Делия сказала весело:

— Моди Чилтон провела в Лунджоре четыре сезона, она говорит, что лучше всего не думать о таких вещах, пока прохладно, а когда становится жарко, то с этим ничего нельзя поделать, и потом, когда жара проходит, о ней можно забыть до следующего раза.

Винтер не нашла ничего веселого в этом замечании, но и Алекс, и Кишан Прасад рассмеялись, но смех их показался ей несколько нервозным. Было похоже, тревожно подумала Винтер, что их небрежный разговор имел два разных значения, и каждый из них точно знал, на что намекает другой. Она посмотрела на обоих мужчин, и на мгновение ей показалось, что между ними есть странное сходство. Сходство, которое не имеет отношения к цвету кожи или чертам лица, но гораздо глубже, чем внешний вид.

Кишан Прасад поднялся при появлении миссис Коттар и спустя некоторое время отошел с Алексом, дружески обсуждая с ним предстоящую утиную охоту, и Винтер решила, что позволила увлечь себя воображению. В ту ночь она не оставила гостей по своему обыкновению рано. Она впервые осталась, наблюдая за Алексом и Кишаном Прасадом и уговаривая себя, что нет основания для подозрений. Что Кишан Прасад не делал Алексу никаких тайных намеков, и Алекс не воспринял так его слова.

Комиссар, как обычно, выпил слишком много и в конце концов оставил карты, развалившись на диване в дальнем конце комнаты, положив руку на талию миссис Уилкинсон — в настоящее время майор Уилкинсон был не в состоянии противиться такому поведению, еще раньше набравшись портвейна.

Винтер посмотрела на грубое, разгоряченное лицо своего мужа с белыми выпученными глазами и обвислыми рыжеватыми усами и увидела, как он гладит пухлое обнаженное плечо Крисси Уилкинсон, шепча что-то ей в ухо, от чего она принималась хохотать. Она знала, что не должна оставаться и что даже не было нужды подыскивать предлог, чтобы удалиться, так как немногие из гостей смогли бы заметить ее отсутствие. Она сидела неестественно прямо, желтая шелковая ткань ее юбки расходилась в стороны от тонкой талии, как лепестки распустившейся розы, и на ее лице была та же застенчивая улыбка, которая была на ней в кошмарные часы, последовавшие за свадьбой.

Она не могла уйти, потому что там был Алекс, и вдруг ей стало достаточно просто того, что он находился в той же комнате, так что она могла видеть его лицо и слышать его голос и смех. Понимать, уже представив его мертвым, что он цел и невредим, и чувствовать мучения любви в сердце. Завтра или послезавтра, или позже он может встретиться еще с одним спланированным покушением или умереть от холеры или тифа, или лихорадки, или от любой другой смертельной болезни, опустошавших Индию. В такой стране жизнь стоила недорого, и человек, смеющийся за обеденным столом, в один прекрасный день, менее чем через двадцать четыре часа, может быть найден мертвым, и прежде чем солнце сядет еще раз, оно уже будет похоронено под шестью футами земли.

Смерть была здесь слишком частым гостем, и, как сказала Моди Чилтон о жаркой погоде, о таких вещах лучше всего не думать. Но были и другие, менее непоправимые обстоятельства, которые могли бы так же разлучить ее с Алексом. Его могут перевести в какой-нибудь другой район или вернуть к полковым обязанностям. Он может влюбиться и жениться на каком-нибудь прелестном создании вроде Софи Эбатнот, которая, обладая определенно большим здравым смыслом, чем Винтер, не стала терять времени на то, чтобы влюбиться в него. Или в кого-нибудь вроде Делии… Нет, конечно, не Делия! Он всегда был только любезен с Делией. Но сейчас он был с ней более чем любезен…

Винтер незаметно наблюдала за ним через комнату и подозревала, что он немного пьян. Его глаза были очень яркими, а густые темные волосы небрежно рассыпались, он, по-видимому, находился в отличном состоянии духа и не возражал против того, чтобы развлекать мисс Гарденен-Смит — или, коли уж на то пошло, миссис Джош Коттар. Джош Коттар, у которого была репутация человека, который может выпить больше всех и все-таки остаться трезвым, обсуждал какую-то сделку в дальнем углу комнаты с одним из индийских гостей комиссара, но полковник Маулсен, сидевший слева от Делии, по всем признакам начал терять самообладание.

Кишан Прасад ушел в полночь, но его уход не был сигналом к уходу для других гостей, так как вечеринка по вторникам редко заканчивались раньше трех, а иногда и четырех часов утра. Но как раз перед тем, как часы пробили час, комиссар, успешно прошедший через компанейскую, любвеобильную, драчливую и слезливую стадии опьянения, в итоге совершенно лишился соображения; и как будто он ждал этого, Алекс поставил недопитый стакан, бросил карты на стол и поднялся.

