Наташа не могла заставить себя звать его новым именем — Алимгафар, увы, теперь оно подходило ему куда больше! Юноша был больше похож на умного, знающего мужчину, чем на веселого, проказливого, но такого славного, доброго подростка.

— Отсюда нужно уходить! — он подкараулил её вчера на прогулке, когда Рогнеда за чем-то отлучилась. — Оля, вряд ли тебе понравится эта жизнь!

Он по-прежнему звал её Олей, как прежде, в то тревожное, но милое сердцу время.

— Что я могу для этого сделать? — быстро спросила Наташа, понимая, что прервать их могут каждую минуту.

— Узнать время открытия ворот.

— Каких ворот?

— Подробности потом, а коротко… Вокруг Аралхамада есть невидимый щит. Никто не может сквозь него ни войти, ни выйти, но существуют дни и часы, в которые щит убирается. Мы должны знать, когда это происходит.

— Кто же мне об этом скажет?

— Адонис. Он тебя сразу заприметил, теперь не отступится. Да его и назначили за тобой следить. Я не должен был бы просить тебя об этом, но у нас нет другого выхода. Не знаю как, но ты должна заставить его говорить! Иначе мы все здесь останемся. Навсегда!.. Напрягись. Оленька, ведь раньше ты такое могла! Вспомни, как успокаивала Наташу! Как батьку Махно видела!..

Он скользнул в какую-то дверь, а несколько мгновений спустя на террасе появилась Рогнеда.

Они как раз говорили о Тереме, в котором девушек обучали искусству любви. Наташа высказала мнение, что Терем — не что иное, как бордель, Рогнеда не то чтобы обиделась, но мягко поправила:

— Скорее, храм любви. Ведь в борделе девушки продают свое тело, зачастую не получая от этого никакого удовольствия. В Тереме же телесные наслаждения — целое искусство. Им в равной степени владеют и мужчины, и женщины. Так будут любить друг друга люди будущего! Впрочем, ты сможешь убедиться в этом сама.

Наташа презрительно фыркнула и отвернулась, давая понять что это её совершенно не интересует. Но червячок любопытства в её душе зашевелился. Она жарко краснела наедине с самой собой от подобных мыслей, но думать не переставала.

Какие чувства может вызвать в женщине посторонний мужчина? Чужой! Ничего, кроме брезгливости. Такие чувства, как желание близости, можно испытывать лишь к любимому человеку. Наташа убеждала себя в этом, но проклятый червячок продолжал шевелиться…

Она вышла из комнаты, в которой прожила десять дней, и пошла знакомым путем: по боковой лестнице, через Терем они с Рогнедой ходили гулять на террасу.

На этот раз Наташа пошла по главной лестнице, устланной мягким красным ковром. На мгновение Наташе показалось, что за нею кто-то идет, но волнение и тревога притупили все её прочие чувства. Оглянуться или прислушаться к себе у неё просто не было времени. Она свернула направо и очутилась в небольшом зале, так причудливо освещенном несколькими свечами, что, казалось, их свет не высвечивает, а набрасывает тонкое покрывало полумрака на все, происходящее в нем.

Наташа оказалась как бы за барьером, отделяющим покрытое шкурами, приподнятое над полом, ложе, на котором лежала обнаженная юная женщина. Она была привязана за руки и за ноги к небольшим деревянным столбикам в форме свечей, находящимся в углах ложа. Над нею склонялись двое молодых мужчин, тела которых прикрывали лишь короткие набедренные повязки.

Девушка была хороша. Пламя свечей бросало блики на её смуглую блестящую кожу, на тонкую талию, небольшие, но крепкие груди, победно торчащие вверх небольшими коричневыми сосками. Стройные, красивой формы ноги тщетно напрягались в попытках разорвать путы. Черные глаза в густых ресницах яростно смотрели на мужчин, и становилось очевидным, что удайся ей эти попытки — и она вцепится в них, как дикая кошка.

Очевидно, и мужчины подумали о том же, потому что один из них сказал:

— Да она же совсем дикая!

— Придется повозиться, — кивнул другой.

Что же это она здесь стоит и спокойно наблюдает, как с беззащитной девушкой собираются сотворить черное дело, — подумала Наташа. Надо бежать, кричать, звать на помощь!

Но в это время чья-то рука зажала ей рот, а мужской голос прошептал в самое ухо:

— Не надо никого звать на помощь, это совсем не то, что вы думаете! И раз уж пришли в Терем, на такое стоит посмотреть.

