Марина Галимджанова - Валентин и Валентина

Но все же мои руки были свободны: одной я чувствовала пшеницу, а вторую видимо машинально положила ему на плечо. Я точно уже не помню этот момент. Знаю, только что через некоторое время я стала падать в какую–то яму. Будто под моей спиной разверзлась пропасть. Я испугалась и прижалась к нему телом. Обняла, запустив пальцы в кудрявые волосы. Он тихо засмеялся в ответ на мои движения, а я еще миг и решилась бы чувств, потому что пропасть манила меня далеко – далеко. Я падала в очень глубокую яму окруженную чернотой, болью, страхом. Я бы сказала, что летела на дно гигантской пропасти и приземлилась опять в пшеницу.

Пока я падала в черноту, он сбросил остатки моего платья и приобняв надел свою рубашку. Закончив с рубашкой, насильник не ушел, а сильнее обнял и стал гладить по волосам. Первое, что я подумала – что он сейчас задушит меня, а тело выбросит в реку. Меня найдут не скоро, а если найдут, то синюю и распухшую от воды. От этих мыслей затошнило, и я мысленно попрощалась со всеми кого люблю.

Однако он что–то сказал, (слов я не разобрала), он прошептал тихо – тихо и на мое плечо упала капелька, но не моя слеза. Видимо, плакал он. Любопытство взяло верх и мои пальцы стали перемещаться по его руке вверх. Подушечки пальцев скользили по уродливому шраму, тянущемуся от кисти руки к сгибу. Я чувствовала его плечо – широкое, сильное. Скользила кончиками пальцев по шее, острому подбородку, пухлым губам, прямому носу, высоким скулам, глазам, широким бровям и высокому лбу. Мужчина был наверно молод, но я точно не знаю. Знаю, что по его щекам катились крупные мужские слезы. Открытие удивило тогда меня. Что это – раскаяние?

Мужчина дернулся, вздрогнул, оттолкнул от себя и оставил одну в поле пшеницы…»

Лондон. Великобритания.

Отпустив такси на пощади Чиринг–Кросс Лент кутаясь в черное пальто, свернул на авеню Нортумберленд. До дома было рукой подать – квартал, а потом еще несколько квартир Квейтен Стрит. Не радовало, что осень в Лондоне была дождливой. Холодный дождь лил как из ведра. Волосы намокли и спутались, пальто тоже порядком потрепало ливнем, ноги мерзли в легких туфлях, наступали на желтую листву, что падала с деревьев на каменную кладку тротуара. Небольшие магазины в начале улицы спешили закрыться, так время близилось к ночи. Хозяева опускали подвесные двери, другие закрывали на замок стеклянные, только красные, коричневые козырьки говорили, что завтра магазины и дневное кафе пустят к себе посетителей. Фонари уже горели, освещая сумеречную серую улицу, а бесконечный поток машин в центре Лондона давал понять, что время близиться к час – пик.

Лент сегодня никуда не спешил. С женой он не хотел пересекаться, настроение было не то, а дочка наверно уже спала. Хотя Ани всегда дожидалась отца с очередной командировки. Девочка открывала узкий маленький балкон на втором этаже. Прижималась щекой к железным перилам и украдкой срывала цветы фиалки, пока няня не видела. Она могла просидеть так несколько часов пока машина отца, или такси, или машина Амелии не остановятся возле белого крыльца коричневого дома. Сегодня дочку не пустили на балкон, еще бы в такой ливень. Прислуга, наверно постелила кровать, заставила выпить на ночь горячего молока, дала лекарство и, спросив, что еще нужно Ани уселась в кресло за книгу. Дождаться пока ребенок уснет – было обязательным правилом дома. На втором месте стояло обязательство – стараться, как можно реже оставлять Ани одну. Приступ эпилепсии мог быть в любой момент.

Лент уже стоял возле белой двери Квейтен Стрит|28, но зайти не спешил, давал себе какое–то время подышать прохладным воздухом, насладиться безлюдной улицей. Он хотел больше времени провести под ливнем, может погода была очень близка к его жуткому настроению, которое он не хотел демонстрировать ни перед дочерью, ни перед прислугой или кем –то еще.

– Валентин, – двери открыла служанка, – заходите, такой ливень!

– Амелия спит? – машинально спросил мужчина, проходя в белый холл.

– Ее нет дома. Она сказала, что пробудет у родителей с неделю, – девушка забрала у него пальто, – я приготовлю кофе?

– Лучше чай, – быстро сказал он, сбрасывая на ходу мокрую обувь, – а с кем тогда моя дочь?

