И от этого его голоса, наполненного какой-то тонкой теплотой, встревоженного искренней заботой о ней, у Марианы вдруг вспыхнула перед глазами яркая картинка, которую она так старательно прогоняла, не позволяя прорываться в сознание, искушая, – а тут не совладала… И все ее тело обдало жаром, когда увидела мысленным взором, как он смотрит своими ярко-голубыми глазами неотрывно в ее глаза, переплетает пальцы рук с ее пальцами, поднимая с каждым своим толчком их обоих все выше и выше, приближая к вершине оргазма. И по телу, из самого средоточия ее женственности, рванула вверх, ударяя в голову, огненная волна, закипая жаром в венах…

– Да, – ответила Марианна осипшим голосом, – смогу. Диктуй адрес.


Стаховский ничего не понял.

Не, конкретно не понял. С Марианной явно происходило что-то, пусть не неприятности в прямом смысле, но какие-то сильные, далеко не самые благостные эмоции она переживала определенно. В тот момент, когда он спросил про встречу в три часа, Ян со всей отчетливостью почувствовал и понял, что она сейчас откажет. Откажет и отошьет холодно-недовольно, настолько глубоко он чувствовал ее на всех уровнях. Но внезапно, вместо того чтобы послать подальше, она вдруг резко изменила решение, согласившись деловым, холодноватым тоном.

И что это было?

Что, точно приедет? Или перезвонит и все-таки пошлет интеллигентно вдаль? Или не приедет и не перезвонит?

Стаховский не спал всю ночь – все думал о ней, прокручивая раз за разом в памяти их первый невероятный поцелуй, их потрясающее соединение и тот оргазм, которого они достигли вместе, и следующий, и следующий… И его захлестывало жаром, вызывая прилив возбуждения и устойчивой эрекции. Он вспоминал весь их разговор, мысленно любуясь жестами ее тонких, чутких рук, ее мимикой, выражением этих поразительных темно-синих бархатных глаз, ее улыбкой, движениями. Даже вздохи-выдохи Марианны в паузах между слов казались ему совершенно особенными, головокружительно-эротичными. И ее голос, ее запах, и этот тихий серебристый смех, и веселые чертики в глазах…

Он бесповоротно и окончательно, как по воле рока, тонул в этой женщине, испытывая небывалый внутренний восторг, совершенно определенно не собираясь сопротивляться своему пропаданию. Потому что это было сродни чуду – те чувства, которые он испытывал к этой женщине, в общем-то не очень и надеясь на взаимность. И то было чудом, как, не удержавшись, переполненный обжигающим желанием, он ринулся к ней, поцеловав первый раз, а она неожиданно ответила. И как ответила, господи боже мой, – страстно, эмоционально, искренне, до самого конца. Господи, какая женщина! То, что происходило между ними, было чем-то свыше.

И только одна предательская мысль, выскочившая из самых глубин подсознания, сумевшая затаиться и спрятаться там от всех глубоких медитативных занятий Стаховского и психологической работы с собой, не давала Яну покоя: неожиданное ощущение своей физической ущербности. Он поймал себя на том, что, когда Марианна со всей определенностью намеревалась отказаться от его приглашения, он воспринял этот ее отказ через призму осознания своей инвалидности, своей человеческой и мужской неполноценности.

Да, такая вот реальность его нынешней жизни – какой бы он ни был крутой, умный, духовно продвинутый чувак, он инвалид безногий со всеми вытекающими из этого обстоятельства последствиями, в том числе психологическими и межличностными. Ему слишком хорошо, доподлинно было известно, как относятся люди к инвалидам в нашей стране, да и не только в нашей.

А, на минуточку, такая женщина, как Марианна, и он…

М-да. Но он поборется. Поборется. Никогда не сдавался и не собирается начинать. Не отказала же она все-таки, хоть и хотела.


Задержав в нерешительности поднесенный к домофону палец, в стопятьсотый, наверное, раз сказав себе, что она совершает глупость, сдобрив напоминание неприятными эпитетами, не желая оставаться без привычной осмотрительности и поддаваться внезапно пробудившейся сексуальной озабоченности, Марианна резко выдохнула и нажала-таки кнопку.

– Привет… – не сумев скрыть сомнение и замешательство, поздоровалась она, когда Ян ответил на ее вызов.

– Привет, заходи, – ответил тот нейтральным тоном, отпирая замок подъездной двери.

