Горько усмехнулась, плотнее кутаясь в тонкую бабушкину шаль. До жути хотелось курить. Так сильно, что дрожали пальцем, а рот наполнялся слюной. И хотя я никогда до этого сигарету и в рот не брала, меньше желание от этого не становилась. Да и потом, не напиваться же мне, в самом-то деле?

Обхватив белый фарфор ладонями, принялась вертеть кружку из стороны в сторону, закусив нижнюю губу. Я ведь действительно любила его, на самом деле любила Андрея. Сильно и без оглядки. И, как и все влюблённые, искала причину в себе, пыталась понять, что делаю не так. Терпела, закрывала глаза, молчала, ждала и надеялась на чудо. Что ж…

Чудо не случилось. Да, узнав о беременности, он присмирел. Просил прощенья, давал слово, клялся своей честью и своим же воинским званием. Заврял, что больше никогда. И да, действительно держался. Год. Целый год у нас была настоящее, а не придуманная мною семья. Семья, где все были счастливы, где не было криков и угроз, где меня не били, то не оставляя следов, то специально разбивая губы в кровь, что бы не показывалась на улице пару дней или недель. Просто семья…

Наверное, я действительно дура. Но тогда я успокоилась, перестала трястись от страха, забыла, что его слова не стоили ничего ещё до рождения дочери, так с чего бы им вдруг обрасти хоть какой-то ценой? Расслабилась, глядя на то, как он играет с ребёнком, как ухаживает за ней, как опекает её.

Очнулась только услышав плач моей малышки. Я не помню, о чем я думала, я не помню что было. Помню что выскочила из кухни с первым, что подвернулась под руку. И увидев, как он лупит по щекам маленького, грудного ребёнка, не стала ничего говорить. Я просто от души ему врезала, да. Поймала врасплох, да так, что он растянулся на полу. А я…

Ну а что я?

Усмехнувшись, залпом допила гадкий даже на вид кофе. Тогда я не стала проверять, жив он или нет. Схватив документы, ребёнка и деньги, я убежала к родителям прямо в том, в чем была, не обращая внимания на косые взгляды соседей и прохожих. И положа руку на сердце, если бы он тогда умер, я бы не стала горевать, нет.

А если уж совсем честно, то сегодня я бы ещё и добила, что бы уж наверняка. Лучше отсидеть за убийство и выйти на свободу с чистой совестью, живя без страха за себя и собственного ребёнка, чем сейчас болтаться в состоянии невесомости. Неизвестность, всё-таки, страшная штука.

Поёжилась, снова вспоминая всю череду событий, слившихся почти в одно размытое пятно, случившихся за неполные три дня. Приход Андрея, Варяг, прилетевший откуда-то из очередной своей Тмутаракани и едва не отправившийся самостоятельно разбираться с тем, кто это со мной сделал. Еле удалось убедить его, что трещина в ребре, сотрясение и общие следы близкого знакомства с твёрдой поверхностью на мне — это вовсе не дело рук одного конкретного и хорошо известного нам обоим байкера. А когда всё же удалось, пришлось рассказывать неаппетитные подробности о моём неудавшемся замужестве.

Сначала ему с просьбой отвезти Марью и сдать её на руки Костину. Потом явившемуся как гром среди ясного неба Лектору. Который на мои попытки уйти от ответа не отреагировал, вообще никак. Смерил нечитаемым взглядом, насильно споил два бокала коньяка, непонятно как оказавшегося у меня на кухне и велел рассказывать. Просто, без понуканий, без длинных уговоров. И я заговорила.

