– Садись.

Он сел. Она прошла по комнате, вернулась к столу, раздраженно бросила в пепельницу недокуренную сигарету. Отошла к окну. Несколько мгновений стояла молча, глядя в окно и заложив руки за спину. С все возрастающим удивлением и недоумением он наблюдал за ней. Он чувствовал, что-то случилось.

– Позвольте задать вам, капитан, – произнесла она наконец холодно, – один деликатный вопрос. Очень странный вопрос, конечно. Но все же, каким бы странным он ни показался, – она обернулась, – попрошу ответить. В первую очередь, потому, что я обязана его задать вам.

– Пожалуйста, я готов.

– Каковы ваши сексуальные привязанности?

– Что? – Эрих остолбенел. Хелене ли задавать такие вопросы?.. Хелене, с которой он почти два года живет как с женой, делит ложе едва ли не еженощно… К чему все это? Но, тем не менее, взяв себя в руки, он постарался перевести все в шутку. Его задел ее тон, в его голосе прозвучал вызов:

– Я старался не афишировать, но раз ты спрашиваешь так официально, я отвечу: у меня только одна сексуальная привязанность – ты. Что теперь? Я должен жениться? С радостью.

– Замолчи, – она подошла и, наклонившись к нему, спросила, он чувствовал, что она едва сдерживает злость:

– Меня обязала задать этот вопрос военная полиция. Они внесут ответ в протокол, так что поосторожнее на поворотах. Когда ты прекратишь пьянствовать и шляться черт знает с кем? Кто должен расхлебывать плоды твоих похождений?

– А что произошло? – с наигранным равнодушием осведомился он, хотя сам разволновался, – какая-то красотка забеременела от меня?

– Хуже, – прервала она его. – Читай, – и протянула ему бумагу, – распоряжение, подписанное фон Граймом. Отстранение от полетов – это только самая малость. Тебя обвиняют в гомосексуализме. Я должна тебя арестовать и отдать под суд.

Эрих взял документ. Когда он прочел, его прошиб холодный пот. На основании какого-то письменного сообщения, считай, доноса, его обвиняли в извращенных сексуальных наклонностях и аморальном поведении, недостойном офицера. Предполагалось отдать его под суд чести, лишить всех званий и наград. Немыслимо. От прочитанного Эрих потерял дар речи и побелел, как полотно. Но оцепенение сменилось яростью. Он вскочил, схватившись за пистолет.

– Сядь, – резко приказала Хелене.

– Но это же… – возмутился он.

– Я знаю, – оборвала она его. – Я знаю, – ее многозначительный взгляд задержался на его побледневшем лице, – но скажи мне, пожалуйста, – продолжала она жестко, – у каких девок, с которыми ты имел связь, мне теперь собирать письменные свидетельства, что ты – нормальный мужчина, без всяких отклонений. Думаю, они не захотят подписаться под такими показаниями…

Эрих встал. Склонив голову и крепко сжав губы так, что заострились скулы на лице, положил пистолет перед ней на стол. Она отодвинула его. Сказала уже мягче:

– Возьми. Я еще не говорила с фон Граймом. Но он знает, я так просто не отдаю своих офицеров. Надо разобраться с этим делом. Иди. И пока никому не говори, даже Андрису.

Он провел тяжелую, бессонную ночь. Несмотря на сильную усталость, не сомкнул глаз, а наутро узнал от Лауфенберга, что Райч улетела в Оршу, к генералу фон Грайму. Известий от нее не было весь день. «Рихтгофен» поднималась в воздух и снова садилась. Эрих вел бой как на автопилоте, его сознание не фиксировало происходящего. Он не мог заставить себя сосредоточиться на текущем моменте. Его душу разрывали ненависть, негодование по отношению к неведомому обидчику, имя которого ему не терпелось узнать, чтоб расквитаться, как положено между мужчинами, а не проституциирующими рецидивистами-педерастами, кровью, а не доносами. Весь день он прожил только на привычке, напряженно ожидая возвращения Райч. Тем временем в Орше Хелене стояла перед генералом.

– Я понимаю ваши чувства, полковник, – произнес строго фон Грайм, – признаюсь, я сам был поражен, получив такую информацию. Капитан Хартман – лучший летчик нашей истребительной авиации. Но ничего не поделаешь: офицерский кодекс чести велит поступать определенным образом.

– Хартман невиновен, – ответила убежденно Хелене, – Это клевета.

– Хотел бы я знать, на чем основана ваша уверенность, – генерал фон Грайм с сомнением взглянул на нее: – невиновность, как и виновность, надо доказать.

– У меня есть доказательство, – голос Хелене прозвенел, как натянутая струна.

– Вот как? – удивился фон Грайм, – какое же доказательство вы можете предъявить в таком, я бы сказал, деликатном деле?

