Перегрин с нетерпением ждал встречи со всеми ними, с Оливией в особенности. Они не виделись пять лет, со времени его последнего визита домой. Когда он прибыл в Лондон две недели тому назад, она находилась в Дербишире. Оливия приехала лишь вчера.

Она отправилась в загородный дом родителей в начале сентября, через несколько дней после коронации, в связи с разорванной помолвкой. Это была уже третья, или четвёртая, или десятая помолвка — она сообщала обо всех в письмах, но он сбился со счёта — и, по общему мнению, на этот раз Оливия побила все свои предыдущие рекорды по краткости обручения. Всего через два часа после того, как она приняла кольцо лорда Градфилда, девушка вернула его ему вместе с письмом, в котором было множество подчёркиваний и заглавных букв. Его лордство болезненно воспринял отказ и вызвал ни в чём не повинного прохожего на дуэль, в ходе которой мужчины нанесли друг другу ранения, но не смертельные.

Другими словами, обычные волнения, связанные с Оливией.

Лайл определённо не приехал бы домой ради своих родителей. Они служили посмешищем. Имея детей, они не были семьёй. Они были полностью погружены друг в друга и в свои бесконечные драмы.

Это было так типично для них: устроить сцену в гостиной по поводу, который нормальные люди отложили бы для разумного обсуждения в подходящее время — а не за минуту до выезда на бал.

Замок Горвуд, как оказалось, находился в упадке на протяжении последних трёх или четырёх сотен лет и периодически ремонтировался в течение этих веков. По какой-то причине родители внезапно решили, что он должен быть восстановлен в прежнем блеске, и Лайлу следует ехать туда, чтобы проследить за работами из-за некоторых проблем с…привидениями?

— Но ты должен поехать, — сказала мать. — Кто-то должен поехать. Кто-то должен что-то сделать.

— Этим кем-то должен быть Ваш агент, — ответил Лайл. — Просто абсурдно, что Мэйнс не может отыскать рабочих в целом графстве Мидлотиан. Я думал, что шотландцам отчаянно нужна работа.

Он перешёл к камину, чтобы согреть руки.

Нескольких недель по возвращении из Египта было недостаточно, чтобы он привык к климату. Эта английская осень ощущалась им как лютая зима. Шотландия стала бы для него сущей мукой. Погода там была достаточно гадкой и в разгар лета: серая, ветреная и дождливая, если не шёл снег или град.

Он ничего не имеет против трудностей. Строго говоря, Египет представляет собой ещё более враждебную среду. Но в Египте есть цивилизации, которые он открывал. В Шотландии открывать нечего, никаких древних тайн, ожидающих разгадки.

— Мэйнс перепробовал всё, даже подкуп, — сказал отец. — Что нам требуется, так это присутствие мужчины нашего рода. Тебе известно, как в шотландцах сильно чувство клана. Они хотят, чтобы лэрд замка возглавил их. Я не могу ехать. Не могу оставить твою мать, особенно сейчас, с её хрупким здоровьем.

Другими словами, она снова беременна.

— Кажется, ты должен оставить меня, любовь моя, — проговорила мать, поднимая слабеющую руку к голове. — Перегрина никогда ничего не волновало, кроме греческого, латыни и его токсов.

— Коптов, — сказал Лайл. — Коптский — это древний язык…

— Один только Египет на уме, — произнесла мать с лёгким всхлипыванием, не сулящим ничего хорошего. — Всегда твои пирамиды, и мумии, и свитки, и никогда — мы. Твои братья даже не знают, кто ты такой!

— Они меня знают достаточно хорошо, — возразил Лайл. — Я тот, кто посылает им все эти замечательные вещи из дальних краёв.

Для них он был экстравагантным и загадочным старшим братом, с которым происходили всякие волнующие приключения в диких и опасных станах. И он действительно посылал им подарки, вызывавшие восторг у мальчишек: мумии кошек и птиц, шкурки змей, зубы крокодила, и прекрасно сохранившихся скорпионов. Он также регулярно писал им.

И всё же Перегрин не мог заставить умолкнуть внутренний голос, говоривший ему, что бросил братьев на произвол судьбы. То, что он ничего не мог сделать для них, кроме как разделить с ними их несчастье, служило плохой отговоркой.

Один лишь лорд Ратборн, известный в Обществе как лорд Безупречность, был состоянии справиться с его родителями. Он избавил Лайла от них. Но у Ратборна есть собственная семья.