Сбиваясь, проглатывая окончания, не замечая текущих по щекам слез, а после наступившего оцепенения. Я просто выложила ему всё, что есть и всё, что будет. Рассказала про суд, про то, что даже сейчас я могу точно сказать, что шансы у меня ладно если нулевые. Ярмолин тогда только чему-то невесело так усмехнулся. И крепко обнял, прижимая к себе, согревая дрожащую меня и обещая, что всё будет хорошо. Вот всенепременно. И хотя на душе стало чуть теплее от такой заботы и поддержки…

Я поймала себя на мысли, что это — не то. Не те слова, не тот голос, не тот человек. Но за неимением лучшего, как говорится, приходится довольствоваться тем, что есть. Хотя в то, что эти упрямые байкеры со слегка (а местами и не слегка) поехавшей крышей смогут что-то изменить в сложившейся ситуации. Разве что разбавят потенциальное судебное разбирательство справками из травматологии, предоставленными бывшим супругом.

Он не мальчик-одуванчик, но и банда тоже не хухры-мухры, как любит говорить ребёнок. Вот только что это меняет-то? Что?!

Потёрла переносицу, пытаясь собрать в кучу то, что по идее являлось мыслями. И сгорбилась, уткнувшись лбом в столешницу. Состояние апатии сменялось беспокойством и лёгкой истерией, что бы снова уступить место апатии и той самой, пропитавшей всё вокруг безнадёжности. От которой хотелось или выть чёртовым раненным зверем на луну, или сбивать снова кулаки в кровь об ближайшую твёрдую поверхность. Потому что я не знала, что мне делать и как быть.

Три дня с визита моего бывшего мужа прошли как в тумане. Я осознавала себя кроликом, в окружении змей и шанса выбраться из ловушки у меня, похоже не будет. Варяг, примчавшийся тогда, заставил привести себя в порядок, обработать раны и искать адвокатов. Повестка, врученная на следующий день, только усилило мою мотивацию, вынуждая стучаться во все возможные двери. Вот только все адвокаты в этом городе либо называли заоблачную цену, которую мне не потянуть, даже устроив тотальную распродажу всего своего имущества, включая моей доли в магазине, либо…

Сжалась в комок сильнее, обхватив себя руками за плечи, снова пытаясь избавиться от противного, липкого страха, ползущего из глубины души и пробирающего до самых костей. Вторым вариантов слов, звучавших мне в лицо или по телефону было банальное предложение сдаваться без боя. Потому что нет у меня шансов выиграть при всех озвученных мною обстоятельствах. И как бы я не доказывала обратгная, мотивируя прошлым решением суда, уголовным делом возбужденным против моего бывшего супруга, они всё равно стояли на своём.

Шансов нет. Дело закрыто за примирением сторон. И вообще, если всё так удачно сложилось для меня в прошлый раз, значит я нашла кому и как заплатить, что бы ребёнок остался со мною. Организовала подделку документов, сфабриковала дело, написала ложный донос…

И даже если это не так, как я докажу обратное? У меня для этого, увы, нет ни денег, ни связей, ничего. Бесперспективное, безнадёжное, заранее проигранное дело. Смиритесь, дамочка. Смиритесь.

Смиритесь…

— Не-на-ви-жу… — тихо выдохнула, врезав кулаком по столу так, что чашка, стоявшая с краю, подпрыгнула, свалившись на пол. И, жалобно звякнув, разлетелась на мелкие осколки, вперемешку с остатками кофейной гущи. — Да твою ж…

Взлохматив волосы, поёжилась от ощущения сквозняка, взявшегося непонятно откуда в пустой, закрытой наглухо квартире. Но все же слезла с табуретки, на которую забралась с ногами, и принялась собирать осколки. Пальцы тряслись, как будто у алкоголика в долгом запое, так и норовя соскользнуть по острым краям и получить ещё одно боевое ранение. И закусив губу, я старалась быть как можно более аккуратной…

Сама не заметив, как сжала руку с фарфоровым крошевом в кулак от резкого звонка в дверь и гулких, глухих ударов, раздавшихся следом за ним.

