставлявшей их сидеть в полумраке комнат с закрытыми ставнями. Всем семьям военнослужащих было сказано, что на следующее утро после бала им следует вместо прогулки отправиться в резиденцию, взяв с собой такое количество одежды, которое может понадобиться на несколько дней. Резиденция была достаточно большой, чтобы укрыть их всех, не причиняя особых неудобств. На территории был поставлен дополнительный наряд военной полиции для усиленной охраны, а четыре орудия с туземными солдатами из полка полковника Маулсена должны были расположиться между резиденцией и войсками, и еще два орудия между резиденцией и городом.