Лайл знал, что должен что-то сделать ради братьев. Но всё это дело с замком было сущей бессмыслицей. Ему пришлось бы отложить возвращение в Египет — но как надолго? И во имя чего?

— Не понимаю, какую пользу принесёт братьям моё прозябание в сыром, разваливающемся старом замке, — проговорил он. — Не могу представить более смехотворного поручения, чем путешествие в четыре сотни миль ради спасения кучки суеверных рабочих от домового. Я также не понимаю, чего испугались ваши крестьяне. Каждый замок в Шотландии посещают призраки. Они живут повсеместно. На полях сражений. В деревьях. В камнях. Они же любят своих привидений.

— Тут серьёзнее, чем призраки, — сказал отец. — Произошли ужасные несчастные случаи, раздавались душераздирающие крики среди ночи.

— Они говорят, что вступило в силу давно забытое проклятие, когда твой кузен Фредерик Далми случайно наступил на могилу пра-пра-прабабушки Малкольма МакФетриджа, — добавила мать, пожимая плечами. — С тех самых пор здоровье Фредерика стало немедленно ухудшаться. Через три года он скончался!

Лайл смотрел на них, желая (и не впервые) чтобы, было к кому обернуться и сказать: «Ты можешь в это поверить?»

Хотя его родители были способны усмотреть здравый смысл не больше, чем Лайл узреть единорога, его собственный рассудок требовал, чтобы в разговоре были представлены факты.

— Фредерику Далми было девяносто четыре года, — начал он. — Он умер во сне. В своём доме в Эдинбурге, в десяти милях от предположительно проклятого замка.

— Не в этом дело, — возразил отец. — Суть в том, что замок Горвуд — собственность Далми, и он разваливается по кускам!

Ивам никогда не было до него дела до сих пор, подумал про себя Лайл. Кузен Фредерик оставил замок много лет назад, и они позволили замку оставаться в запустении.

Почему внезапно восстановление замка стало столь важным?

Почему бы ещё? Он находится дома и не может игнорировать родителей так, как игнорировал их письма. Это заговор, чтобы удержать его в Англии. Не потому, что они нуждаются в нём, или хотят, чтобы он остался. А лишь потому что, как они полагают, здесь его место.

— Какое ему дело? — вскрикнула мать. — Когда Перегрин думал о нас?

Она вскочила с кресла и подбежала к окну, словно хотела в отчаянии выброситься из него.

Лайл не встревожился. Мать никогда не выпрыгивала из окон и не разбивала голову об камин. Она только вела себя так, словно готова к этому.

Его родители вместо того, чтобы думать, устраивали драмы.

— Какое чудовищное преступление мы совершили, Джаспер, что в наказание получили такого жестокосердного сына? — запричитала она.

— О, Лайл, о, Лайл. — Лорд Атертон приложил руку к голове и принял свою излюбленную позу Короля Лира. — К кому же обратиться человеку как не к своему первенцу и наследнику?

Прежде чем он разразился своей обычной тирадой о неблагодарности, злодеях с сердцами из мрамора и бездушных детях, мать назвала виновника.

— Это нам расплата за то, что мы тебя разбаловали, — сказала она с глазами, полными слёз. — Это награда за то, что мы доверили тебя заботам Руперта Карсингтона, самого безответственного человека в Англии.

— Одни только Карсингтоны имеют для тебя значение, — добавил отец. — Сколько писем ты написал нам за все годы, которые провёл в Египте? Я могу пересчитать их по пальцам.

— Зачем ему писать, если он никогда не думает о нас? — проговорила мать.

— Я обращаюсь к нему с простой просьбой, а он отвечает насмешкой, — отец стремительно подскочил к камину и ударил кулаком по каминной доске. — Господи, как мне это вынести? Тревогами и заботами ты сведёшь меня в могилу, Лайл, клянусь тебе.

— О, мой любимый, не говори так! — взвизгнула мать. — Я не смогу жить без тебя. Я без промедления последую за тобой, и бедные мальчики осиротеют.

Она с шумом промчалась от окна к креслу, упала в него и начала истерически всхлипывать.

Отец распростёр руку, указывая на свою обезумевшую супругу:

— Теперь посмотри, что сделал со своей матерью!

— Она всегда так делает, — ответил Лайл.

Отец уронил руку и отвернулся от него в гневе. Он извлёк носовой платок и вложил в руку матери, и как раз вовремя, поскольку её собственный уже можно было выкручивать. Леди Атертон была поразительно талантливой плакальщицей.