Она обернулась: Адонис! Тот, о котором говорил ей Алька! Значит, ей не показалось, что она слышит шаги.

— Идите сюда, пусть не знают, что за ними наблюдают! — он увлек Наташу в нишу, чем-то напоминающую театральную ложу. Только здесь не было стульев или кресел, а было широкое, тоже покрытое шкурами не то сидение, не то лежанка. Поверху ложи шел бархатный навес, похожий на балдахин, который надежно скрывал располагавшихся здесь зрителей.

Между тем один из мужчин, которого Наташа мысленно прозвала Атлантом за бугрившиеся на ногах и руках мышцы… Казалось, захоти он, и поднимет лежащую девушку прямо с огромным тяжелым ложем. Второй, если и был менее силен, то лишь самую малость, но, в отличие от Атланта, он был поуже в кости, и Наташа прозвала его Гераклом. Так вот, Атлант подошел к лежащей девушке и ласково провел рукой по её длинным пышным волосам. Девушка рванулась, насколько позволяли ремни, и попыталась его укусить.

— Как хочешь, — с сожалением сказал он и ловко завязал ей рот какой-то повязкой. — Для начала попробуй шею.

Геракл склонился над девушкой и прильнул губами к её шее, будто исследуя её языком. Девушка закрыла глаза и выгнулась.

— Есть! — довольно засмеялся мужчина.

Атлант присел на ложе, а Геракл лег по другую сторону от девушки и вдвоем они начали вершок за вершком целовать её грудь. Глаза у девушки закатились.

— Думаю, теперь все будет гораздо проще, — проговорил Атлант, сдернув повязку со рта девушки. — Теперь кусаться тебе не захочется, зато кричать будет сподручнее, — и они вдвоем стали трудиться, продолжая исследовать её тело.

Наташа смотрела, как зачарованная; она видела, как трепещут ресницы девушки, как она кусает губы, чтобы не стонать от наслаждения, и не сразу почувствовала, как одна рука Адониса скользнула снизу под сарафан, а вторая сверху проникла к груди, нежно её лаская. Его язык, слегка касаясь уха, скользнул от мочки к шее — по телу женщины побежали мурашки.

Адонис гладил её, будто обрел сразу несколько рук и несколько языков он был везде и невозможно было ни отвернуться, ни закрыться! Каким-то чудом с неё слетел сарафан, и теперь каждая клетка её тела, которой он касался, заставляла её извиваться и стонать, пока она не выплеснулась в крике. Это было странно и невероятно потому, что сам он даже не раздевался.

Слегка пришла в себя Наташа, когда поняла, что он несет её куда-то обнаженную. Но она была не в состоянии ни испытывать чувство стыда, ни сожалеть, ни думать…

Ее принесли в какую-то ярко освещенную комнату и… опустили в теплую воду. Наташа огляделась — она была в неглубоком бассейне, вода в который наливалась из белой каменной лилии и вытекала в два боковых отверстия.

Адонис, не сводя с неё глаз, раздевался на краю бассейна, давая ей разглядеть себя — его тело было совершенно! Наверное, древнегреческие скульпторы были бы счастливы лепить с него фигуру бога любви! Он вошел в воду и, медленно приблизившись к Наташе, увлек её к белому мраморному возвышению — очевидно, по нему прежде выходили из бассейна, но Адонис просто положил на него женщину. Все тело Наташи было в воде, а голова снаружи. Адонис набрал воздуха и поднырнул под Наташу, положив её ноги к себе на плечи, а лицом зарывшись между ног. Ее пронзило такое наслаждение, что она едва успела ухватиться за ременный поручень, который явно висел здесь недаром, чтобы не соскользнуть в воду и не захлебнуться.

Увидев, что она крепко держится, Адонис наконец проник в неё тем способом, который прежде она считала единственным для получения наслаждения. Кто вытащил её из бассейна, Наташа плохо соображала. Кажется, это были две молодые женщины. Они вытирали её, втирали в кожу какое-то душистое масло, после которого она почувствовала себя посвежевшей, расчесывали, опять она оказалась на руках у Адониса, который кивком головы отослал женщин прочь.

Он отнес Натащу на мягкую белоснежную, огромных размеров кровать, но вовсе не для того, чтобы она могла заснуть. Ей оставалось только удивляться его выносливости: казалось, он никак не может ею насытиться — не осталось ни кусочка тела, к которому он бы не прикоснулся губами.

Это был самый настоящий гипноз, но гипноз прикосновения — ни о чем подобном Наташа не подозревала даже после пяти лет семейной жизни с Флинтом! Как они ни бывали близки, никогда между ними не существовало такой раскованности и взаимопогружения.