– Мое доказательство – я сама, господин генерал-оберст, – синие глаза Хелене смело смотрели на фон Грайма. – Вот уже два года, – голос ее звучал бесстрастно, но лицо побледнело, – я являюсь любовницей капитана Хартмана, и если вам необходимо письменное свидетельство – вот оно. Я подписала его, – она протянула генералу бумагу, на которой стояла ее знаменитая подпись, с волевой, все подчиняющей себе заглавной буквой «R» в начале фамилии.

– Хелене… – генерал был явно обескуражен, – но может ли такое быть, Хелене…

– Я понимаю, – ответила, выпрямившись, она. – Полковник, командир полка и снова пресловутая офицерская честь. Но я… – она запнулась, – я люблю его. Так получилось, господин генерал-оберст. Но, отдавая себе отчет, что упомянутые обстоятельства несовместимы с занимаемым мной постом, вот, я приготовила следующий документ, – она протянула генералу еще один лист.

– Что это? – казалось, у фон Грайма пересохло в горле, голос его звучал как-то скрипуче.

– Мой рапорт об отставке. Я не могу снести унижения выворачивать наизнанку свою личную жизнь. Но не вижу способа иным путем разрешить создавшуюся ситуацию.

– Это немыслимо, Хелене, – фон Грайм простонал, опускаясь в кресло.

– Я прошу отставки, герр генерал-оберст, – она встала. Тонкая, хрупкая, как балерина. Но такая упрямая, непреклонная. Генерал фон Грайм смотрел в ее красивое, длинноглазое лицо, синие, взволнованные, печальные глаза с удивительным миндалевидным разрезом, как у арабских наложниц.

– Но я не могу отпустить вас, Хелене, – тихо ответил он, – я не могу дать вам отставку… Всем, кому угодно, только не вам. Это не в моей компетенции, вы сами знаете.

– Тогда позвольте мне обратиться к рейхсмаршалу, – решительно заявила она.

– Обращайтесь, что я могу сказать? – фон Грайм развел руками. Он был ошарашен.

Мрачное настроение Эриха не могло не броситься в глаза окружающим, но хуже всего было то, что ни с кем нельзя было поделиться своими чувствами, он просто сгорел бы от стыда. Теперь он вспомнил сцену в ресторане и домогательства гомосексуалиста. Вот откуда дует ветер. Но кто написал донос? Кто видел все это? Хелене права, его гулянья дорого обходятся ему. А Хелене? Если она его бросит после этого, то будет права. Видя, что он ни с кем не хочет разговаривать, Андрис не донимал его расспросами, а к вечеру и вовсе освободил «Рихтгофен» от полетов. Эрих был благодарен другу. Он сам удивлялся, как его не сбили сегодня.

Улегшись в одежде на свою походную кровать, он курил сигарету за сигаретой. Вдруг прибежал дежурный и сообщил, что Лауфенберг срочно требует его на командный пункт. «Наверное, новое задание, – подумал Эрих, неторопливо направляясь к Лауфенбергу. – Хорошо бы разбиться в лепешку…» Войдя на КП он увидел, что Андрис с кем-то говорит по телефону. Взглянув на Хартмана, он сказал своему собеседнику:

– Да, он здесь, господин генерал, сейчас соединяю, – но прежде, чем передать Эриху трубку, сообщил, прикрыв микрофон ладонью: – Хелене подала рапорт об отставке и улетела в Дрезден домой. Меня назначили временно исполнять обязанности, – в голосе его Эрих услышал растерянность.

– Капитан Хартман, – доложил он, – взяв трубку, – слушаю, герр генерал-оберст.

– Мой мальчик, – ласково начал генерал. Признаться, Эрих не ожидал от него такой нежности, – мы очень виноваты перед вами. Все выяснилось. Обвинение против вас было ложным. Мы уже арестовали и автора доноса, и истинного виновника. Примите мои извинения.

Эрих хотел было спросить, где и когда он мог бы лично встретиться с обидчиком, но генерал повесил трубку. Эрих взглянул на Андриса. Неожиданное решение Райч ошеломило их обоих. Почему? Впрочем, Эрих догадывался. Он боялся об этом думать. Но другой причины быть не могло: она призналась. Иначе, с чего дело, которое грозило ему крупными неприятностями, так легко и быстро разрешилось. Как еще она могла доказать, что он невиновен, только признавшись, что была его любовницей. А после этого. Конечно. Ах, Лена, Лена… Ради него она пожертвовала собой, своей честью командира. И, конечно, сразу же подала в отставку. А он сомневался в ней, ревновал ее. Лена, милая моя, единственная, Лена…

В Берлине Геринг был возмущен.