Крепко зажмурилась, невольно сжавшись в комок, и замотала головой. Выбившиеся из давно уже растрепавшейся косы волосы хлестнули по щекам, попадая в глаза и вызывая новый поток слёз. Вот только от этого и моего не желания признавать реальность происходящего, звонок не прекращался, продолжая греметь на всю пустую квартиру. И удары становились пусть реже, но не теряли ни своей силы, ни своей ритмичности. Как будто человек, стоявший на лестничной клетке, точно знал, что я здесь.

И хотел добраться до меня, во что бы то ни стало. Опять.

Словно в ответ на забившуюся в груди бешеной птицей панику, на всю кухню заиграли первые аккорды одной из моих любимых композиций группы Linkin Park «My December», разбивая повисшую в комнате вязкую тишину. Мягкий, почти трепетно звучавший голос солиста группы выводил строчку за строчкой, а слёзы, застывшие на глазах вновь потекли по щеке. И тихо, тонко всхлипнув, я подползла к столу, стянув свободной рукой с неё телефон, продолжавший играть тихую, лиричную мелодию. На этот звонок я не могла уже не ответить. Не могла и всё.

С трудом попадая пальцем по сенсору, я всё же смогла принять вызов, поднеся трубку к уху и тихо выдохнув:

— Рома…

— Я здесь, Вареник, я здесь… — так же тихо откликнулся Костин. Байкер шумно дышал, явно пытаясь сдерживать эмоции. Но всё же продолжал говорить спокойно. — Все будет хорошо, Варька, ты же знаешь.

— Даже если будет плохо? — хрипло хохотнула, рукавом кофты вытирая щёки. Тугой обруч, сжимавший грудь, лопнул с тихим звоном, разливая в душе тепло и какую-то ненужную, совсем неуместную сейчас нежность.

Но от знакомого, с нотками тревоги и откровенного беспокойства голоса становилось не так плохо, и пропадал успевший порядком надоесть привкус тягучей безысходности, заполнявший весь мой день. Хотя до сих пор хотелось курить, невыносимо, непреодолимо хотелось курить.

— Ну а как иначе? — хмыкнул Кощей. И помолчав немного, нерешительно, с долей растерянности попросил. — Открой, пожалуйста, Варь. И мы со всем разберёмся. Обязательно разберёмся.

— Обещаешь? — прошептала почти беззвучно, тут же зажав рот рукой и кляня себя за то, что снова ляпнула не подумав и не тому. Хотя назвать Кощея «не тем» я уже не могу. И, что самое важное, не хочу.

— Обещаю, — так же едва слышно откликнулся Рома. И было что-то такое в этом простом слове, что я поверила. Просто и безоглядки, разжимая руку и стряхивая с окровавленной ладони осколки чашки на пол.

После чего всё-таки встала с пола и поплелась в коридор, кутаясь в шаль и пряча телефон в карман джинсов. Медленно повернула ключ в замке, снова не посмотрев в глазок. И толкнула дверь, не отрывая взгляда от собственных ног, щеголявших сегодня смешными, даже нелепыми пушистыми тапочками с весёлыми красными помпонами.

Я не помню, когда сильные руки обняли меня за талию, осторожно, бережно притягивая к широкой, пусть местами и костлявой груди. Я не помню, когда меня просто и незатейливо внесли в коридор, оставив лишь на пару мгновений, что бы закрыть за собою дверь на все замки. Я даже не заметила, как Кощей обхватил моё лицо ладонями, заставляя посмотреть на него. И только когда я увидела карие глаза, почерневшие от гнева и беспокойства, мешки под глазами от явного недосыпа и резко обострившиеся черты лица, подчёркиваемые растрёпанными тёмными волосами, я смогла сделать хоть что-то.

И нет, я не поступила как героиня какой-то мелодрамы и не накинулась на него с поцелуями, хотя и этого мне хотелось и даже очень, нет. Я просто обняла его в ответ, спрятав нос у него на плече, прижимаясь крепче и чувствуя, как отогревается заледеневшее за эти три дня тело и успокаивается резко взметнувшийся вверх пульс.