— Куда вы уходите, Алекс? — спросила миссис Коттар.

— Спать, — кратко ответил Алекс. — Как следовало бы и всем вам.

Невероятно, но он сумел избавиться от них. Винтер не знала, как он это сделал, но через четверть часа уехала последняя карета, и остался один Алекс. Он задумчиво посмотрел на храпящую тушу комиссара, потом на Винтер и спросил:

— Не нужна ли вам какая-нибудь помощь?

Винтер не была вполне уверена, что он имел в виду, но решила выбрать самое очевидное истолкование его и сказала несколько сдавленно:

— Вы не должны беспокоиться. Измаил поможет ему добраться до кровати.

Алекс едва заметно пожал плечами и повернулся, чтобы уйти, когда она его остановила.

— Капитан Рэнделл…

Алекс обернулся.

— Миссис Бартон?

Винтер сказала:

— Вы знали о том, что сегодня должен прийти Рао-сахиб?

— Я слышал, что он может быть.

— Поэтому вы остались сегодня?

Алекс посмотрел на нее, приподняв брови.

— Моя дорогая миссис Бартон, я был здесь сегодня, потому что ваш муж меня пригласил.

— Но вы бы отказались, если бы не подумали о том, что может прийти Рао-сахиб.

Алекс снова пожал плечами:

— Может быть. Почему вы спрашиваете?

— Зачем вы хотели его видеть?

Ленивый взгляд Алекса на несколько секунд задержался на ней, и потом он сказал:

— Потому что так получилось, что он интересовал меня. Для всего, что делает Кишан Прасад, есть причина, и это всегда одна и та же причина. У этого человека только одна мысль.

— Какая мысль?

— Моя дорогая девочка, — сказал Алекс с внезапным нетерпением, — вам это прекрасно известно, не хуже, чем мне. Однажды вы видели его лицо, когда мы проезжали мимо останков того транспорта. У него в жизни лишь одна цель: свергнуть правление компании. И чтобы достигнуть этого, он готов, если необходимо, своими собственными руками перерезать горло любому белому человеку в своей стране — с одним возможным исключением.

— Вы подразумеваете меня? Но вы считали, что он приказал тем людям убить вас. Вы так ему и сказали! Это вы хотели сказать, не правда ли?

Алекс покачал головой.

— Нет. Намеренно он не отнимет у меня жизни и не будет строить заговора против меня, потому что однажды я сделал серьезную ошибку и спас его жизнь. Но если за это возьмется кто-то еще, это будет совсем другое дело.

Винтер резко опустилась в кресло. Посмотрев на него, она спросила:

— О чем вы говорили? Это было похоже на обычный разговор, но это не так, верно?

Алекс опустился на диван напротив нее и засунул руки в карманы. Медленно он произнес:

— Не совсем. Я думаю, что он намеревался оказать вам услугу — или мне — и что он достаточно уверен в себе, чтобы позволить себе сделать это. Может быть, он прав.

Винтер сказала:

— Я не понимаю, — и Алекс взглянул на нее сквозь опущенные ресницы.

— Вполне допускаю. Вы собираетесь в горы эти летом?

— Нет.

— Я думаю, что вам следует поехать, и сделаю все, что в моих силах, чтобы вы так и поступили. Вы так стремитесь остаться? — Его взгляд обратился к дивану в дальнем углу комнаты, где лежал и храпел ее муж.

— Да, — сказала Винтер, смотря на его профиль в свете лампы.

Это ли имел в виду Кишан Прасад? Хотел ли он сказать, что в следующие месяцы в Лунджоре могут случиться волнения? Но если это было так, как она может уехать в горы, зная, что Алекс остается в Лунджоре?

Она почти неслышно сказала:

— Бывают времена, когда… так не хочешь, чтобы тебя отсылали.

Алекс неправильно истолковал двусмысленные слова. Он резко обернулся, его губы вдруг побелели.

— У вас будет ребенок? — спросил он.

Винтер не пошевелилась, но он увидел, как замерло ее лицо, и почувствовал содрогание, пробежавшее по ее телу, так же ясно, как если бы она прикасалась к нему, а не находилась в двух шагах от него.

Было бы нелепо сказать, что Винтер никогда не обдумывала такой возможности, потому что она часто представляла себя матерью детей Конвея. Но это было до их брака. С тех пор, как это ни удивительно, подобная мысль ни разу не приходила ей в голову; может быть, потому, что в подсознании ей не верилось, что она может зачать от того, кто вызывал у нее лишь страх и отвращение. Резкий вопрос Алекса заставил ее задуматься о том, что наполняло ее смертельным ужасом; как будто она была лунатиком, который, внезапно проснувшись, обнаружил, что балансирует на краю разверзшейся пропасти. Краска отлила от ее лица, оно приобрело желтоватый оттенок. Это не могло случиться с ней — не могло! Дети должны рождаться от любви…

Алекс сказал:

— Так что?

