Вместо щита Алька представил себе решетку с зубьями, которая поднимается и опускается по необходимости.

— Этот щит — металлический?

— Щит магический! И в том, Алимгафар, его необычность, что щит невидимый. А поставлен он был двести лет назад великим магом Валтасаром.

Саттар-ака не видел ничего необычного в том, что мальчишка любопытен. На то он и мальчишка, и охотно рассказывал ему обо всем. Обо всем, о чем можно было рассказывать.

— Щит, друг мой, невидим глазу… как туман. Нет, скорее, как ядовитый газ, что стелется над болотами. А ещё точнее, как сон: его вроде нет, но он есть…

Всемогущий рассмеялся над собственными неуклюжими сравнениями.

— Каждый человек, который вступает на территорию щита, теряет себя. Теряет свое "я". Он перестает думать, соображать, ему не хватает воздуха и жуткий страх овладевает им. Некоторые от этого страха умирают на месте. Другие теряют сознание. Их потом вытаскивают слуги Арала. Но наказание для ослушников одно: нижний этаж, колодки, жизнь, которую охотно меняют на смерть. На жертвенном алтаре.

— Неужели никто никогда сквозь щит не прорывался?

— Никто. Некоторым удавалось выйти, когда щит снят, но таких слуги Арала, специально обученные поиску, всегда находили. А у беглецов, покинувших Аралхамад, участь одна — смерть!

Алька содрогнулся. Выходило, что прав Саттар-ака. Теперь, повзрослев, он знал, что побегов не было так давно, что выходящие на дежурство у щита относились к своим обязанностям не слишком дотошно. Всемогущий получил от своих предшественников целую систему, позволяющую скрывать от младших посвященных время, когда защита барьера снята. Посвященные узнавали о своем дежурстве обычно в самый последний момент, но и тогда не знали, в какой из четырех часов их бдения защита барьера снята. Более того, часто дежурство было просто отвлекающим, то есть щит был закрыт, а посвященным позволялось думать, что в какой-то час он может быть и открыт. Кроме того, маг мог и подстраховывать дежурных ещё одним караулом, но в другом месте. Словом, это было так сложно, что ни у кого просто не возникало желания эту систему определять. Тем более что на дежурство разрешалось брать кости, еду, а кое-кто для таких целей заначивал вино, так что бдение было необременительным и позволяло неплохо провести время и даже свободно поболтать, потому что подслушивать здесь или подсматривать было просто неоткуда.

В тот день, когда на курьеров Аралхамада напала уфимская милиция, маг сообщил Алимгафару время открытия коридора для обратного пути. Прежде о том знали лишь его сопровождающие. Как чувствовал! Или ощущал своим "третьим глазом": может произойти неладное…

Сейчас Алимгафар еле дождался времени, когда он смог подняться и, не привлекая внимания, позвать Батю для помощи в кухонных работах.

— Молодец, сынок, — торжествовал тот, толкая перед собой тачку с углем для топки печей. — Мы уйдем отсюда так, что ни одна собака нас не найдет, поверь старому следопыту!.. Осталась самая малость…

Алимгафар похолодел. Он чувствовал, что Батя-таки решится на опасное предприятие.

— Батя, разве не о свободе ты мечтал все эти годы? — проговорил он тоскливо. — Чего тебе ещё надо?!

— Сокровищ! — оскалил зубы бывший контрабандист. — Неужели я потерял пять лет жизни лишь для того, чтобы уйти отсюда голым и босым?

— Но ты же говорил, что у тебя кое-что припрятано.

— Кое-что — этого мало! Мало для того, чтобы забыть весь этот подземный ужас! Они должны сполна заплатить мне за все… Ты подробно рассказал, каких мест касается всемогущий, спускаясь в сокровищницу. Я их заучил и теперь с закрытыми глазами смогу пройти по его следам.

— А если я чего-то не заметил? Сокровищница начинена ловушками! Не туда наступишь, не того коснешься — ты покойник!

— Не дрейфь, сынок, что уж ты хоронить меня собрался? Мы ещё поживем с тобой красивой жизнью…

— Я пойду с тобой! — твердо сказал Алимгафар.

— Еще чего, поговори у меня! Не посмотрю, что здоровый вымахал! Двое на узкой тропе будут лишь мешать друг другу. А если тебя хватятся? И не думай. В случае чего делай вид, что ты ничего не знаешь!

— Батя!

— Тебе завещаю: все равно уходи отсюда! Негоже христианину жить в этом вертепе. Ради меня ты должен жить среди людей своей веры!