Она не знала, сколько часов прошло — для неё наступило безвременье. Она проваливалась в сон и выныривала из него от его прикосновений…

Все привычные представления, каноны, заповеди — все оказалось вдребезги разбитым. Или она сама оказалась за гранью разумного? Ну разве можно сливаться в экстазе с человеком, который прежде не ухаживал за тобой, не дарил цветов, не признавался в любви, ничего не говорил вообще, а только брал твое тело, опять-таки не говоря ни слова, и давал взамен неслыханное наслаждение! Она не заметила, в какой момент стала тянуться к нему сама, чутко отзываясь на каждое его желание и, наверняка зная, что точно так же слышит он её. Лишь однажды, в который раз вынося её из бассейна, он шепнул:

— Я ждал тебя!

Она не знала, день был или ночь. Временами какие-то женские тени приносили подносы с едой — они жадно ели, торопясь, чтобы тут же опять прильнуть друг к другу.

Адонис спал, уткнувшись ей в грудь, и даже во сне его губы нет-нет, да и прикасались к ней, а пальцы, дрожа, пробегали по телу. Голова Наташи была легка и пуста. Редкие мысли текли лениво, нехотя, как вдруг её точно молнией поразило: Алька! Ведь он попросил разузнать…

Она растерянно взглянула на спящего Адониса. Не подло ли так с ним поступать? А если отказаться от плана побега и остаться здесь, сможет ли она противопоставить жизнь за стенами Аралхамада этой, пусть даже и вечной, страсти?! Поняла: не сможет! Ей нужно от жизни больше, чем этот бесконечный экстаз, даже если у неё никогда больше не будет мужчины! Она хотела быть рядом с подрастающей дочкой, с друзьями, с любимой работой… И Наташа приняла решение.

Для начала она сосредоточилась и мысленно проверила ближние комнаты: никого! Никто не подслушивал, не подглядывал. Возможно, если кто-то этим и занимался, ему в конце концов надоело лицезреть чужую страсть. Поскольку поблизости вообще не ощущалось какого-то присутствия или движения, Наташа решила: в Аралхамаде настала ночь. "Самое время для колдовства", — пошутила она про себя.

Теперь нужно было покрепче усыпить Адониса. Она поняла, что сделала это по тому, что он выпустил её из рук и свернулся клубком, точно большой кот. Наташа побродила по комнате и с удивлением обнаружила на небольшом столике пачку белой бумаги, перо, чернильницу и несколько остро заточенных карандашей. Выходит, Адонис вовсе не так примитивен, как можно было бы подумать. Она взяла листок бумаги, карандаш, простерла руки над спящим любовником и стала спрашивать…

Некоторое время спустя она уже скользила по коридору мимо дверей посвященных, прислушиваясь, как откликнется на поиски её дальновидение.

Наконец она нашла то, что искала, и тихонько вошла. Алимгафар спал, лежа на спине, совершенно бесшумно, хотя её собственный муж, повернувшись на спину, выдавал такое… Неужели солнцепоклонники обучают даже бесшумному сну?

Проснулся юноша моментально, лишь она коснулась его плеча. Он прибавил света в еле мерцающем светильнике и внимательно посмотрел на нее.

— У тебя хорошие новости?

— Здесь то, что ты просил, — она вложила ему в руку бумажку, которую юноша быстро пробежал глазами.

— Тебе это удалось! Я боялся, что ты потеряешь голову и не сможешь ничего сделать.

Драгоценная бумага исчезла в складках его одежды.

— Пустяки, — небрежно проговорила Наталья. — Самое обычное предательство.

— Неужели ты его любишь?

— Не знаю. Главное, я его слышу… Прости, мне нужно возвращаться. Думаю, вы не забудете обо мне, когда надумаете уходить?

— Подожди, Оля, — Алимгафар стремительно поднялся. — Ты ещё не все знаешь. Неожиданно все осложнилось.

— Вы передумали? Отложили побег?

— Не то. В Аралхамад попала Рада! Ты, наверное, уже не помнишь, но однажды, пять лет назад, когда мы встретили цыганский табор, красивая девочка-цыганка в знак обручения подарила мне серебряное кольцо. Когда я стал постарше, то воспринимал это приключение как детскую шалость, но кольцо почему-то не снимал. Носил его сначала на безымянном пальце, потом на мизинце. Так получилось, что, кроме него, у меня от прошлой жизни ничего и не сохранилось. Может, Рада права и это судьба? Она сразу узнала меня по колечку…