– С няней. Я позвонила ей, и она приехала, – немного напугано отчиталась девушка.

– Умница, – широко улыбнулся он.

Девушка радовалась, как ребенок:

– Не за что. Ани наверху и она не спит. Сказала, что будет ждать отца.

– Тогда принеси чай в комнату дочери, – и он быстро поднялся на третий этаж по довольно широкой лестнице. Девочка встречала отца в коридоре, видимо услышала голос отца внизу. Черные волосы лежали в разные стороны, как у Амелии, вместо пижамы легкие шорты и серая футболка – пятилетняя дочь старалась подражать отцу.

– Ты приехал! Приехал! – Ани быстро забралась на руки отца, – Фу! Мокрый!

– На улице не лето, – целуя в щеку, отец понес дочь в комнату, – Как ты малышка? Дни без происшествий?

– Ноль, – гордо ответила Ани, – а как в городе высоких домов? Там тоже дождик?

– Тепло, даже жарко, – Лент кивнул няне и посадил дочку на кровать, – я кое – что тебе привез. Твои любимые пазлы с замками, но все покажу завтра. Ты должна выспаться. О`кей?

Девочка смешно сморщила нос:

– Сказал, как мама когда уезжала с толстым, накачанным парнем.

– Разве мама не у бабушки с дедушкой? – Лент заметил, что няня, делает знаки молчать Ани, – Мили выйдите, пожалуйста. Я хочу сегодня побыть с дочкой один на один.

– Харт, не подумайте…– седая женщина смутилась.

– Выйдите, – сухо сказал он и обратился к дочери:

– Мама обхитрила нас? Она уехала отдыхать?

– Мама накричала на Мили и сказала, что выгонит ее, если я начну болтать, а Мили попросила меня молчать. Она плакала, и пила зеленый чай. – девочка шмыгнула носом, – я болтушка – да?

– Ани запомни маленькую хитрость? – он старался говорить как можно мягче, но слово «шлюха» не шло из мыслей.

– Да, – сказала притихшая Ани.

– Всегда оставайся такой, какая ты есть, но при этом, – сказал отец, – твое слово должно быть последним и решающим.

– Хорошо, – Ани поняла смысл сказанного иначе, – значит, я сказала все правильно? Всегда нужно говорить то, что думаешь.

– Почитать тебе на ночь? – сменил тему отец.

– Щелкунчика, – попросила Ани.

Сняв с себя черный пиджак и развязав белый галстук, Лент достал со столика сборник сказок. Читал он медленно, выделяя почти каждое предложение, чтобы ребенок понял суть услышанного. Наконец, он сам увлекся строками и не заметил, как прошел час. Ани уснула, а за окном стемнело. Харт отложил книгу на столик и, поднявшись с кровати, быстрыми шагом вышел из спальни.

Новенькую служанку и Мили он застал на кухне. Имя новенькой он пока не знал. Прислуги сменилось за год много, что он не запоминал их имена. Девушка ему нравилась, учитывая то, как она достаточно стойко выдержала истерику Амелии при приступе дочери. Обычно после такого люди уходили. Семья Харт славилась дурной репутацией с обслуживающим персоналом, как бы Лент не пытался скрыть этот факт.

– Тебя не уволят, – сказала девушка.

– В любом случае или Валентин, или Амелия – если даже оставят хозяйка меня уничтожит. – закрывая лицо ладонями пожилая женщина плакала, – ты знаешь, что она сказала, когда Ани стала задавать вопросы?

– Мили, эм, Мили, – прислуга увидела в дверях Лента. Он приложил палец губам, мужчине хотелось послушать, что скажет няня.

– Дай мне сказать, дорогая, – тихо попросила женщина, не видя за спиной Харта, – это будет тебе предупреждением на будущее. Никогда не намекай работодателю, что он ошибается или выйдет, как в моем случае. Амелия сказала, что непросто выгонит меня на улицу, она использует свои связи, чтобы ни одно приличное семейство не взяло меня на работу. У меня осталось до пенсии всего несколько лет и…так не должно быть…боже!

Лент сделал жест девушке выйти, а сам аккуратно на носочках подошел к Мили, положил руки ей на плечи. Мили напоминала ему мать, поэтому он старался обходиться с няней мягко. Сейчас мужчина говорил, как можно спокойнее:

– Неужели вы думаете, что я ничего не знаю о проделках своей жены? Что родители только предлог, чтобы не лететь в Нью–Йорк? Мили, вы прожили достаточно на этой земле и должны видеть, что я не похож на идиота. Я знаю намного больше, чем казалось бы.

