— Идти нам к двери вдвоем не резон, — рассудил Гапоненко, — он вполне может через окно сигануть. Может, конечно, и через дверь прорываться, но уж тут я его возьму! С оружием обращаться умеешь? Умеешь. Я для тебя наган приготовил. Учти, если он — Воронов, как мы и предполагаем, то попотеть придется. Он боец опытный, восточному искусству боя обучен, так что близко к себе его не подпускай. Только крикни: "Руки вверх!" Не послушается стреляй. Он наверняка вооружен, смотри, пулю не слови!

Ян расположился прямо под окном, прижавшись к стене. Он рассуждал так: если парикмахер выпрыгнет в окно — а оно расположено высоковато! — то трех метров расстояния между ними как раз хватит на то, чтобы по совету Гапоненко не подпускать его к себе ближе. А в это время тот как раз стучал в нужную дверь.

— Кто там? — спросил изнутри мужской, подчеркнуто сонный голос.

— Откройте, гэпэу! — официальным тоном произнес майор, за две недели работы в этом учреждении уже успевший поставить голос на нужную высоту; сказал и инстинктивно отодвинулся за косяк. Неизвестно, что им двигало, скорее, его волчий инстинкт самосохранения.

Это и спасло. Парикмахер почти без промедления всадил в дверь три выстрела подряд, легко пробившие тонкое дерево точно в том месте, где майор только что стоял. Несколькими секундами спустя зазвенела оконная рама, раздался, чей-то вскрик, слышный даже здесь, в коридоре. Прозвучал одинокий выстрел, и все стихло.

Гапоненко ринулся в коридор и подбежал к темному силуэту, скорчившемуся под разбитым окном. Он рывком приподнял Яна, лицо которого было залито кровью.

— Слава Богу, живой!

— Кажется, я в него попал! — юноша приподнялся и мотнул в сторону непослушной рукой. — Посмотрите, что с ним. Мне уже лучше, я только полежу немного…

Действительно, поодаль чернело ещё одно неподвижное тело. Майор поспешил к нему — и правда, парикмахер! Из правой руки у него выпал пистолет, а левой он продолжал сжимать увесистый саквояж.

Отмечая для себя, что Воронов владеет приемами боевого искусства Востока, ни Гапоненко, ни Ян не представляли себе всей мощи этого знания. Только нелепая случайность, которая порой встает на пути высоких профессионалов, спасла их обоих от смерти. Знай это, они, возможно, не рискнули бы идти без подготовки на такого опасного зверя.

Воронов выпрыгнул из окна, но, прыгая, он уже видел притаившегося под окном Яна и в прыжке успел садануть парня каблуком в висок. Ян в доли секунды отклонился насколько мог, и страшной силы удар скользнул по виску: из рваной раны хлынула кровь.

Второй день на улице шел снег. Намело небольшие сугробы, в один из которых Ян лицом и ткнулся. Холод привел его в чувство настолько, что он осознал: преступник убегает! Негнущимися пальцами он вытащил пистолет и, почти не целясь, выстрелил в бегущую фигуру. Угасающее сознание отметило, как бегущий упал и замер…

Гапоненко выхватил из руки лежащего саквояж и сунул его за чернеющий неподалеку куст, присыпав снежком. Затем приложил к губам милицейский свисток и засвистел. Совсем рядом кто-то откликнулся — видно, уже спешил на звук выстрелов, — и вскоре во дворе появился молодой милиционер.

— Майор Гапоненко, ОГПУ, — представился ему человек в штатском, но по звуку голоса милиционер ничуть не усомнился, что так оно и есть. — Это преступник, покарауль, пока не очухается, я займусь нашим товарищем, ранило его.

Но Ян уже поднимался, приходя в себя. Тем не менее вид его был ужасен — залитое кровью лицо, которое он пытался вытереть снегом. Майор вытащил из кармана чистый платок.

— Зажми рану! Потерпи, Янек, сейчас мы тебя в больницу доставим! А Воронова ты и вправду подстрелил, молодец!

И заметив счастливую улыбку на его лице, подивился про себя: "О драгоценностях даже и не вспомнил?"

Он вызвал служебную машину, которая по пути на Лубянку — доставляли раненого преступника, — отвезла Яна в больницу. Майор сидел в приемном покое, ждал, пока парню зашьют рану, и самолично сопроводил его в общежитие, подняв на ноги мирно спавшего и, конечно, закрывшего дверь вахтера.

