Ирена поняла намек и возмутилась.

– В таком случае ты останешься дома с бабушкой, – объявила она, выплывая из спальни и на ходу покачивая бедрами.

Пенелопа высунула язык ей вслед, потом с размаху плюхнулась на кровать, так что пружины жалобно заскрипели. Девочка вытянулась на кровати родителей «с папиной стороны» и грустно улыбнулась – она все-таки, пусть и отчасти, добилась своего, она не пойдет на площадь смотреть спектакль, но зато избежит унизительного для себя вечера в отеле «Мирамар».

Впервые Пенелопа внимательно оглядела спальню родителей, принадлежавшую когда-то прадедушке, капитану военно-морского флота Алкивиаду Гуалтьери. Над комодом висел писанный сепией огромный портрет прадеда и его жены, умершей родами бабушки Диомиры. Затянутая до самого подбородка в кружевное с оборочками платье прабабушка на портрете была молодой женщиной с невыразительным лицом и темными волосами. Она сидела в кресле, чинно сложив руки на коленях. Капитан в белом офицерском кителе и форменной бескозырке стоял рядом с ней, вытянувшись по стойке «смирно». Если бы не темные и пышные усы, это был бы вылитый портрет бабушки Диомиры. Впрочем, у бабушки тоже были бы усики, подумала Пенелопа, если бы ее косметичка не удаляла их воском.

На комоде стояла перламутровая рамка с фотографией ее родителей в день свадьбы. По бокам от молодоженов стояли двое детей, одетых пажами: Манфредо и Мария Роза Пеннизи, ее двоюродные брат и сестра.

Раньше Пенелопа часто спрашивала у матери:

– А почему меня нет на этой фотографии?

– В день свадьбы ты была еще на луне. Ты родилась девять месяцев спустя. Если бы мы с папой не поженились, ты бы не появилась на свет.

Теперь-то Пенелопа все понимала, но когда она была маленькой, это объяснение казалось ей невразумительным, и она чувствовала себя отсроченной от жизни родителей. На этой цветной фотографии выделялось смуглое лицо ее отца Доменико (в семье его звали Мими). Он был на несколько сантиметров ниже своей невесты, наряженной в роскошный туалет в стиле «ампир» с высокой талией, «скопированный с портрета Жозефины Бонапарт», как объясняла бабушка, всегда выбиравшая высокопарные сравнения. Ирена в этом пышном наряде казалась совсем девочкой – этакой испанской инфантой. В волосах, поднятых наверх, был прикреплен веночек из флердоранжа, из-под него спускалась газовая фата. Папа застенчиво улыбался и сжимал обеими руками руку мамы в перчатке. Пенелопа однажды видела фильм с Омаром Шарифом и решила, что отец похож на него: в лице у Мими было что-то арабское.

Доменико, уроженец Сицилии, был одним из отпрысков многочисленной семьи. Когда все Пеннизи собирались вместе, их оказывалось не меньше сотни. Когда-то семья владела землями в провинции Катания, но многочисленные разделы имущества свели это богатство к нулю. Папе достался в наследство небольшой земельный участок и полуразрушенная вилла у подножия Этны.

По окончании лицея отец был отправлен в Рим, где закончил экономический факультет университета и получил место в банке. Он хорошо проявил себя, и когда банк открыл филиал в Чезене, его назначили шефом отделения. На теннисном корте флотского клуба в Чезенатико Мими Пеннизи и познакомился с Иреной. Сицилиец без памяти влюбился в красавицу, и она тоже не осталась равнодушной к обаянию перспективного банковского служащего, отличавшегося галантностью манер и имевшего все шансы сделать успешную карьеру. Как раз в то время Доменико получил предложение переехать в Милан и возглавить отделение банка.

Бабушка Диомира изо всех сил способствовала этому браку по нескольким причинам. Во-первых, она уже начала ощущать нехватку денег, а во-вторых, в свои преклонные годы была уже не силах сдерживать чересчур темпераментную Ирену. Поэтому она устроила грандиозную свадьбу и была счастлива, когда дочь отбыла в Милан, где родители Мими купили молодым в подарок квартиру. Бабушка Диомира, со своей стороны, щедро отдала им большую часть семейного серебра.

Пенелопа не раз присутствовала при спорах между родителями, зачинщицей которых всегда бывала властная и деспотичная Ирена, упрекавшая мужа в том, что он не оправдал ее ожиданий. Она надеялась, что со временем Доменико займет место в руководстве банка, но муж ее разочаровал: отчасти по инерции, отчасти из-за полного отсутствия карьеристских устремлений, но главным образом потому, что был вполне доволен своей работой, позволявшей ему быть рядом с семьей.

– Когда делаешь карьеру, теряешь все, что тебе дорого в жизни. Официальные обеды и ужины, совещания, советы директоров, командировки по стране и за рубеж… Я сицилиец, закоренелый домосед, я предпочитаю спокойную жизнь, – оправдывался Мими, когда жена его критиковала.