– Хелене, это просто детские капризы, – горячо говорил он, расхаживая по кабинету, – нашла причину, чтобы подавать в отставку. Пусть фон Грайм носится со своей честью, больше занятия себе не нашел? Даже речи не может идти об отставке, кто будет воевать, позвольте спросить? Тебе что нужно, чтобы фюрер тебя попросил? А если фюрер тебе прикажет?

– Герман, – Хелене знала Геринга с детства, фактически считала его своим вторым отцом и иногда без свидетелей могла позволить себе назвать его по имени, – если мне прикажет фюрер, я не смогу не выполнить его приказ, ты знаешь.

– Вот и хорошо, – обрадовался Геринг, – я сегодня же обращусь к нему с просьбой.

– Не торопись, – Хелене грустно улыбнулась, – я не договорила. Я не смогу не выполнить его приказ. Но у меня еще останется способ, как соблюсти все условности и не ударить в грязь лицом – застрелиться.

– Хелене! Да ты с ума сошла! – воскликнул Геринг и, подойдя, взял ее за руки, – в отставку я отправлю фон Грайма, а не тебя. Он всем голову заморочил своими принципами. Можно подумать, на Восточном фронте больше нет иных проблем. У нас летчиков – половина личного состава от положенного, такие потери, а фон Грайм еще придумал доводить офицеров до того, чтобы они стрелялись. Сами, без помощи большевиков даже! Это просто абсурд. Нашел время! Он, видите ли, устроит суд чести! Не может разрешить ситуацию быстро, и снова – в бой. Так я ему подскажу. Не суд надо устраивать, а дать Хартману звание полковника, чтобы вы сравнялись с ним, и назначить командиром другого полка. Тогда – женитесь, никто слова не скажет.

– Фон Грайм не сделает этого, – Хелене отрицательно покачала головой, – ты его знаешь.

– Еще бы, он помешан на предрассудках, – согласился Геринг и прошелся по кабинету, заложив руки за спину, – мальчишку двадцатилетнего – в полковники, – он усмехнулся, – фон Грайм сам застрелится, но не позволит такого. Пусть он даже лучший истребитель Люфтваффе, фон Грайма в подобном случае это не касается.

– Даже целый полк не может сравниться с «Рихтгофен» – заметила серьезно Хелене. Лишить «Рихтгофен» Хартмана – это значит отнять у нее половину славы. Никто, с тех пор как ты сам оставил эскадрилью, не командовал ею лучше, чем Эрих. Фон Грайм прислал тебе дело?

– Да, – кивнул Геринг озабоченно.

– Можно мне взглянуть, кто написал донос?

– Да какая-то девица, – он махнул рукой, – возьми вон там, на столе.

– Девица? Это интересно, – Хелене взяла папку и протянула ее Герингу. Рейхсмаршал раскрыл ее, быстро просмотрел бумаги внутри, потом протянул Хелене лист бумаги.

– «Герда Дарановски», – прочел он, недовольно скривив губы. – Правда, установили это уже позже. Донос-то был анонимный. Истеричная особа. Когда ее арестовала военная полиция, в слезах кричала, что Хартман ее обесчестил, обещал жениться и бросил. А она аборт сделала. В общем, обычная история. Из мести подговорила одного из своих дружков, чтобы он его скомпрометировал, а тот был из этих, сама понимаешь, скрывался, его давно уже ищут, проституцией на этой почве занимается. Ну вот, теперь оба сидят под арестом.

– Герда Дарановски? – улыбнулась Хелене, – Эриху будет интересно узнать об этом.

– Подумай, Хелене, – Геринг отложил папку и обнял Райч за плечи. – Стоит ли тебе предпринимать столь решительные шаги? Уходить в отставку самой, менять командование полком, перетряхивать эскадрильи, и это в условиях постоянного наступления русских по всему фронту. А сам Хартман, как он будет выполнять задания, после всего этого? Да его собьют в первом же бою. И ладно бы по делу, а то из-за какой-то Герды Дарановски, – Геринг презрительно хмыкнул, – связистки из штаба. Да от нее духа не останется, отправится домой, я договорюсь с военной полицией. Из-за Герды Дарановски я буду терять лучших асов. Придумали тоже, особенно фон Грайм! Вот что, Хелене, – он снова прошелся по кабинету и обернулся к Райч: – Возвращайся в полк, и – все забыто. Никто ничего не узнает, я обещаю тебе. Все, что случилось, будем знать ты, я, генерал фон Грайм. Больше – никто. Я уничтожу все бумаги и прикажу фон Грайму. Пусть постарается и как-то обдумает свое поведение. Придется ему смириться, иначе отправится в отставку. Думаю, он сам не рад, что затеял все эту неразбериху. Но только не отставка, Хелене, – Геринг положил ей руки на плечи и пристально смотрел в глаза, – только не отставка. Кто воевать будет, Хелене? Кто?