Эвелин Энтони - Валентина

* * *

— Милый, тебя это радует? Скажи мне!

На него смотрели глаза, полные тревоги и муки. Он засмеялся и поцеловал эти глаза.

— Конечно, родная моя. Я счастливее всех людей на белом свете. И потом, у меня никогда не было детей. А теперь ты мне это подаришь…

— Я счастлива, — просто сказала она. — Я счастлива, мой любимый, мой единственный… Я ни о чем больше не думаю. Мы будем счастливы оба! Теодор всегда говорил, что я бесплодна, — и я верила ему! Боже мой! Как мне сказать тебе, какими словами, что это значит для меня! Для меня самое главное то, что этот ребенок — от тебя, любимый мой!

Они сидели рядом в маленькой библиотеке, на той самой софе, где в первый раз у них ничего не получилось… Он повернул ее к себе и почувствовал ее страстное желание, ее теплый, желающий его любви рот… Она стала красивее, чем когда-либо раньше, ее грудь налилась, кожа еще более смягчилась. Она носила теперь в себе его ребенка, вероятно, сына, который унаследует его древнюю фамилию, его титул… Но их дети не должны оставаться бастардами, лишенными полных прав на наследие своих предков, подумал он. Они занимались потом любовью весь вечер, и Валентина заснула счастливым сном, а он лежал в темноте и размышлял.

Утром он встал рано и успел до ее пробуждения написать и отослать письмо, в котором вызывал на дуэль графа Теодора Грюновского.

Граф Грюновский с апреля жил в своем варшавском доме. Не было нужды пребывать в ссылке, когда французы ушли, а русские еще не проникли в Европу. Сперва он поскучал во Львове, был постоянно в дурном расположении духа и стал много пить. Слуги его часто подвергались поркам со всякими выдумками, которые он вводил в церемонию, чтобы хоть как-то себя развлечь. Без жены и городских любовниц жизнь стала почти невозможной, он перепробовал нескольких дворовых девок и с отвращением их отбросил — не то. Ему была нужна женщина с определенными манерами, некая дама, коих мало могло сыскаться в провинциальном Львове, а те, кто были, имели свирепых мужей. Теодор скис.

Наконец он собрался и отправился в Варшаву. Там кипела жизнь, город полнился слухами о дальнейшем развитии военных действий; все обсуждали переход короля Саксонии, Великого Герцога Варшавского, на сторону Пруссии. Жизнь была весьма неопределенной, но и довольно интересной. У графа случилась премилая интрижка с баронессой Наталией фон Рот, которая не была ни красавицей, ни богачкой, зато знала толк в практической любви… Их связь оказалась довольно долгой, и граф даже ввел ее в общество своих друзей в Варшаве. Но дамочка принадлежала, по сути дела, к полусвету, и была весьма стервозной. Теодор дарил ей драгоценности и даже подарил ей свою служанку, как бы оставшуюся незанятой после бегства Валентины. Она была привезена им из Львова по случаю, и до его решения о ее передаче баронессе Яна даже ни разу не видела хозяина. Правда, ее еще дважды пороли, и пребольно, по его приказу. Помня о гибкой и жгучей свежести розог, она прислуживала баронессе так же самозабвенно, как служила бы богине. Баронессу вполне устраивала эта девушка, она хорошо шила и имела опыт служанки великосветской госпожи. Единственный раз баронесса оттаскала ее за уши, когда Яна осмелилась отказаться рассказать о своей прежней хозяйке — Валентине. «Да я не помню ничего, уж простите меня», — все повторяла она. Но баронесса, задав ей трепку, тут же и забыла об этой дерзости Яны. Она и так знала историю неудачного супружества своего любовника — от него самого, от знакомых, — и только от праздного любопытства ей пришло в голову расспрашивать об этом еще и служанку. Баронесса ничего не замечала в лице Яны, когда надевала драгоценности, оставшиеся от Валентины, пользовалась ее косметикой и ванной… Ведь Яна молчала и делала, что велят. В этой простой девице было чувство фатальности судьбы, и она не ропща терпела все на пути, ведущем к предначертанной развязке. Пока что ей приходилось покорно служить баронессе, потому что ей не удалось еще занять в доме того места, которое позволило бы ей хоть как-то добраться до ее хозяина. Но, находясь рядом с баронессой, ей многое удавалось подслушать и узнать напрямую. Баронесса заставляла ее делать и такие мелочи, которые Валентина всегда делала сама. Нередкими были приказания сбегать на верхний этаж, только чтобы подобрать платок, оброненный баронессой у кресла…

Граф вскоре настолько привык к присутствию молчаливой и покорной Яны, что вовсе перестал замечать ее. Он беседовал с баронессой так, словно рядом никого не было, кроме разве что комнатной собачки, — а ведь Яна прибиралась тут же в комнате, и уши у нее были всегда открыты…

Особенной гордостью баронессы были ее волосы, которые Яне приходилось расчесывать по сто раз на дню. Жесткие и слегка курчавые волосы баронессы доходили до самой талии и имели довольно неприглядную форму, но, впрочем, графу они нравились.