Стаховский встречал ее у распахнутой двери в квартиру, поджидая поднимавшийся на этаж лифт, и, как только Марианна перешагнула порог его жилища, ухватил за руку и притянул к себе. От неожиданности она плюхнулась как-то неуклюже, боком ему на колени, а он обнял, прижал к себе, уткнувшись лицом в шею, замер на несколько мгновений, втянув в себя с шумом аромат ее кожи и легких духов, прошелся цепочкой коротеньких поцелуев от ушка вниз и, обдавая горячим дыханием, зашептал, зашептал:

– Я так соскучился… безумно как-то думал о тебе постоянно… ты самая прекрасная женщина на свете… богиня… с ума меня совсем свела…

И что-то еще, все более и более страстное, эротичное, порочное, обещающее и обжигающее… И Марьяна таяла и горела, растворяясь в полыхнувшем желании, в этом его колдовском шепоте, задевавшем все нервные окончания ее тела, пробуждая спавшую невостребованно всю ее жизнь сексуальность. Она оказалась не в состоянии больше ни о чем думать, сомневаться, устремилась всем телом, душой, желанием к этому мужчине, на его зов, на его обещание.

Как они оказались в кровати, как добрались до нее, Марианна не осознавала и не видела. Тонула бесповоротно в поцелуе его губ, накрывших ее губы, растворяясь в нем, в том поразительном сексуальном накале и единении, втянувшем их двоих в горячечный, жарящий клубок желаний и стремлений.

И он вошел в нее, соединив их тела в одно целое, и был везде, заполнив собой, казалось, все пространство, все мысли и чувства – в ней, с ней, вокруг нее, и она отдавала ему себя, отдавала и шла за ним, подгоняя и зовя, увлекая вперед… И они неслись к своей яркой, покоренной уже ранее, испытанной вершине, точно зная, что там, наверху, их ждет непереносимо прекрасный финал-освобождение.

И взорвались, достигнув того, к чему так стремились и неслись.

Лежали опустошенные, наполненные и одновременно расслабленные, не в силах двигаться, говорить, переживая потрясающее «послевкусие» и отголоски оргазма в телах, словно плыли в неге, поразительным образом чувствуя и воспринимая ощущения друг друга как свои собственные, плавно погружаясь в сладкую дрему…

Пока не ворвался, разрушая обыденностью момент очарования и теплой восторженности, звонок домофона, прозвучавший слишком громко в полной тишине квартиры.

– Не пугайся, – подхватился Ян, приподнявшись на руках, целуя Марианну коротко в губы, – это доставка. Я заказал для нас обед в хорошем, достойном, проверенном ресторане у меня тут неподалеку, где я постоянный и любимый клиент.

Игнорируя разлетающийся по квартире нетерпеливыми трелями вызов домофона, он всмотрелся в лицо Марианны благодарным, удовлетворенным, переполненным нежностью взглядом, еще раз коротко чмокнул в губы и дернул какой-то шнур, закрепленный у изголовья кровати, освободивший из зажимов перекладину турника, ухватился за него, подтянулся и молниеносным, слитным движением перенес свое тело в коляску.

– Я быстро, – пообещал, разворачивая кресло к дверям.

– Уверена… – остановил его чуть хрипловатый от пережитой страсти, лениво-ироничный голос Марианны.

Ян тормознул, резко развернув коляску обратно. Она лежала на боку, подперев голову рукой, сияющая наготой своего великолепного тела, и смотрела на него веселыми глазами.

– …что за время пандемии и карантина курьеры доставки привыкли ко всякого рода причудам и закидонам клиентов и уж чего только не насмотрелись. Но, думаю, все-таки голый, бодрый и веселый колясочник произведет на парня неизгладимое впечатление.

– Я прикроюсь, – пообещал, хохотнув, Стаховский и «умчался» открывать.

Они накрывали вдвоем на стол, распаковывая и перекладывая из коробок на тарелки доставленную еду, болтали о всякой ерунде, посмеиваясь, обмениваясь остротами и шутками, постоянно дотрагиваясь, касаясь друг друга пальцами, губами-поцелуями, словами, взглядами, улыбками, словно не могли разорвать, ослабить нити единения, не могли удержаться от того, что притягивало их друг к другу с неодолимой силой.

Ну все, все – сели за стол, чокнулись бокалами с клюквенным морсом вместо вина, сняли пробу с действительно достойных и даже более чем достойных блюд и снова «зависли» друг на друге, погружаясь в разговор, во взгляды, в эротичную нежность, окутавшую их, словно ограждая, вычленяя из всего остального мира границами невидимого кокона.