Пришлось и удостоверением тряхнуть, до смерти напугав: почему это он спит вместо того, чтобы охранять? А если диверсия? Пролезет в окно враг, а здесь — пожалуйте, — полный дом студентов, славного будущего советской медицины! Среди соратников на Азове Черный Паша славился и тем, что он никогда не бросал раненых и увечных, всегда заботился о них, вызывая благодарность и преданность, какие сопровождают истинного атамана.

Часа через два Гапоненко наконец вернулся в знакомый дворик. Каково же было его возмущение, когда он увидел, как неизвестная личность тащит из-за куста саквояж Воронова!

— Стоять! — сквозь зубы прошипел майор, снимая револьвер с предохранителя.

Личности этот щелчок показался громом небесным. Его разбудил звук выстрелов за стенкой, потом звон стекла. Он выглянул в окно — как раз в это время раздался и свисток. Ему показалось, что перед тем за куст что-то спрятали. С одной стороны, выходить было боязно, но любопытство пересилило. Он подождал, пока разошлось участники переполоха, пока угомонились проснувшиеся жильцы — кажется, кроме него никто ничего не заметил — и, замирая при каждом шорохе, осторожно двинулся к кусту. Он только откопал спрятанный саквояж, как услышал за спиной голос, выпустил из рук саквояж и затрясся всем телом.

— Фамилия? — грозно спросил его суровый незнакомец. — Где живешь? Отвечать немедленно!

— Са-Са-Самойлов, — наконец выговорил он. — Из четырнадцатой.

— Домой шагом марш! — скомандовали ему. Испуганно пятясь, Самойлов не отрывал взгляд от его руки, из которой вороненым дулом смотрела смерть. Он боялся повернуться — вдруг выстрелят в спину? Так и попятился до подъезда, буквально ввалившись в его темное, знакомо пахнущее нутро.

Лишь захлопнув дверь своей комнаты, он облегченно перекрестился, повторяя: "Пронесло! Слава тебе, Господи, пронесло!" Он не знал, что уже поздно, что ничего не обошлось: на следующую ночь за ним пришли, и любопытный Самойлов никогда больше не вернулся в свою комнату…

А Дмитрий Ильич пришел домой около трех часов ночи. Грудь его распирало от радости: удалось! Он вымылся в ванне, переоделся в халат и только потом, на кухне открыл саквояж — клад был здесь! Воронов даже не потрудился прикрыть его чем-нибудь — драгоценности полыхнули на свету холодными огоньками. Их было много. Очень много.

Дмитрий Ильич достал початую бутылку коньяка, крякнув, выпил рюмочку, чего прежде в одиночку никогда не делал, и пришел в ещё лучшее настроение. Никто, никто не знает о его сказочном богатстве! А вот как с ним обойтись, нужно подумать. Он сунул саквояж в старый шкаф в коридоре, где хранилась всевозможная рабочая одежда. Заглядывали сюда лишь по случаю. Затем проскользнул в спальню и разбудил Катерину. Стал целовать её как одержимый, как когда-то давно, будто найденное золото отворило запертый поток его чувств. Но нет, это не было возрождением чувств, это было торжество триумфатора, которое именно сейчас с ним должен был кто-то разделить! Пусть и у жены будет праздник!

Катерина никак не могла понять причины его безудержного веселья среди глубокой ночи! — и поначалу отбивалась шутя:

— Митя, ополоумел ты, что ли, я сплю, не мешай!

Но потом поняла: не отобьется: отдалась на волю его рук и так никогда и не узнала, почему так радостно и неистово любил он её в ту ночь?!

Днем Гапоненко купил в коммерческом магазине дорогие швейцарские часы и гравер под его диктовку вывел на крышке: "Яну Поплавскому за проявленное личное мужество при выполнении ответственного государственного задания. Петерс". Только так и не иначе! Кто станет проверять, знает ли о том сам Петерс? И кто укорит майора Гапоненко за проявленную инициативу: купить на свои личные деньги подарок студенту, который оказал серьезную услугу ГПУ!

Воронова-Веденеева-Рагозина он "отдал" лейтенанту Гололобову. Этот молодой карьерист — Гапоненко сразу его раскусил — с фанатичным блеском в глазах особым умом не отличался, но рвением… Он втайне мечтал раскрыть заговор такого государственного значения, чтобы его повысили в должности сразу до капитана. Быстрое продвижение по службе привлекало Гололобова не какими-то особыми благами и привилегиями, а возможностью немедленно, сразу облагодетельствовать все человечество, совершив мировую революцию.

