Шум за столом нарастал. Теперь, перебивая друг друга, говорили о вещах совсем обыденных. Обсуждали породы собак, осторожно злословили о порядках в государстве, сетовали на низкую зарплату специалистов. Хвастливо упоминали о добытых должностях. И разумеется, судачили о детях, бабушках и дефиците. Обо всем этом можно было говорить в любом месте, не обязательно для этого собираться в школе. Лишь одно печальное событие ненадолго вернуло всех в прошлое: недавно умер их классный руководитель, физик по прозвищу Вольт. Молодой Вольт учил ребят не только премудростям физики. Часто на классном часе он читал стихи, открывая для ребят имена Евтушенко, Рождественского, Вознесенского. Вольта помянули очередной рюмкой, как принято, не чокаясь. Благодаря Вольту Иветта и сама начала писать стихи, хотя так и не решилась их обнародовать. Затем разговор, очертив круг, вернулся к Владимиру Амосову.

Каждая встреча с Амосовым, случайная или запланированная, только расстраивала Иветту Николаевну. Образ, выстроенный в ее душе, рассыпался от соприкосновения с действительностью. В юности она все надеялась, что вот однажды он одумается, прозреет, поймет, какая замечательная она, Иветта, девушка. Что подойдет и скажет: «Как долго я шел к тебе, какой был дурак, что не обращал внимания. Но теперь мы все исправим, еще не поздно». Так она грезила и в восемнадцать, и в двадцать два, когда выходила замуж за другого человека, и даже когда уже родился сын. Но появление на свет дочки отрезвило Иветту. Глупые мечты растворились в мыльной воде огромного таза с пеленками. Постепенно образ Амосова поблек в ее памяти, съежился. Оказалось, что время действительно лечит. Но испытание встречей она не прошла, сейчас ей вновь стало больно. Больно смотреть на того, кто отверг ее когда-то и кто не замечал сейчас. Тем временем Владимир Амосов по просьбе остальных исполнил свой коронный номер: хорошо поставленным голосом с большой экспрессией прочитал стихотворение Есенина «Собаке Качалова», сорвав бурные аплодисменты. Потом в паре с Жанной разыграл какую-то репризу: та выглядела достойной партнершей именитому однокласснику. Вспомнили школьные спектакли, в разговоре всплыли и какие-то проказы, смешные случаи. Иветта тоже вдруг вспомнила эпизод:

– Володечка, помнишь, как нас с тобой выставили из этого самого класса, с урока истории?

Амосов виновато посмотрел на соученицу:

– Хоть убей, Ивочка, не припомню. Да меня редкий день не выгоняли из класса. Однажды чуть из школы не исключили…

И снова воспоминания завертелись вокруг героя класса, не отличавшегося примерным поведением. Иветта незаметно выскользнула из класса. «Никто и не заметит моего отсутствия», – промелькнула у нее грустная мысль.

2

Иветта шла школьным коридором, одинокая и чужая всем. Ощущение своей неуместности на этом вечере усиливалось шумным многолюдьем вокруг. Там и тут стояли группки недавних выпускников, очень юных и очень громких. Доносились обрывки чужих разговоров. Свежеиспеченные студенты торопились похвастаться успехами перед учителями и одноклассниками, каждый воинственно отстаивал свой вуз, искренне считая его самым замечательным и важным. Иветта поднялась на верхний этаж, сама не понимая, почему она все еще здесь, почему не уходит домой. Она точно знала, что больше никогда не вернется в школу, это уж точно. И потому хотелось в последний раз пройти ее коридорами, взглянуть на знакомые кабинеты. Иветта приоткрывала одну, другую двери. Картина в кабинете ботаники заставила ее, забыв о приличии, задержаться у щели. Три бабушки и один дед склонились над классной фотографией, с ее помощью объясняя друг другу, кто они такие. Тыча пальцами в потускневшие изображения, они доказывали свою общность с девочками и мальчиками из далекого прошлого. Возможно, каждый из них не мог взять в толк: почему так изменились другие, если я остался почти прежним. Иветта тихо прикрыла дверь и пошла дальше. Вот как выглядит общение самых старых выпускников: они даже не узнают друг друга! Нет, Иветта попрощается со школой сегодня!