В одно июльское утро Яна занималась обычным своим делом — расчесывала эти волосы, пока баронесса нежилась перед трюмо с полузакрытыми глазами. Вошел граф, и Яна прекратила равномерно водить гребешком сверху вниз.

Увидев в зеркале своего любовника, баронесса распахнула глаза, улыбнулась и разнеженно протянула ему руку. Они обменялись обычным поцелуем, и граф сказал ей по-немецки, так что Яна не поняла его:

— Дорогая, сегодня утром я получил одно письмецо! Вот оно! Я подумал, что тебя позабавит его содержание!

Граф держал в руке письмо. Яна продолжила расчесывание, бесстрастно глядя в зеркало на отражение баронессы.

— Невероятно! Моя жена и ее любовник выжили в этой чертовой России! Люди тысячами гибли там при отступлении — а эти красавчики остались в живых! Это письмо от него — они оба сидят сейчас в Чартаце.

— О Боже! Какие чудеса! — не очень внимательно отвечала баронесса, разглядывая себя в зеркале. Яна продолжала мерно ее расчесывать. Баронесса ощутила, что ей неприятно это известие. Она все-таки рассчитывала, что граф, будучи вдовцом, в один прекрасный день, когда содержание ее в качестве любовницы станет ему не по карману, женится на ней.

— Так что же он пишет тебе? — вздохнув, продолжила баронесса.

— В это просто нельзя поверить! Представляешь, он изъявляет желание убить меня, чтобы иметь возможность жениться на моей жене! — засмеялся граф нервно. — Это вызов на дуэль!

— Да прекрати ты чесать, дура! — вскрикнула баронесса, обернувшись к Яне. — Ты собираешься драться с этим человеком, Теодор?! Но ведь он бывалый рубака, всю жизнь дрался на саблях, он и вправду может тебя заколоть! Тебе нельзя принимать вызов!

— Но я обязан это сделать, — скучно заметил граф. — Никто в моем роду никогда не проявлял подобной трусости. Видишь ли, правила есть правила. К тому же послушай, что он пишет дальше. Оказывается, он потерял в русской кампании руку и поэтому, имея право на выбор оружия, он выбирает пистолеты! Вот и все! Я плохой фехтовальщик, но стрелять-то уж я умею! Так что я, естественно, застрелю его!

— Ну конечно, дорогой! — сказала баронесса, вставая и с облегчением обнимая его за шею. — Но какой он, должно быть, дурень, если вызывает тебя, будучи калекой!

— Да, пожалуй, он слегка повредился в рассудке на войне, — согласился граф. — Либо он уж очень сильный человек…

Над этим он действительно задумался, ибо какой был резон драться на дуэли инвалиду, не имеющему никаких шансов? И его проницательный ум подбросил правдоподобную версию о том, что Валентина может быть беременна и де Шавелю остается либо убить графа, либо допустить рождение ребенка вне брака. Уверенность в таком варианте все росла, несмотря на то, что раньше он считал ее бесплодной…

— Все же я убью его, можешь не сомневаться!

— А что тогда будет с ней? Что ты намерен сделать тогда…

Граф встал столь резко, что чуть не опрокинул баронессу обратно в кресло.

— Я разведусь с ней за ее измену! У нее должна быть веская причина для замужества с этим французом! Я догадываюсь, что это за причина! Но в таком положении, лишившись любовника и мужа, ожидая внебрачного ребенка, она, я думаю, покончит с собой.

Он обернулся на скрип закрывающейся двери, — это Яна тихонько удалилась из комнаты.

— Когда случится ваша дуэль? — спросила баронесса.

— С учетом дороги до Варшавы из Чартаца, да еще времени на то, чтобы мой ответ дошел до него, — около двух-трех недель.

— Ты уже написал ответ?

— Не только написал, но и отправил! Я написал, что буду иметь величайшее удовольствие, убивая его, а затем объявив свою жену шлюхой перед всем светом. Думаю, что мои изысканные выражения заставят его примчаться в Варшаву на рысях!