– Ты упускаешь из виду одну маленькую деталь: деньги. Почему ты довольствуешься мизерной зарплатой, когда мог бы зарабатывать в десять раз больше? – возражала Ирена.

– Потому что большие деньги до добра не доводят. Ты посмотри на своих подруг: они тратят деньги без счета, и все им мало. У нас есть все необходимое, мы можем себе позволить даже какой-нибудь каприз. Вот вроде этого, – говорил Мими, протягивая жене подарок – золотые дамские часики «Ролекс».

Ирена, которую подобные знаки внимания никогда не оставляли равнодушной, объявляла перемирие, но при первой же возможности вновь открывала военные действия.

Пенелопа, молчаливая свидетельница семейных сцен, вскоре поняла, как функционирует механизм взаимоотношений между родителями, и в глубине души решительно встала на сторону отца.

Услыхав, что бабушка зовет ее с первого этажа, она поднялась со скрипучей родительской кровати и спустилась в гостиную. Телевизор был включен. Бабушка смотрела «Игры без границ».

– Почему ты не пошла с мамой? – спросила она, затянувшись сигаретой.

– Я хотела пойти на площадь. Сегодня вечером там будет спектакль. Скоро за мной зайдет Сандрина, а я не могу идти, потому что мне мама не разрешила, – хмуро пожаловалась внучка.

– Не смею ни обсуждать, ни осуждать решения твоей матери, а посему тебе поневоле придется ее слушаться, – многозначительно изрекла Диомира.

– Да, тут уж ничего не поделаешь, – вздохнула Пенелопа.

– А знаешь, мы поступим вот как: я поведу тебя посмотреть спектакль, хотя мне не к лицу толкаться sans facon[5] среди купальщиков, – вдруг объявила бабушка.

Она выключила телевизор и потушила сигарету, надела шляпку из синей соломки, захватила ридикюль и направилась впереди Пенелопы к выходу. У дверей их встретила Сандрина Дзоффоли. Она тоже сгорала от нетерпения увидеть спектакль. Они вместе направились к площади, встретившей их ослепительными огнями импровизированной сцены, сбитой из досок.

Бабушка нашла свободный стул, а Пенелопа с подружкой пробрались сквозь толпу, чтобы очутиться поближе к сцене.

Пенелопа не замечала ни провинциальной декламации, ни убожества сценического оформления. Она не столько слушала, сколько вбирала в себя диалоги.

Молодые актеры были прекрасны или, по крайней мере, представлялись таковыми восторженному взгляду Пенелопы, которая уже чувствовала себя Джульеттой и покраснела.

Все эти рассуждения об очах, губах, поцелуях привели ее в восторг, хотя половины слов она не понимала. Сандрина толкнула ее локтем в бок, увидев, что Пенелопа плачет над трагическим концом двух влюбленных.

– Ты что, рехнулась? Это же всего лишь пьеса!

– Это трагедия. Это ты рехнулась, раз не понимаешь этого.

Только теперь она осознала, насколько глупыми и пустыми были ее собственные стихи. Ее сердце переполнилось чувствами, названия которым она не знала, и ее больно задело, что несчастные любовники «воскресли», чтобы выйти на поклоны. Два часа, прожитые за один миг, погрузили девочку в фантастический мир, заставивший ее улыбаться, страдать и плакать. Восторженное состояние не покинуло ее и по возвращении домой. Ирены дома не было.

– Живо отправляйся спать, – сказала бабушка. – А главное, не рассказывай маме, что мы с тобой толкались в толпе.

– Спасибо тебе за все, бабуля, – благодарно прошептала девочка, прижавшись губами к ее щеке.

Но вместо того, чтобы идти спать, Пенелопа поднялась по винтовой лестнице в башенку и остановилась у окна, выходившего в сад. Пенелопа взглянула на усеянное звездами небо. Щемящая грусть пронзила ее. Она провела рукой по волосам, воображая, что они такие же светлые и длинные, как у Джульетты. Потом она опустила взгляд в сад и в один миг перенеслась из бабушкиного дома в палаццо Капулетти в Вероне. Тихим взволнованным голосом Пенелопа стала повторять запомнившиеся строчки из только что увиденной трагедии.

Ее бы не удивило, если бы Ромео ответил на ее призыв. Июльская луна, высоко стоявшая в небе, освещала переулок, к которому примыкал сад.

И вдруг она увидела в переулке две сплетенные в объятиях фигуры – мужскую и женскую.

На женщине было белое платье. Свет луны падал на жемчужные грозди в ушах женщины.

– Мама, – прошептала Пенелопа, чувствуя, как сердце замирает у нее в груди. – И Ромео Оджиони, – добавила она с презрением, всей душой ощущая пропасть между молодым Монтекки и мерзким Оджиони, пожиравшим в жадном поцелуе губы ее матери.

