– «…не смотри мне так в глаза – нельзя, нельзя…»

И, ударив по тормозам, кое-как справившись с управлением, Марианна свернула на обочину шоссе, включила на полном автомате, не соображая, что делает, аварийку, откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Все – кончилась вся ее хваленая железная воля, добитая бархатным голосом Ваенги, рассказывавшей о невозможности запретной любви.

Крик и вой стояли в горле, и Марианна понимала, что если не подавит, не победит и выпустит этот вой наружу, то утонет в слезах и безысходности…

Она никогда не была ценителем и потребителем современной эстрады, но кое-какие песни модных и раскрученных исполнителей, понятное дело, слышала, и не раз, куда ж от них денешься. В том числе и Ваенгу. И пару раз как-то услышав эту песню, под нелогичным названием «Шопен», помнится, недоумевала, как это можно жалеть, что ты кого-то любишь? Жалеть о том, что любишь человека?

Вот сейчас и поняла – как.

Вот так – давясь и заливаясь неудержимыми уже ничем, хлынувшими потоком слезами, Марианна жалела о своей первой и единственной любви к мужчине, накрывшей ее с головой, вошедшей в ее душу и жизнь, одарившей всем недоступным ей ранее великолепием чувств и эмоций. И рыдала на весь салон, заглушая Ваенгу с ее «Шопеном», выпустив из себя на свободу тот дикий вой отчаяния, что бился и клокотал в ней.

Сильная женщина, она понимала весь трагизм случившегося с ней. Она прекрасно понимала, что никогда не любила своего мужа, что у нее с ним не было ни духовного единства, ни глубокого взаимного понимания, ни даже секса достойного. Марианна никогда не обольщалась на этот счет – нет. Просто никогда не знала иных отношений. Не любила по-настоящему, не испытывала страстного, сводящего с ума желания, влечения и безумства соединения с любимым мужчиной, не испытывала и десятой доли великолепия тех ласк и того оргазма, которые испытала с Яном. И никогда не знала, что такое роскошь истинного доверия и откровения двух по-настоящему близких душой людей.

Вот довелось узнать. В сорок лет. Узнать… и отказаться от всего: от этого мужчины, оказавшегося единственным родным, от любви, от совершенно очевидно возможного счастья и радости жизни.

Но она не станет выбирать между своим счастьем и физическим и психическим здоровьем и счастьем своего ребенка.

Это не выбор. Не бывает выбора из одного пункта. Не выбор.

И она слушала Ваенгу, жалеющую о том, что любит, и первый раз в жизни испытывала реальную физическую боль от вынужденно принятого решения, заливалась отчаянными слезами, сидя в машине на обочине шоссе, ведущего в Москву.

Песня закончилась, а Марианна отплакала, чувствуя себя совершенно разбитой, опустошенной эмоционально до самого дна, измученной физически, и никак не могла сообразить, куда же ей теперь ехать. Куда деваться?

И вдруг, как озарение, вспыхнуло в мозгу такое четкое и ясное понимание, где она хотела бы и должна оказаться прямо сейчас. Где и с кем. С тем, кто может, хоть отчасти, утолить ее печали и понять. Достала платок, вытерла слезы, потрясла головой, сбрасывая бессильную дрему, завела машину и поехала.

Ее тут давно и хорошо знали, поэтому и пропускали без проблем. Она кивнула благодарно охраннику, приветливо улыбнувшемуся и распахнувшему перед ней двери, торопливо прошла через великолепный холл и, стараясь не производить никаких звуков, зашла в зал, в котором царила и творилась музыка, проскользнула по проходу между рядами и села в крайнее в пятом ряду кресло.

Ее сын Максим проводил репетицию большого оркестра в качестве дирижера, готовясь к новогоднему выступлению и конкурсу.

Поставив локоть на ручку кресла, Марианна опустила голову, спрятав глаза в ладони, и слушала, стараясь отодвинуть в глубину сознания все свои печали и горести, раствориться в музыке, отстранившись душой хоть на время от своих мучительных мыслей и терзаний.

Как она говорила Яну, их удивительная связь с Максимом никуда не делась с годами, даже когда тот вырос и стал вполне самостоятельным, целеустремленным человеком, занятым реализацией своего призвания, своего таланта, пожалуй, эта их духовная связь стала даже крепче, более чуткой, что ли.

Вот и сейчас Марианна совершенно точно знала, что сыну не требуется видеть, что она пришла, он просто почувствует ее присутствие в зале, и ей казалось, что даже музыка зазвучала как-то более светло и радостно, когда он ощутил это ее присутствие. Или просто ей необходимо было сейчас так думать и так ощущать эту их незримую связь на вот таком, высшем духовном и физическом уровне.