Рядом с чёртовым финансистом, несносным байкером и просто молчаливой и в чём-то далеко не самой приветливой личностью я действительно начинала верить в то, что всё будет хорошо. Даже если, чёрт возьми, будет плохо.

Сколько мы так простояли — да кто его знает. Ни я, ни байкер не спешили начинать разговор. Где-то задним умом я понимала, что надо было бы все объяснить, рассказать без прикрас и просто разложить по полочкам всю ситуацию. А ещё спросить как там моя Царевишна и с кем он её оставил, примчавшись ко мне. Но говорить почему-то не хотелось. И потом…

Я не настолько наивна, чтобы не понимать, что Алексей расскажет всё ему. Может, конечно, это очередной приступ самообмана, я снова себе всё придумала и вижу всё совсем не так, как оно ест на самом деле. Может, я в который раз наступаю на те же грабли влюблённости, но…

Я почему-то совсем не сомневалась в том, что Кощей всё знает. Наверное, оно и к лучшему.

— Что у него на тебя есть? — наконец, нарушил наше обоюдное молчание Ромыч, отодвинувшись и осторожно коснувшись губами моего лба. — И что он вообще за человек такой, твой бывший муж?

— Пойдём, — поёжившись, я высвободилась из его объятий и потянула за собой в комнату. Байкер не отходил от меня ни на шаг, следуя чуть ли не по пятам. И когда я попыталась сесть в другое свободное кресло, только хмыкнул, ухватив меня за запястье и притянув к себе на колени. А я…

А я и сопротивляться не стала, в кои-то веки решив для себя побыть немного слабой девушкой. И прижавшись к нему, прислонившись лбом его виску, закрыла глаза, заговорив:

— Я так понимаю, объяснять, в чём дело не нужно? Андрей был молодым, подающим офицером войск внутренних сил. Мы познакомились в институте. Я была на пятом курсе, он получал консультацию у моего преподавателя по праву. В двадцать три года я уже не была такой наивной, но и мужское внимание меня интересовало поскольку постольку. Наверное, именно поэтому когда на меня обратил внимание высокий, харизматичный, притягательный мужчина в форме я сама не заметила, когда ненавязчивое общение и словесные пикировки переросли в нечто большее. Он… — тут я замолчала, пытаясь подобрать слова. — Умел. Умел, когда ему это было надо. Умел быть обходительным, душой компании, шутить и мягко, по-дружески подстебывать. Умел выбирать подарки и не банальные места для свиданий. И чем больше мы общались, тем больше я влюблялась. Познакомила его с родителями… Мать он тоже очаровал, а вот отец, тогда служивший в воинской части заместителем по воспитательной работе, мой выбор принял, да. Но не одобрил. Впрочем… — тут я усмехнулась, потёршись носом о висок Ромки. — Ему было важно, что бы я была счастлива. Как он тогда сказал, не мне с ним жить. Свадьбу сыграли, когда я закончила институт и получила диплом. И только спустя пару месяцев, может быть полгода спустя я поняла, что любовь на самом деле слепа. Когда меня ударили в первый раз, он потом долго извинялся, каялся. Я верила и прощала, да… Дура была. А может и осталось такой. Потому что терпела, молчала, скрывала. Когда… Когда я всё-таки сбежала от него с мелкой на руках, отец поднял все свои связи, сделал всё, что мог, что бы нас развели без проблем. Грозил ему уголовным делом. Андрей не то, что бы испугался… Но превыше собственного авторитета он ценил только собственный образ в глазах общества. Вот такой вот нарцисс-садист в одном флаконе. Получив на руки свидетельство о разводе и решение суда о том, что ребёнок остаётся со мной, я просто и банально уехала. И никто бы ни о чём не узнал, да… Только вот город у нас маленький, так что…