Нынешние руководители государства преступно медлили с этим. Все потому, что у власти стояли люди немолодые, с консервативным мышлением, а молодые, решительные, отчаянные парни вынуждены были годами дослуживаться до более-менее ответственных должностей, а время уходило!

Ни о кладе, ни о причастности парикмахера Веденеева к убийству Флинта или капитана второго ранга Романова следователь Гапоненко даже не обмолвился. Сумеют найти эту связь — пожалуйста! Но вряд ли при той поспешности, с какой рассматривались и сдавались дела в ОГПУ, лейтенант мог до этого докопаться. Он и так получил много: раненого преступника, который ещё может говорить, рапорт майора о том, как в личной беседе за день до гибели военврач Крутько сообщил, что вроде бы встретил своего бывшего пациента, белого офицера, который работал теперь почему-то парикмахером и под другой фамилией. Проведенная работниками ОГПУ при содействии гражданских лиц проверка подтвердила, что парикмахер Веденеев, у которого убитый накануне брился, в действительности белый офицер Михаил Михайлович Воронов, прибывший в Москву для организации заговора с целью свержения советского правительства. Поняв, что Крутько может его опознать, Воронов зверски убил врача. При задержании Воронов оказал представителям ОГПУ сопротивление и был ранен.

Гололобов радовался, что начальник оказал ему доверие и поручил это дело: оно явно повлечет за собою повышение в звании! Тем более что у Воронова оказался пособник — сосед по квартире, некий Самойлов. Слизняк! Он не выдержал первого же серьезного допроса. Уж лейтенант постарался нажать на него как следует: очень он был зол на этих буржуйских недобитков!

Гапоненко внимательно следил за ходом следствия. Воронов уже на третий день после ранения смог отвечать на вопросы следователя Гололобова. А поскольку о драгоценностях его никто не спрашивал, сам он не обмолвился о саквояже ни словом, справедливо полагая, что в таком разе ему тут же привесят и убийство Романова, и убийство Рагозина. От убийства военврача он надеялся откреститься. Правда, столкнувшись с железной непробиваемостью лейтенанта, он усомнился в благополучном исходе и однажды попытался бежать, не полностью оправившись от раны. На этот раз не в меру ретивый солдат охраны выстрелил в беглеца несколько раз. Два выстрела оказались смертельными.

Как-то вечером после работы майор Гапоненко решил нанести визит Светлане Крутько. Как он сам себе объяснил, чтобы поинтересоваться её здоровьем, не нужно ли ей чего. В конце концов, он, хотя и невольно, содействовал её несчастью, да и в найденном богатстве, наверное, была часть, принадлежавшая её погибшему мужу. Черный Паша не оставлял без помощи вдов и детей своих погибших товарищей. Крутько не был его соратником, но справедливость требовала помочь оставшейся безо всяческой поддержки жене. Как потихоньку узнал Гапоненко, и в школе её дела шли не блестяще, а новый директор осторожно намекнул, что неплохо было бы товарищу Крутько поискать себе другое место работы, так как и сослуживцы, и дети не смогут теперь относиться к ней с прежним доверием.

Словом, Светлана осталась одна, без друзей — не принимать же в расчет этого щенка Поплавского! — и если он ей хоть чуточку нравится… Дальше Дмитрий Ильич додумывать не хотел…

Правда, чем ближе подходил он к дому, в котором жила Светлана, тем тревожнее становилось у него на душе: а если прогонит, если все же решит, что он виноват во всем?

Он позвонил в дверь, волнуясь как мальчишка, и, когда увидел, как засветились её глаза, как просияла она и подалась ему навстречу, еле смог унять громкий стук взбесившегося сердца.

— Дмитрий Ильич, как я рада! — она впустила его в прихожую, но тут же тень скользнула по её лицу. — Ничего плохого больше не случилось?

— Нет-нет, — успокоил он, целуя ей руку. — Я просто очень волновался за вас. Не всякий мужчина такое выдержит, не то что хрупкая женщина… Вы любите сладкое?

— Смеетесь? — она с притворным сожалением вздохнула. — Ничего не могу с этим поделать! С детства за леденец готова была душу продать!

— Я согласен взять вашу душу в обмен на это, — пошутил он, подавая ей красиво перевязанный пакет.

Светлана открыла его и вскрикнула от восторга, вытаскивая на свет маленькую шоколадную корзиночку, полную тоже маленьких шоколадных фруктов. Это было подлинное произведение искусства кондитеров — мечта сладкоежки. Стоило оно немалых денег, но он любил наблюдать, как радуется его подарку человек и никогда при покупках не жадничал.