Музыка оборвалась, Максим сделал какие-то пояснения и замечания по ходу репетиции, поблагодарил музыкантов за работу и, объявив пятнадцатиминутный перерыв, развернулся лицом к залу, обрадованно улыбнулся, увидев Марианну, помахал ей рукой и поспешил к боковой лесенке.

– Привет, мам. – Он обнял и поцеловал поднявшуюся с кресла ему навстречу Марианну. Постоял так недолго, растворяясь в этом их материнско-сыновьем единении, а потом, чуть отодвинув от себя, всмотрелся внимательно в ее лицо и спросил озабоченно: – Что-то случилось?

– Да так, – попыталась отмахнуться Марианна, почувствовав, как в одно мгновение от этой его бережной заботы рванули к глазам недоплаканные слезы, через которые она заставила себя улыбнуться, поспешив успокоить сына: – Ничего. Ерунда.

– Ну-ка, ну-ка, – не поверил тот, усадил мать в кресло, сел рядом, взял ее руки в свои и все всматривался в ее глаза. И вдруг спросил: – Мамуль, ты что, влюбилась?

Ну что тут ответишь? Врать, что ли? Зачем, да и бесполезно.

– Да, – выдохнула Марианна обреченно, привычно уже загоняя слезы подальше.

– Понятно, – кивнул Макс, притянул ее к себе и, как давеча делал Ян, тихонько покачивая, принялся успокаивать: – Бедная моя мамочка. Я понимаю, отец и Кирюшка, все сложно. Но ты не переживай. – Он отодвинул ее от себя, не разжимая объятий, и, осторожно касаясь, вытер сорвавшуюся-таки предательскую слезинку со щеки. – Ну что ты, не плачь, все будет хорошо, – подбодрил он, – я точно знаю. Все обязательно наладится, и очень скоро, вот увидишь.

И снова прижал к себе, уткнувшись подбородком в материнскую макушку, тихонько покачивал и говорил что-то теплое, обещающее и ободряющее, а потом решительно отстранился.

– Я тебе сейчас сыграю. Хочешь?

– Ну конечно, – улыбнулась она ему через грусть.

– Вот и ладно, отвлечешься немного. – И вдруг неожиданно спросил: – Он хоть хороший человек?

– Кто? – не сразу поняла его вопрос Марианна.

– Тот мужчина, в которого ты влюбилась, – рассмеялся легко Максим.

– А-а, – протянула Марианна и честно призналась: – Мне кажется, что очень хороший. Замечательный. Но, наверное, это неважно.

– Да, – согласился с ней сын, – неважно, насколько он хороший, важно, что ты его любишь. Вряд ли бы ты полюбила плохого человека.

– Знаешь, любовь штука извилистая и нерациональная, – усмехнулась Марианна.

– Не знаю, – разулыбался ей задорно Максим, – не пробовал.

Поцеловал мать в щеку и поспешил на опустевшую сцену, сел за рояль, подумал, мысленно выбирая произведение и настраиваясь на него, опустил руки на клавиатуру и заиграл…

Шопена.

А Марианна сидела в зале, слушала, и абсолютно бесконтрольные слезы текли безостановочно по ее щекам и дрожащим губам в робкой, беспомощной улыбке…


Яну, как и Марианне, невозможно было заснуть в то утро. А есть такие, кто смог бы? Да? Когда женщина, которую любишь, объявляет тебе, что вы расстаетесь и больше не будете встречаться? Ну, наверное, есть такие «херои», но Стаховский точно не из их числа. Даже не думал об этой возможности – какой там сон, куда там! Но, в отличие от Марианны, Яна не разрывало от боли, отчаяния и безысходности, от ощущения безвозвратной потери своей единственной любви и не затапливало бессильными слезами. Потому что Стаховский определенно не собирался отказываться от этой женщины, и терять ее не собирался, а как раз-таки наоборот, намеревался сделать все, что в его силах и сверх его сил, чтобы не дать ей исчезнуть из его жизни.

У него была не прощальная и безысходная, а вполне себе деятельная бессонница.

Чутко настроенный на ее волну, Ян не удивился, когда услышал звук мотора проехавшей по дороге со стороны ее участка машины и, выглянув в дальнее окно, понял, что это уехала Марианна. И задержался у того окна, задумчиво глядя вдаль, где давно уже скрылась из виду ее машина.

Еще прошлым вечером, размышляя о том, стоит ли всерьез заняться делами господина Кирта, Ян склонялся скорее к тому, что, пожалуй, нет, отпустит он его – пусть живет нетронутым. Оскорбление, которое Кирт нанес ему лично, довольно быстро перестало быть актуальным для Яна, умевшего очищать свое сознание от негативных эмоций и реакций: на всякое дерьмо реагировать – только душу тратить. Да и чести многовато. Но ему требовалось понять, насколько серьезно Кирт прессингует бывшую жену, чтобы принять окончательное решение помочь Марианне или не вмешиваться, и она сама справится.