У кабинета физики она остановилась. Сказали, их Вольт работал почти до последнего дня жизни, хотя неизлечимая болезнь давно подтачивала его изнутри. Минувшим летом он принимал выпускные экзамены. Как жаль… Никаких голосов из кабинета слышно не было. Иветта приоткрыла дверь: в классе было темно, только отдаленный уличный фонарь бросал молочно-голубоватый свет в крайнее окно. Иветта на ощупь добралась до второй парты в колонке у двери. Это было ее место. Физика в школе с театральным уклоном давалась в минимальном объеме, но ребята, как ни странно, любили этот предмет. Вольт был учитель от бога. Все, о чем он говорил, было интересно и ново. Нашумевший кинофильм, книжная новинка, песни популярных бардов – все преломлялось в сознании ребят через взгляд Вольта. И все они были благодарны ему впоследствии. Он возбудил в них заряд любознательности – так электричество возбуждало старинное колесо, по-прежнему стоящее на учительском столе. Его металлические пластины тускло отражали блики уличного фонаря. Глаза Иветты уже привыкли к полутьме. Она приблизилась к колесу и крутанула ручку. Несколько синих искорок выскочило ей навстречу.

– Браво, браво! – откуда-то с последней парты прозвучал странный голос: то ли низкий женский, то ли высокий мужской.

Обернувшись, Иветта увидела женщину с длинными, спадающими на плечи волосами, но, приглядевшись, поняла свою ошибку. Пиджак с широкими плечами и темнеющая полоска галстука на белом треугольнике рубашки принадлежали явно мужчине.

– Извините, я думала, что одна здесь, – оправдываясь, отозвалась она. – Вы тоже в этом классе учились?

– Мы все учились понемногу чему-нибудь и где-нибудь, – перефразировал незнакомец Пушкина.

Иветта Николаевна спохватилась, что находиться в темном классе с незнакомым мужчиной не очень прилично, и, пошарив по стене, нащупала выключатель. Свет вспыхнул неожиданно и ярко, будто заработало в полную мощь, брызнув искрами, доисторическое колесо.

Иветта увидела, что ее собеседник совсем молод, возможно студент, вчерашний школьник.

– Давайте знакомиться, раз наши души прильнули к одному месту, – привстал «студент». – Глеб.

– Иветта… Николаевна.

– Вы какого года выпуска? – спросил Глеб.

Иветта назвала год. Глеб присвистнул:

– А я-то считал, что у меня дата солидная! Пять лет, как последний звонок отзвучал.

– Что же вы, Глеб, уединились, оставили своих товарищей?

– Я мог бы спросить вас о том же, Иветта Николаевна.

Лицо Глеба оказалось узким и сильно удлиненным. Пепельно-серые волосы, закрывающие уши и шею, лишь отчасти маскировали неправильную форму лица. Но большие выразительные глаза с темными, расширенными зрачками смотрели на Иветту с грустью и пониманием. Глаза были старше их владельца. Такие глаза располагали собеседника к откровенности.

– Видите ли, Глеб, у нас был замечательный физик, Вольт мы его звали. К сожалению, он недавно скончался. Вот я и зашла сюда, понимаете? Вы, случайно, у него не учились?

– Случайно учился. Вольт даже был нашим классным руководителем. Не знаю, как в ваше время, а у нас он и литератора замещал, неформально, разумеется. Знакомил нас с теми поэтами, которых не было в программе: с Ахматовой, Бродским. Теперь ведь его имя на Западе гремит, а у нас не печатают.

Собеседник заинтересовал Иветту. Может, он и сам поэт? И, как положено поэту, размышлял в уединении пустого класса. Иветта уважительно посмотрела на юношу:

– А вы, Глеб, тоже поэт?

– Нет, скорее художник.

– Студент?

– В студенты еще пробиться надо. Посещаю подготовительные курсы при Академии художеств.

– Там, наверно, конкурс страшный, с первого раза трудно пройти? – деликатно поинтересовалась Иветта.

– Да. Многие год за годом поступают, но я еще не пробовал, – признался Глеб и охотно поведал свою историю.

Оказалось, после школы Глеб умудрился поступить на физический факультет в университет, однако вскоре понял, что ошибся в выборе, и махнул рукой на учебу. После отчисления попал в армию. Благодаря какой-то пустяковой болезни его признали ограниченно годным, так что служба прошла спокойно, в канцелярии военкомата. Там он наловчился делать стенгазеты и вообще приохотился к краскам. Теперь вот постигает основы рисунка и живописи на курсах. На следующий год будет поступать в академию или Муху – еще не решил.

И снова Глеб удивил Иветту: выпускник театральных классов поступает на физический факультет.

– Зачем же вы пришли в эту школу? Не разумнее ли было выбрать математические классы, если вы собирались точные науки штурмовать?