* * *

— Я прошу тебя не делать этого! — молила Валентина своего возлюбленного. Она повторяла это уже несколько дней, но все было тщетно. Сейчас его вещи были уже собраны, и он собирался отправиться в Варшаву завтра с утра. Взять ее с собой он отказался наотрез.

— Ты же знаешь, моя дорогая, что я должен это сделать. Мы говорим об этом уже который раз. Я не желаю иметь внебрачного ребенка — он же будет бастардом! Зачем я буду ставить тебя в невозможное положение, если я могу просто убить этого негодяя?! И я убью его, даю тебе слово.

Он упражнялся в стрельбе с левой руки по несколько часов каждый день, и Валентина часто замечала в нем признаки бессильного отчаяния, пока наконец многолетний навык не вернулся к нему, и он ощутил себя готовым к поединку. Теперь он стрелял неплохо, но не так, как мог бы стрелять с правой руки хороший стрелок. И, вероятно, недостаточно хорошо для того, чтобы застрелить такого стрелка, как граф Грюновский.

— Ну подумай, — просила Валентина. — Какая разница нашему ребенку, как он рожден, ведь главное — чтобы мы были вместе! Граф уже немолод, он, возможно, скоро умрет, а на дуэли он убьет тебя! Он один из лучших стрелков во всей Польше! Я заклинаю тебя! Неужели после всего ты погибнешь! Я не смогу пережить этого!

— Я уже давно слышу это, — мягко сказал де Шавель. — Но это мой долг перед самим собой, перед моей любовью к тебе… Если ты любишь меня, то ты поймешь…

Она поднялась и, заливаясь слезами, бросилась к нему в объятия.

— Прости меня… Я знаю, что иначе ты не будешь счастлив… Но позволь мне ехать с тобой! Я ведь сойду с ума здесь одна!

— Нет, любовь моя, — отвечал он твердо. — Ты останешься здесь. Во-первых, здесь ты в полной безопасности, а во-вторых, такие утомительные разъезды сейчас вовсе не на пользу ни тебе, ни… нашему малышу. А я вернусь еще до конца этого месяца.

— Если с тобой что-нибудь случится, я не стану жить без тебя… — прошептала Валентина. Он нежно поцеловал ее в мокрое лицо и улыбнулся.

— Если так, то ты уедешь во Францию, в мой дом, — сказал он тихо. — Если случится так… так, что я не вернусь, прошу тебя, поступи, как я сказал. Ты должна мне обещать не делать глупостей. Это только и может поддержать меня!

— Хорошо. Я попытаюсь, — сказала она. — Но без тебя у меня не будет сил бороться и продолжать как-то жить…

Она пошла наверх, в свою спальню. Александра была мертва. Единственный ее любимый человек собирался на дуэль, в которой граф застрелит его с закрытыми глазами. Она не поедет без него во Францию. Да, она обещала, но это обещание не могло быть ничем, как просто словом ободрения…

Когда она проснулась наутро, де Шавель уже уехал, не дожидаясь рассвета, видимо, чтобы избежать боли прощания… Его письма белели на столике у ее кровати. В одном из них он завещал свое поместье и денежные средства Валентине и ребенку, который родится после его смерти. Он объявлял о своем желании жениться на ней и считал, что она имеет право на все почести и льготы, положенные вдове инвалида французской армии.

В другом письме, адресованном императору Франции Наполеону, де Шавель просил императора о том, чтобы он оказал Валентине личную протекцию.

Валентине он написал всего несколько строк простыми словами, как человек, никогда ранее не писавший женщинам о любви: «Я люблю тебя всем сердцем. Ты — моя единственная, ты — жизнь моя. Я обязательно вернусь к тебе. Будь храброй, моя родная, молись за меня».

* * *

— Вы поедете сегодня обедать, мадам? — спросила Яна. Иногда баронесса меняла свои намерения в последний момент, что вызывало смену нарядов.

— Нет, пожалуй, — томно сказала баронесса. — Граф собирался сегодня лечь пораньше… Завтра на рассвете у него… гм… назначена встреча.

— Это дуэль, мадам? — робко спросила Яна.

Баронесса взглянула на нее с удивлением.

— Ну да, а откуда ты-то знаешь?

— Да в доме об этом говорят. Ходит слух про какую-то дуэль хозяина. Бог да хранит его!

— Не беспокойся за хозяина — он метко стреляет. А теперь подай мне голубую накидку и ту рубашку, из китайского шелка, помнишь? Тогда поворачивайся скорее!