Теперь же всякие сомнения на эту тему отпали сами собой. Перед глазами Яна ярко, в деталях и подробностях стояла сцена встречи сына с мамой, в тот день, когда он познакомился с Кириллом, гонявшимся за котом Бармалеем. Он вспомнил, как, раскинув ручонки, мальчонка бежал, оглашая окрестности счастливейшим детским криком бесконечной радости: «Мамочка!!! Я здесь!»

И как они встретились, обнялись и застыли в этих объятиях. И не было в тот миг на земле никого счастливей их двоих, и не существовало ничего, кроме этой их беспредельной, огромной, безусловной любви друг к другу.

И каким надо быть му…ком, чтобы пытаться разлучить этих людей, оторвать ребенка от матери, лишить его той единственной абсолютной, высочайшей материнской любви, понимания и единения, лишить детского счастья в угоду своим амбициям, и удовлетворению своего больного эго, и жажде наказать женщину, посмевшую противостоять его желаниям и прихотям.

Да сейчас. А по сусалам?

Что, не прилетало давно? Зазвездились, господин Кирт, – круче нас только звезды, выше только Эверест.

Нет, понятно, что в своей прошлой жизни Стаховский тоже был не бело-пушистым мальчиком из церковного хора, а циничным, на пафосе и понтах, знавшим себе цену мужиком. Но это неизбежно, когда ты живешь и работаешь на уровне VIP, в пространстве определенного лакшери, в окружении людей из высшего звена политики, экономики и бизнеса, встречаешься не реже раза в месяц на переговорах с замминистрами разных стран, а часто и с самими министрами. Ты принимаешь правила и становишься таким, как диктует и ожидает от тебя определенный уровень тусовки, особенно когда большая ее часть – это потенциальные клиенты-партнеры твоей компании.

Все это понятно, но, слава богу, Яна всегда было кому «заземлить» и спустить с небес на землю, периодически встряхивая его пафосные мозги и напоминая об истинных жизненных ценностях и приоритетах. Его прекрасная, адекватная семья, родители, бабуля, особенно дед Ян Борисович, резковатый в своих прямолинейных оценках, да и брат с сестрой. Ну, и данное Яну базовое воспитание не позволяло планочке-то западать излишне, все в рамках нормальных погрешностей.

Но речь сейчас не о нем, а о человеке, готовом, потакая своему капризу, сломать жизнь и психику родному сыну, а заодно и нескольким близким ребенку людям. А это, знаете ли, уже за гранью и вне понимания Стаховского. Да и как ни крути, а с любой точки зрения такое дело никуда не годится. Как там у классика? «Не мог понять в сей миг кровавый, на что он руку поднимал». Кажется, так.

Ну так ничего, господин Кирт, мы объясним и растолкуем, на кого вы наехали, а по ходу, раз вы совестью не пользуетесь, заставим вас родину любить. Уважать и сильно побаиваться. Удовлетворим, так сказать, запрос на справедливость, и, что-то подсказывало Стаховскому, запрос не только его одного.

Ян никогда не совершал в своей жизни ничего героически-показательного, ну в том смысле, что не служил в спецназе и ОМОНе, не работал в МЧС, не спасал утопающих, не отбивал девушку от хулиганов и тому подобное – не довелось, да и не собирался начинать и пробовать.

Как раз наоборот, для тех планов по принуждению к гуманизму зарвавшегося господина Кирта, которые задумал Стаховский, требовались деяния тихие, частично не совсем чтобы законные, но во многом, между прочим, на благо государства. Даже в очень многом, а посему – закон не пищеварение, можно иногда и нарушить в целях восстановления справедливости. Если слова исчерпаны, то, как говорят киллеры, работаем удаленно.

И хакер там, не хакер, в чем Яна подозревала с самого начала Марианна, но не стоит забывать, что Красную Шапочку, на минуточку, спасли браконьеры, так что, в принципе, важен конечный результат, а не форма его достижения.

Ладно, это все лирика, а реалии…

А вот реалии Стаховского неожиданно сильно подивили. Просмотрев все документы и наработки, которые имелись у него на Кирта, и изучив всю, какую смог накопать за столь короткий срок, информацию по нынешним, текущим делам и бизнесу Константина Аркадьевича, Ян сделал порадовавшие его выводы: оказалось, что за последние пять лет бизнес Кирта сильно просел. Поучаствовав в нескольких неудачных проектах и вложившись в изначально убыточную схему, тот потерял довольно приличный процент своего капитала, да и имидж слегка подпортил, не послушав советов грамотных финансистов и позарившись на обещанные большие прибыли.