Его хриплый голос удивил его самого.

Винтер с усилием успокоила дрожь, слишком потрясенная, чтобы возмутиться этому вопросу.

— Нет.

Алекс резко поднялся и, подойдя к столу, на котором все еще в изобилии лежали карты и кости, поднял свой недопитый стакан. Бренди обжег ему горло, и он выпил его, будто страдал от жажды, и, снова наполнив стакан у столика рядом с дверью, вернулся, держа его в руке, и встал, глядя на нее.

— Простите. Наверное, мне не следовало спрашивать вас об этом.

Винтер не подняла глаз выше стакана в его руке, и, заметив напряжение ее взгляда, он криво улыбнулся:

— Нет, боюсь, я не пьянею. Это не относится к числу моих недостатков, так что я не могу сослаться на этот предлог. Мне показалось, что вы подразумеваете это, а в таком случае вам еще более необходимо уехать из Лунджора на жаркие месяцы.

Винтер не смотрела на него. Она сказала:

— Я только имела в виду, что не сбегу.

— От чего?

— От… чего угодно.

— Нет, — сказал Алекс задумчиво, — я не верю, что вы сбежите.

Он снова сел и, вытянув ноги перед собой, положил голову на спинку дивана, и молчание затянулось и медленно наполнилось тихими звуками: шумным дыханием комиссара, тиканьем часов, чириканьем гекконов и монотонным порханием большой ночной бабочки, которая прилетела откуда-то из ночи и билась в стекло большой масляной лампы, отбрасывая дрожащие тени на стены и высокий белый потолок.

Винтер сидела без движения, ее тело все еще не могло прийти в себя от шока.


Она не видела лица Алекса на золотистом фоне высокой спинки дивана. Она смотрела на руку, держащую стакан: смуглую, тонкую, нервную, с длинными пальцами; руку, обладающую неожиданной силой и равно неожиданной нежностью; и ей виделись рядом с его рукой влажные, толстые, шевелящиеся пальцы человека, за которого она вышла замуж. Тогда она поняла, что не может родить детей Конвею. Сделать это значило бы совершить величайшую непристойность. Она поедет в Лакноу, как он предлагал. Не в тот дом, который принадлежал ее отцу, но в тот, что был ее единственным домом. В Гулаб-Махал. К Амире, которая все может понять, а даже если и не поймет, то все равно будет ее любить. Если бы только она могла возвратиться в Гулаб-Махал, она стала бы многое видеть яснее, она могла бы отойти и посмотреть на все происходящее как бы со стороны.

Она не могла сделать этого, пока Алекс был здесь и она так сильно нуждалась в нем. Пока здесь был Конвей, и ее мучительное отвращение к нему наполняло ее таким головокружительным отчаянием. Она вернется домой…

Она видела, как расслабилось тело Алекса, и стакан, который он едва держал в руке, наклонился. Он все еще молчал, но его молчание было так же лишено напряжения, как и его тело, и знакомое чувство безопасности и уверенности от его присутствия постепенно успокоило смятение в голове Винтер. Напряжение отпустило и ее, и она устало привалилась к спинке пушистого плюшевого кресла, чувствуя, как тревоги последних двадцати четырех часов медленно отступают.

В гостиной стоял спертый воздух, перемешанный с запахом сигарного дыма и спиртных напитков, увядающих роз и тяжелых фиалковых духов миссис Уилкинсон; мебель все еще была отодвинута после карточной игры. Комната выглядела неопрятной и пустынной, как бывает, когда праздник окончен и гости разошлись, но несмотря на разгром, она все же была странно мирной. Алекс всегда мог дать ей это ощущение спокойствия и надежности, и, глядя на его погруженное в себя лицо, Винтер подумала, как это странно, что он до сих пор оказывает на нее такое действие. Конечно, теперь, когда она открыла, что любит его, она должна чувствовать смущение, робость или стыд в его присутствии. Она была замужней женщиной, и для нее было совершенно неприлично позволить себе влюбиться в другого мужчину. Ей должно быть стыдно. Но ведь она не позволяла себе влюбляться в Алекса. Она лишь обнаружила это, когда было уже поздно что-нибудь предпринимать. У нее даже не хватило ума понять это, когда он поцеловал ее. Был ли это лишь внезапный порыв, рожденный романтической красотой мягкого лунного света и мелодией сентиментальной песни? Или, в конце концов, он немного любил ее? Она знала, что он чувствовал ответственность за нее и что это чувство раздражало его. Она также знала, что оно не умерло с ее браком. В тишине и молчании она наблюдала за его спокойным лицом, желая прочесть его мысли.