ГЛАВА 17

— Господи, какая хорошенькая девочка! — всплеснула руками Евдокия Петровна. — Прямо ангелочек! Где вы её нашли, Катерина Остаповна?

— Это — дочь моей подруги, Оленька. Она пока поживет у нас, я вам потом все расскажу.

Олю привели в комнату к Павлику, и теперь она чинно сидела на краю маленького диванчика, сжимая в руках любимую куклу. Мальчик смотрел на неё во все глаза: таких красивых девочек ему случалось видеть только на картинке. Она сразу затмила собой все его игрушки, даже крокодила, даже огромного надувного слона — дедушка надувал его так долго! Слон был почти как настоящий. Но девочка была лучше, это Павлик решил сразу. Он даже подумал, что с удовольствием женился бы на ней, а мама, так и быть, пусть остается папиной женой!

— Как тебя звать? — почтительно спросил он. Девочка внимательно посмотрела на него, но не сказала ни слова. "Она, наверное, не русская", подумал мальчик и спросил по-английски:

— Вот из ё нейм? [16]

— Же не парль па, [17] — сказала на всякий случай Оля; её мама, в отличие от мамы-Гапоненко, не ставила себе целью учить ребенка многим языкам — разве что французскому… Но тут вошла мама Павлика.

— Вы уже познакомились? — спросила она.

— Нет, — с досадой ответил ребенок, — оказывается, она француженка, а я ещё не успел по-французски спросить, как её зовут.

— Ты ошибся, сынок, она не француженка, — улыбнулась Катерина. — Она такая же русская, как и ты, её звать Оля. А это мой сын Павел. Оленька, ты не хочешь подать ему руку?

Оля подала мальчику руку, но не так, как подают дети, лодочкой, а так, как обычно её мама протягивала мужчинам руку для поцелуя.

"Ах ты, маленькая обезьянка!" — подумала Катерина и отвернулась, чтобы скрыть улыбку. Надо сказать, что её сын не ударил в грязь лицом. Он поднес к губам маленькую ручку и звонко чмокнул. Раз они все равно собираются пожениться, он должен привыкать.

Так в дом Гапоненко вошла Оля Романова. Вернувшийся поздно вечером Дмитрий отнесся вполне спокойно к тому, что девочка поживет пока у них.

— Я не возражаю. — сказал он, — не объест! Ты хотела дочку, вот и воспитывай, пока мать не объявится.

Года два назад Катерина заводила разговор о том, что неплохо бы "купить" ещё одного ребенка — Пашке нужен братик или сестричка.

— Лучше бы, конечно, сестричку, — добавляла она, — а то я среди вас, мужиков, и вовсе затоскую.

Но он убедил её, что время сейчас тревожное и хотя война заканчивается, уверенности в завтрашнем дне маловато.

Через два дня после появления в доме Оли они опять сидели поздно вечером на кухне. Дмитрий, как обычно, жевал ужин, а Катерина рассказывала о последних событиях. Она сходила в цирк и поговорила с артистами, вернувшимися из роковой гастрольной поездки.

Пожар нанес труппе огромный ущерб: из циркового имущества почти ничего не осталось. Кроме того, не досчитались троих артистов. Как назло, основной удар пришелся на участников аттракциона "Амазонки революции". Одна из его участниц лишилась сразу и младшей сестры, и любимого человека. Она-то и утверждала, что какой-то юноша унес Романову на руках, но потом её никто больше не видел.

— Пропала, говоришь? — переспросил Дмитрий, рассеянно слушая рассказ жены.

— Как в воду канула, — подтвердила Катерина.

— Это интересно, — задумчиво проговорил он, глядя перед собой и тут же спохватился. — То есть я хочу сказать, что её, видимо, никто и не пробовал искать? Просто решили, что она погибла и все… А если её действительно нет в живых?

— Мне кажется, тогда Олю нам с тобой нужно будет удочерить, — с вызовом сказала Катерина.

— Хорошо-хорошо, я и не думал возражать, чего это ты сразу иголки выставила? — удивился он. — Или подозреваешь меня в скупости?

— За пять лет ничего подобного не заметила, — облегченно улыбнулась Катерина.

— Спасибо за ужин, — проговорил Дмитрий, поднимаясь из-за стола, но не стал переодеваться в свой любимый халат, а наоборот, начал собираться, как если бы куда-то уходил.

— Уходишь? — изумилась Катерина. — На ночь глядя?