Глеб смущенно подергал себя за ухо, но потом раскололся:

– Была причина, и очень веская. Почему-то мне кажется, Иветта Николаевна, что вы меня поймете. Я учился в этой школе с первого класса, жил-то неподалеку. А к девятому, когда надо было выбирать профиль, я еще не определился толком. И было тут еще одно обстоятельство… В детстве я был трудноуправляем: и сам ребят часто задирал, и мне от них доставалось. Одним словом, трудный ребенок. Но за восемь лет ко мне привыкли, да и я стал поспокойнее. Я же не со зла бузил, все искал правду, добивался истины. Мне повезло: в седьмом классе я попал к Вольту, и тот из меня начал человека делать. А позднее сестре посоветовал не забирать меня из школы. Сестра посчитала, что игра в школьных спектаклях приобщит меня к литературе. Она сама профессиональный литератор, а я к книгам равнодушен в ту пору был. А Вольт пообещал со мной дополнительно по физике заниматься. Я под его влиянием в предмет влюбился, потому и на физфак пошел.

– А почему ваши дела решала сестра?

– Она меня с десяти лет воспитывает, тогда родителей не стало.

– Вижу, человек вы непростой. С таким характером в армии, наверно, нелегко пришлось?

– Всякое было, даже вспоминать неохота. Но за битого, как говорится, двух небитых дают. В школе я слыл чудаком – физик в театральном классе. А тут еще и физиком не стал… Ребята все институты пооканчивали, некоторые женились, а я – никто.

– Почему никто? Вы – мужчина, отслужили армию. Теперь обнаружили в себе художественный дар. Поверьте, о вас еще заговорят.

Иветта почувствовала в Глебе родственную душу – он тоже был не понят бывшими одноклассниками. Приободренный Глеб разоткровенничался:

– Вы меня понимаете, Иветта Николаевна. Я действительно изменился, армия прибавила мне уверенности. Разве иначе я решился бы профессионально заняться живописью? А одноклассники меня не то за шута, не то за убогого держат. Снова подначки пошли, шпильки… Хотелось с ними о жизни поговорить, ведь теперь многое видится иначе. Но ребята не видят меня настоящего, я для них не изменился.

– Знаете, Глеб, – высказала пришедшую ей на ум догадку Иветта. – Может, дело не в одноклассниках, а в нас самих. Мы, попадая в эти стены, залезаем в старые шкуры. Меня, честно вам скажу, тоже в классе не жаловали. Не задирали, а просто не замечали. И представляете, сегодня – та же история: я как была серой мышкой в десятом классе, так ею для одноклассников и осталась.

– Шутите! Вы же красивая женщина! У вас такие выразительные глаза. Это я вам как художник говорю.

Глаза Иветты и впрямь вспыхнули и обдали Глеба мягкой волной нежности. От смущения она, не зная, чем занять руки, стала наглухо застегивать платье.

Глеб оживился:

– Иветта Николаевна, вы не согласились бы мне позировать для поясного портрета? Я сейчас тему человека прохожу на курсах. Из вас выйдет замечательная модель!

– Это интересно: посмотреть на себя глазами художника, – улыбнулась Иветта, – но у меня совсем нет времени. Я инженер, весь день на фабрике, да еще семья. У меня двое детей.

– Двое детей? – поскучнел Глеб. – Ну, как хотите. Но если надумаете – вот телефончик, звоните.

Глеб вырвал из записной книжки листок и черкнул несколько цифр.

«Глеб Четвергов», – прочитала Иветта, убирая записку в сумочку.

Они поговорили еще немного, и каждый получил ту порцию внимания и уважения к себе, которой был лишен в среде одноклассников. Потом вышли из класса, и Иветта заторопилась домой.

– Вы больше не вернетесь к своим? – поинтересовался Глеб.

– Нет, Глеб, побегу к деткам. Их без меня в постель не загнать.

– Приятно было пообщаться, Иветта Николаевна. Благодаря вам я кое-что понял: люди видят нас такими, какими мы сами себя ощущаем. И теперь я чувствую себя иначе. Пойду-ка докажу ребятам, что Глеб Четвергов больше не клоун.

3

Понедельник начался для Иветты Николаевны чередой привычных забот. Впечатления от школьного вечера потускнели, и сухая встреча с Владимиром уже не расстраивала. Его как не было в жизни Иветты, так и нет. А знакомство с Глебом подвело итог: кончилось время ее любви. Первоклассники, которые дарили ей цветы на выпускном вечере, уже стали взрослыми людьми! Почему-то это соображение даже успокоило ее и придало ощущение свободы – свободы от новых влюбленностей и разочарований.