— Ради наших мальчиков, мы должны молиться, чтобы это кошмарный день никогда не настал, — произнёс отец, похлопывая её по плечу.

Его глаза тоже увлажнились:

— Лайл, разумеется, будет далеко, в своих путешествиях, среди язычников, оставив братьев в чужих и безразличных руках.

Братья всегда жили в чужих и безразличных руках, подумалось Лайлу. Потеряв родителей, они бы переехали к одной из сестёр отца. Хотя лорд Атертон похоронил одну из них — первую жену лорда Ратборна — несколько лет назад, шесть остальных сестёр находились в добром здравии и даже не заметили бы прибавления к своему собственному многочисленному потомству. Конечно же, никто из них не занимался детьми непосредственно. Слуги, учителя и гувернантки растили их отпрысков. Родителям мало что оставалось делать, кроме как совать нос куда не следует, изыскивать способы раздражать детей и изобретать смехотворные и неудобные схемы, чтобы зря тратить чужое время.

Лайл не мог позволить им манипулировать собой. Если он даст им втянуть себя в свой водоворот эмоций, ему из него не выбраться.

— У мальчиков есть десятки родственников, готовых о них позаботиться, и больше чем достаточно денег на жизнь, — сказал Перегрин. — Они не останутся страдать и голодать в приюте для сирот. А я не поеду в Шотландию по такому дурацкому поручению.

— Как ты можешь быть таким бессердечным? — заплакала мать. — Фамильному сокровищу грозит исчезновение!

Она откинулась глубже в кресле, выронив дрожащими пальцами носовой платок мужа и приготовившись упасть в обморок.

Вошёл дворецкий. Он, как обычно, делал вид, будто всей этой эмоциональной буффонады не происходит. Слуга доложил, что карета ждёт.


На этом драма не окончилась, но продолжилась по пути в Харгейт-Хаус. Благодаря позднему выезду и столпотворению на дороге, они прибыли одними из последних.

Родители Лайла сыпали упрёками в промежутках между приветствиями хозяевам и отдельным мужьям и жёнам Карсингтонов, а также по пути через толпу к почётной гостье.

Виновница торжества, вдовствующая графиня Харгейт, кажется, с возрастом не менялась. Лайл знал из писем Оливии, что старая леди по-прежнему сплетничает, выпивает и играет в вист с подружками — известными среди Карсингтонов, как Гарпии — а также обладает избытком времени и энергии, чтобы наводить ужас на всю семью.

В настоящее время, одетая по последней и самой изысканной моде, с бокалом в руке, она сидела на чём-то вроде трона. Гарпии окружали её как фрейлины свою королеву. Или как грифы королеву стервятников, в зависимости от точки зрения смотрящего.

— Ты выглядишь измождённой, Пенелопа, — обратилась она к матери Лайла. — Одним женщинам материнство к лицу, другим нет. Как жаль, что ты не из тех, кто расцветает. Разве что твой нос, он достаточно красный, и глаза тоже. Я бы не стала столько плакать, будь я в твоём возрасте, как и производить на свет надоедливых детишек. Если бы ты меня спросила, то я бы посоветовала тебе заниматься деторождением с самого начала, вместо того, чтобы делать паузу и откладывать его на потом, когда ты потеряла привлекательность, и мышцы растянулись безвозвратно.

Заставив мать на время потерять дар речи и покраснеть, пожилая дама кивнула Лайлу:

— Ах, наш бродяга вернулся, коричневый, словно ягода, как обычно. Осмелюсь сказать, для тебя будет настоящим шоком видеть девушек полностью одетыми, но с этим придётся смириться.

Её подруги уловили игру слов и громко засмеялись.

— Смириться, в самом деле, — проговорила леди Купер, из тех, что помоложе. Ей было всего около семидесяти лет. — Что ты поставишь, Евгения, на то, что девушки раздумывают, такой ли у него загар на всём остальном теле, как на лице?

Позади него мать издала слабый стон.

Вдова наклонилась к Лайлу.

— Она всегда была жеманной простушкой, — произнесла она театральным шёпотом. — Не обращай на неё внимания. Это мой вечер, и я хочу, чтобы молодые люди развлекались. Мы по уши в красотках, и все они страстно жаждут познакомиться с нашим великим путешественником. Теперь иди, Лайл. Если ты застанешь Оливию, обручающейся с кем-то, скажи ей не быть смешной.