— Надо, Катя, не шуми. Ты лучше теплое белье мне найди, свитер потолще, ботинки, шерстяные носки. Мне, возможно, на морозе поторчать придется, а обморожение в мои планы никак не входит.

Больше он ничего объяснять не стал, а Катерина и не спрашивала. Возможно, другая и допрос с пристрастием бы учинила: что это за дела такие ночью? Но она считала, что супруги должны друг другу доверять. По крайней мере, пока один из них не дал другому повод в нем усомниться…

Катерина вспомнила свои берлинские похождения и покраснела: какое право она теперь имела о чем-то мужа спрашивать? Чего-то от него требовать? Он ведь её ни о чем не спросил. Небрежно только поинтересовался:

— Как прошла поездка, нормально?

У неё только хватило сил не дрогнуть и не смутиться, и ответить безразлично:

— Ничего особенного не произошло.

Она даже разочаровалась: всю дорогу подбирала слова, осуждала себя, оправдывала, опять осуждала, мучилась, а оказывается, ему это и не нужно?

Он все время был поглощен какими-то своими мыслями, в которые её не посвящал. Собственно, так было и раньше, но раньше она к этому по-другому относилась. Она училась, кормила Пашку, сама была занята — не до высоких материй было, быт заедал, но теперь… Теперь она думала, что он должен был бы вспоминать иной раз и о ней. Жена — не только ведь постельная принадлежность! А получалось — только! И если у неё поначалу и мелькала мысль — не повиниться ли, то теперь она отметала её начисто. Показалось даже, что такое признание его и не взволнует.

— Ну изменила и изменила!

Нет, конечно, он так не скажет. В первую ночь после её приезда обнял, зашептал жарко:

— Как я по тебе соскучился!

И все. А дальше без слов. Он и так давно по ней безошибочно определял, что на его ласки она по-прежнему отзывается и удовлетворение получает, как требуется. Что ещё нужно?

Катерина вспомнила, как однажды они обсуждали знакомую семью, которая развалилась из-за измены мужа. Под давлением жены тот признался, что имел любовницу.

— Дурак! — презрительно бросил тогда Дмитрий — отвергнутый муж тяжело переживал разрыв. — Зачем признавался? Я бы стоял на своем — верен! — пока бы с другой за ноги не стянула!

Что это было? Бравада? Тогда Катерина подумала именно так. Но теперь она отчего-то разозлилась: то ли оттого, что Дмитрий не стал её ни о чем расспрашивать, то ли от его самоуверенных откровений, то ли от собственной виновности…

Гапоненко с Яном подошли к назначенному месту одновременно и пожали друг другу руки — как-никак соратники. Майор придирчиво оглядел юношу: тепло ли одет? Оказалось, одет основательно — всей комнатой собирали теплые вещи для помощника органов правосудия, как туманно объяснил Ян свою миссию.

На часах была уже половина двенадцатого, так что они решили выдвинуться в район предстоящих действий, как сказал майор.

Веденеев — или, как они предполагали, Воронов-Рагозин — снимал комнатку в коммунальной квартире на Божедомке. Среди этого базара подобраться к нему незамеченными было трудновато, с другой стороны при большом количестве жильцов легче было притвориться родственником кого-нибудь и проникнуть в дом — у них все равно там проходной двор!

Главное, что улик против Веденеева не было никаких! Ну, устроился он недавно в парикмахерскую — так разве это преступление? Раз уж место освободилось! Прежний-то мастер на работу не вышел. Несерьезным оказался. Может, за границу сбежал, может, в Вологду к больной тетке стопы направил… Левое запястье перевязано? Небольшая, так сказать, домашняя травма. Порезался, когда дрова рубил — щепка отскочила. Вот так легко он сможет уйти от расспросов. Кто он? Честный, законопослушный обыватель. Так что по закону его никак не взять!

Теперь только и осталось: проникнуть в его квартиру на свой страх и риск.

Они пришли наконец к старому двухэтажному купеческой постройки дому. Окна в нем кое-где ещё светились, несмотря на поздний час.

— Вон его окно, — показал Гапоненко, который ещё днем, пока Веденеев выполнял свою парикмахерскую работу, приезжал сюда, чтобы осмотреться.

За его окном виднелась сейчас керосиновая лампа с чуть выдвинутым фитилем. Для чего-то её свет требовался хозяину, именно такой, создающий полумрак — девица у него, что ли? Но окно было задернуто плотной шторой, и ничего не удавалось рассмотреть. Может, он без света спать боится? Это уже пошутил Ян.