3

Роковое открытие перевернуло все чувства в душе Пенелопы. Стыд, боль и ревность вытеснили любовь. Тем летом Пенелопа перестала вести дневник и записывать рифмы. Коробка из-под печенья полетела в мусорную корзинку.

Девочка так и не рассказала матери о том, что видела, но отношения между ними испортились окончательно. Пенелопа не скрывала своей враждебности. Стоило Ирене попросить ее о чем-то, как дочь вызывающе дерзила в ответ. Эта своего рода необъявленная война растянулась на много лет.

Пенелопе исполнилось семнадцать, но она по-прежнему проводила каждое лето в Чезенатико. Как-то раз в июле, догоняя бабушкиного кота, стянувшего кусок колбасы, она вбежала в родительскую спальню. Ирена сидела на постели и плакала. Тушь для ресниц оставила две черные полоски у нее на щеках.

– Пойди сюда, Пепе, – позвала она дочь плачущим голосом.

Кот тем временем взобрался на шкаф и невозмутимо взирал на них сверху вниз.

Пенелопа медленно подошла к матери, глядя на нее с недоверием.

– Знаешь, почему я плачу? – спросила Ирена. Пенелопа покачала головой. Она не знала и не хотела знать.

– Мне кажется, я утратила привязанность человека, который мне очень дорог, – прошептала мать.

– Ах да, до меня дошли слухи, что синьор Ромео Оджиони женился, – не удержалась девушка и тотчас же пожалела, что с ее губ сорвалось ненавистное имя.

Ирена вытерла лицо бумажной салфеткой.

– Он тут ни при чем. Я плачу из-за тебя, – призналась она. – Вот уже несколько лет мы друг другу словно чужие. Я стараюсь не драматизировать наши разногласия, все надеюсь, что они разрешатся сами собой. У тебя был переходный возраст, я понимаю. Матерям в таких случаях следует проявлять терпение. Но ты уже выросла, ты уже почти взрослая, а мы все по-прежнему на ножах. Что я тебе сделала? Чем обидела?

Вопросы матери Пенелопа восприняла как вторжение в заповедную область своих чувств. Между ними не было ничего общего. Пенелопа не воспринимала мать как родного человека и хотела во что бы то ни стало сохранить дистанцию.

– Ничего ты мне не сделала, – ответила она. – Но если ты плачешь из-за меня, меня это не касается. Не впутывай меня в свои проблемы. Они не имеют ко мне никакого отношения.

– Ты очень жестока, – сокрушенно вздохнула Ирена.

– Я говорю то, что думаю. Ты же всегда хотела, чтобы я была честной, – бросила через плечо Пенелопа, поворачиваясь, чтобы уйти.

На самом деле она тоже страдала от разрыва с матерью и замкнулась в себе, чтобы избежать непонятных ей проблем, слишком пугающих и сложных для ее юной души.

Пенелопа сочинила балладу и этим утром спела ее на пляже своей подруге Сандрине под аккомпанемент гитары, зная, что мать все слышит. Песня представляла собой гневное обвинение против Ирены, хотя ее имя, разумеется, не называлось. Та все прекрасно поняла, но промолчала, а потом закрылась у себя в спальне, чтобы выплакаться.

– Прошу тебя, Пепе, давай поговорим, – умоляюще проговорила Ирена. – За что ты меня так ненавидишь?

– Вовсе нет, – покачала головой Пенелопа. – Просто я не понимаю, почему ты считаешь, что можешь делать все, что захочешь?

– Почему ты заговорила о Ромео Оджиони?

– Сама знаешь, – уклончиво ответила Пенелопа, опустив взгляд.

Ирена взяла ее за подбородок и заглянула прямо в глаза.

– Синьору Оджиони удалось спасти то немногое, что еще оставалось от бабушкиного имущества. Он деловой человек. Если дом в пригороде Форли еще принадлежит нам – это его заслуга. Он выселил жильцов и разместил в здании один из своих цехов по производству пуговиц. Сегодня бабушка сводит концы с концами благодаря аренде, которую он платит. Он отремонтировал и укрепил стены за свой счет. Он хорош собой, умен и в достаточной степени циничен, чтобы добиться успеха. По отношению к твоей бабушке он был честен и щедр. Он поступил так ради меня, потому что я ему нравилась. Я тоже была к нему неравнодушна. Года два я позволяла ему ухаживать за собой, это правда. Возможно, я зашла бы и дальше, но именно ты, сама того не зная, остановила меня и помогла сохранить верность тому, во что я верю: моему браку и моей дочери. Ну, словом, Пепе, ничего серьезного между нами не было. Может быть, он и надеялся… Но потом понял, что напрасно. Вот почему он женился. Я люблю твоего отца и от души желаю, чтобы и ты нашла себе мужа, похожего на него. Ну, разве что… пусть у него будет чуть больше честолюбия. Если это и правда, что страдания не так мучительны, если есть деньги.