– Я тут поняла, – призналась Марианна, – что ты про меня знаешь слишком много, даже то, что бы мне хотелось сохранить в тайне, а вот я о тебе не знаю совершенно ничего. Ну, кроме прапрадедушки, главного инженера по коммуникациям московских царских резиденций, и замечательного деда, прошедшего всю войну. И того, что ты был топ-менеджером одной из самых крутых компаний нашей страны, явным метросексуалом с глубокой и преданной любовью к себе великолепному и элементами откровенного самолюбования.

– Ах, вот каким я тебе виделся, – наигранно удивился Стаховский.

– Именно. А что, было как-то иначе? – усмехнулась Марианна. – За блестяще отшлифованным фасадом я не смогла рассмотреть твоей тонкой душевной организации и трепетной натуры?

– Где-то так, – рассмеялся Ян, крутнув иронично головой. – Но, в общем и целом, ты права: мне нравилась моя работа, пусть не до восторга и не во всем, но в принципе, по большому счету, нравилась, и самому себе я был очень даже приятен в своей успешности, в своих достижениях и перспективах. И кайфовал от того образа жизни, который позволял мне вести мой высокий финансовый и социальный уровень, от той степени доступности к благам и сервису VIP-уровня. В общем, меня более чем устраивала моя крутость.

– А какие претензии к работе у тебя имелись? – заинтересовалась упомянутой им вскользь неполной удовлетворенностью делами Марианна.

– Ну хотя бы те, что затачивался я изначально совершенно на другую работу и жизненную реализацию, весьма далекую от продаж и менеджмента.

– На какую же?

– Я был математиком. И не просто математиком, а еще и достаточно перспективным программистом, – пожав плечами, легко признался Ян.

У Стаховского довольно рано проявились способности, можно смело сказать: талант к точным наукам, в частности к математике. Уже в третьем классе он расщелкивал задачки за четвертый, а кое-какие и для пятого. Родители, обратившие внимание на способности сына, перевели его в математическую школу. А уж по личной инициативе он сам пришел еще и на специальный математический факультатив, где с детьми занимались преподаватели МГУ, уж так ему нравилась эта наука.

Но даже не математика в чистом виде стала для Яна самым захватывающим делом. Именно в то время в жизнь страны начали стремительно входить программирование и вычислительные машины, тогда еще весьма и весьма далекие от нынешних персональных ноутбуков, приблизительно как логарифмическая линейка от современных калькуляторов с тригонометрическими функциями.

Яна буквально завораживало все, что было связанно с компьютерами, с языками программирования, одни названия которых звучали для него как чудесные заклинания, как ожившая фантастика: «Паскаль», «Фортран», «ПЛ/1», «Кобол» – словно космическая электронная музыка Жан-Мишеля Жарра, ворвавшаяся вместе с компьютерами в ту нашу жизнь. Ян даже уговорил родителей нанять ему репетитора по английскому для более углубленного изучения языка, чем давалось по школьной программе.

И хоть, как у каждой нормальной семьи того времени, у Стаховских туговато было с деньгами, потому как совсем еще маленькими были брат и сестра Яна, погодки, а на дворе конец восьмидесятых – девяностый, а в стране уже вовсю «булькало» и кипело предреволюционное состояние, напряг с продуктами, работой и зарплатами, но родители, посовещавшись, решили, что ребенок все-таки не мопед себе просит и не баловство какое, а денег на учебу. Заняли-перезаняли и нашли репетитора. Правда, Ян в невероятно короткий срок освоил язык, настолько в нем горело нетерпеливое желание, стремление получить новые знания и погрузиться в волшебный мир программирования, что в скором времени нужда в преподавателе отпала вовсе.

Совершенно неудивительно и более чем логично, что, окончив школу, мальчик Ян поступил на математический факультет университета, выбрав отделение математики и кибернетики, где в то время и готовились-ковались будущие светила российского программирования. Он учился взахлеб, порой в прямом смысле до потери сознания, ну, почти до потери – до головокружения и черноты перед глазами, настолько погружался и увлекался какой-нибудь задачей, идеей, программой, что забывал есть-пить, засиживаясь в аудитории за древним громоздким монитором порой до полуночи.

Не стоит и говорить, что впереди Яна Стаховского ждала прекрасная карьера ученого-математика или талантливого программиста, проторенный путь, устеленный ковровой красной дорожкой, по которому тот уверенно и двинулся, поступив в аспирантуру, всерьез задумываясь о диссертации и ученой степени… с которого его сбила глупая проруха, что случается не только у старушек неосмотрительных, но и у дерзких вьюношей, материализовавшись в лице закадычного друга детства Тимохи.