Женщина вздрогнула, на ее лице появился немой вопрос: «Валентин? Вы все слышали?»

– Поднимайся к Ани и больше не плачь. – это означало, что он пока не будет разговаривать с Амелией на тему ее похождений.

Мили убрала упавшую черную прядь с его высокого лба и улыбнулась:

– Я всегда считала, что за шелухой из глянца срывается настоящий мужчина. Я работаю у вас уже три года Валентин, и каждый раз меня удивляет одно – почему такой добрый, мягкий, но сильный духом как ты, можешь уживаться с Амелией. Не мое дело такое говорить. Я, по сути, не имею право вмешиваться, но ты мне как сын. Валентин, мой мальчик, будь осмотрительнее с этой женщиной. Однажды Амелия принесет тебе большое разочарование, и от него невозможно будет оправиться.

– Как странно, – он приобнял Мили за плечо, – ты не первая, кто об этом говорит мне.

– Так в чем же проблема? В Ани? В Тебе? В ней? – не удержалась Мили.

– Дело в том, что…– Лент подбирал нужное слово, – последние годы я не завишу от своих действий. Мое имя, моя репутация – последние годы мир следит за каждым моим шагом. Очень сложно, дорогая Мили, сохранять лицо, оставаться человеком во всем этом дурдоме из слухов и сплетен.

– Как жаль, что ты не понимаешь, что мы сами делаем выбор. Все, что не делается то, к лучшему, – Мили похлопала его по руке, – ты давно ни от кого не зависишь – ты взрослый мальчик, и я не думаю, что они могут диктовать тебе, как поступать. Главное, когда сердце начнет подавать голос, разум не заглушил его. – она поцеловала его в щеку и ушла к Ани.

Лент еще долго сидел на кухне. Мужчина глядел на окно, как потоки воды текут по стеклу. Мысленно он возвращался к событиям пятилетней давности в Россию. Мысленно он обращался к голосу сердца, но сердце молчало. «Сердце» осталось в маленьком городке посреди желтого – желтого пшеничного поля.

Зеленый Бор. Россия.

«Я…я…черт…я плачу…и чернила растекаются на бумаге от слез…я…я, не знаю…как же быть–то?! Так. Нужно взять свои эмоции, как говорит мой врач, мысленно в руки. Представить глубокий – глубокий колодец и выбросить клубок из эмоций на дно. Посчитать до десяти: раз. Глубокий вдох – воздух по–осеннему прохладный. Два. Выдох – от окна тянет прохладой, а босые ноги мерзнут от осеннего воздуха. Три. Закрываю глаза. Четыре. Хочу выйти на улицу и пробежаться босиком по шуршащей желтой листве. Пять. Вместо сада я вижу синие – синиее небо. Шесть. Я лежу в зеленой траве и гляжу, как пушистые облака бегут по небу. Семь. Вот сейчас из–за тучки выглянет оранжевое солнышко. Восемь. Вместо солнышка я вижу, как надо мной склонился мужчина. Девять. Я не вижу его лицо, солнце выглянуло, и его лучи ослепляют глаза. Десять. Он наклоняется и целует меня в губы. Его губы сухие, дыхание горячее, в поцелуе сила, но не страсть…его поцелуй…его…

Что это я? Что я пишу? Боже мой, какую чушь я сейчас представила…нет, конечно, эта методика помогла мне успокоиться, но все же. Нет, нужно зачеркнуть написанное, вырвать страницу – что это я? Блин. Е- мае…

Так. Перечитала. Думаю.

О-о! Да, мое подсознание намекает мне, что кажется, я готова к романтическим отношениям?!

Ни фига себе, вот это новости! Ну, Миша спасибо тебе! Оказывается, нужно оттяпать пальцы своему будущему воздыхателю, чтобы до тебя дошло: что можно было попробовать чуть-чуть романтики? Ам???…»

В комнату Валентины забежала София и шумно закрыла за собой двери:

– Тебе лечиться нужно! Срочно! Сейчас же! Что ты вытворила на этот раз?! Скажи мне?! Лиза пьет валерьянку в гостиной и сказала мне, что ты все сама расскажешь! На кухне врачи и бледный как мел Миша! Меня не пустили к нему…Что – ты – сделала??? – по слогам сказала последнюю фразу София.

– Ты знаешь, София, последнее время ты постоянно кричишь на меня. У тебя сразу портиться настроение стоит мне переступить порог комнат, – сказала Валентина, дописывая последние строки в дневнике, – не знаю как ты, а лично меня раздражает твое капризное поведение. Смени тон, и спроси меня в более спокойной форме.