В дверь позвонили.

— Минутку! — крикнул он, набрасывая халат поверх пижамы. Собственное отражение в зеркале его отнюдь не радовало: серое лицо, мешки под глазами, отросшая щетина…

— Черт! — выругался Рони и пошел открывать.

— Я принесла тебе рогалики, — весело сообщила Лон. — Где у тебя кухня? А кофе есть?

Он отступил, чтобы впустить девушку. С ее приходом в квартиру, казалось, ворвался свежий ветер. Лон подняла жалюзи в гостиной.

— У тебя тут здорово воняет!

— Воняет? Чем? — Рони удивленно поморщился.

— Старым холостяком, который дрыхнет один в своей берлоге.

— Девочка, ты пришла меня воспитывать? Только подумайте, я дрыхну.

— Можешь опять лечь, я сама все сделаю!

— Все? — лениво переспросил он, зевая.

— Например, приготовлю завтрак и подам его тебе в постель. Поверь, я еще ни о ком так не заботилась.

— Если тебя прислала твоя мать…

— Моя мать? А ну ныряй под одеяло! И поживее.

Она втолкнула его в комнату.

Изумленный, он снопом рухнул на кровать и натянул одеяло на голову. Почему каждый раз, когда внезапно просыпаешься, возникает ощущение, что кто-то нарочно сбрасывает тебя с небес на грешную землю, не давая забыться в мечтах? Ничего не поделаешь, но его могучий ум просыпается только к пяти вечера.

— Сахар под… — крикнул он.

— Я нашла! — донесся из кухни голос Лон, заглушаемый перестуком банок.

Рони помнил Лон с пеленок, он стал любовником ее матери еще до того, как та вышла замуж за Скотта. Как быстро летит время! А его главное произведение еще так и не написано… И он вернулся к любимому сюжету, к мыслям, роящимся вокруг одного и того же человека — Рони Бейли. Кстати, вспомнилось ему, Пегги, кажется, жаловалась на проблемы с дочерью.

— Лон!

— Минуточку!

— Иди сюда!

— Уже иду!

— Послушай-ка…

Лон появилась на пороге. Она надела зеленый передник с мордашками утенка Дональда и держала в руках поднос с чашками, кофейником, блюдечками меда, сахарницей и купленными ею рогаликами.

— Кушать подано.

Чуть наклонив голову, Рони испытующе и недоверчиво посмотрел на нее. Желтые глаза Лон сощурились. Она улыбалась.

— Послушай, малышка, не дурачь меня. В чем дело?

— Я проходила мимо твоего дома, увидела, что в окнах нет света, и решила зайти. Вот и все.

— Лон, ты серьезно…

— Один кусок сахара или два?

— Полтора.

— Пожалуйста. Размешать?

— Ну, раз уж ты здесь, — пробормотал он, — то объясни наконец…

— Ты этой ночью работал? — Лон, кусая рогалик, запивала его кофе.

— Почему ты спрашиваешь?

— Мой бедный дядюшка. Видик у тебя еще тот. Как у старой мочалки.

— Благодарю.

Она взъерошила его волосы.

— Не дуйся, дядюшка! На твоем месте я бы оценила завтрак в постели. Причем поданный симпатичной девушкой!

— Вот нахалка.

— А ты, старичок, оказывается, обидчивый!

— Пустяки. Вот ты как прислуга получаешь у меня два балла. Из десяти.

— Не кофе, а помои, да?

— Где фруктовый сок?

— Ну ты и зануда!

Лон вскочила, помчалась на кухню, наполнила два стакана апельсиновым соком и, вернувшись в комнату, бесцеремонно уселась на кровать.

— Подвинься и пей свой сок!

Рони уткнулся носом в стакан, а Лон, задумчиво окинув его взглядом, сказала:

— Никак не могу понять, что моя мать в тебе нашла?

Рони поперхнулся и закашлялся так, что из глаз полились слезы.

— Что ты сказала? — едва выдавил он.

— На месте Пегги я не взяла бы тебя в любовники.

Рони снова закашлялся, а Лон похлопала его по спине.

— О! Большому мальчику плохо! Посмотрите, он подавился!

Рони был свято убежден, что ни одна живая душа не знала о его отношениях с Пегги. И Чарлен, всегда думалось ему, смотрит на него как на добродушного крестного, этакого друга семьи… Ну и от какой печки теперь танцевать?

— Почему ты поперхнулся? Из-за того, что я сказала?

Рони, не придумав ничего лучшего в ответ, неожиданно для самого себя брякнул:

— Нехорошо мать называть Пегги.

— Для нянек я всегда придумывала прозвища.

— Она тебе не нянька.

— Биологически может быть и нет. Но вот в эмоциональном плане…

— Да что с тобой? Вы поссорились?

— И не на шутку!

— Ты это серьезно?

— Дай-ка мне чашку.

Рони машинально подчинился, и она налила ему кофе. Их глаза встретились. Лон смотрела не мигая, и он, сам не зная почему, смутился.

— Почему ты отводишь глаза? — Лон не спускала с него взгляда.

— Подай мне, пожалуйста, сигареты. Они на столе.

Лон протянула ему пачку. Рони вытащил сигарету и сделал глубокую затяжку, выпустив кольцо дыма. Лон закурила тоже.

— Рони… Может, хватит нам обоим дурака валять?

— Не понимаю.

— Сейчас объясню. Я многое хотела бы тебе объяснить…

— Например?

— Кое-что о тебе, если заинтересуешься, и обо мне, если найдешь время выслушать. Говорят, устами младенца глаголет истина. Жаль только, что я не младенец. Ты хотел бы стать знаменитым? Так?

Задетый за живое, Рони чуть не покраснел. Он глянул на девушку, попытался иронически прищуриться, но Лон не смотрела в его сторону.

— Ты никогда не спрашивал себя, почему твои «священные писания» никто не покупает?

— Я счастлив уже тем, что их пишу, — сухо ответил Рони.

— Врешь! — улыбнулась Лон. — Только врешь себе, а не мне.

Они вдруг поменялись ролями: Рони почувствовал себя ребенком перед этой не по летам взрослой девочкой.

— Сколько тебе лет, Рони?

Он прикинул, отвечать ли, а потом бросил как вызов:

— Пятьдесят три!

— Поздравляю, ты неплохо сохранился. — Кончиком пальца Лон провела по его лицу, не удержавшись от замечаний: — Ни лысины, ни седины. Благородные морщины. Глаза с чертовщинкой… А знаешь, что ты весьма привлекательный мужчина? Я хочу сказать, без очков…

— А тебе, соплячка, сколько лет? — Рони вдруг охрип. Он разволновался больше, чем хотелось бы, а потому злился.

— Я женщина, — спокойно ответила Лон.

Нет, ее нужно отшлепать и выставить за дверь! Его взгляд задержался на ее округлых бедрах. Рони уже не соображал, что происходит.

— Ну и что ты думаешь о моих книгах?

— Они слишком нудные.

— Ты еще слишком молода, чтобы понять их.

Девушка весело и звонко расхохоталась.

— Мой милый Рони, наше поколение уже решило все твои проблемы!

— Не смеши меня!

— Впрочем, у тебя есть талант. Но то, что ты пишешь, сухо и невыразительно. Понимаешь, никаких чувств, а чувства — это соль! Хочешь показать, как ты умен, и ударяешься в нудные поучения. Не там ищешь! Головой не пишут!

— Чем же, по-твоему, пишут? — теперь вопросы задавал он.

— Членом, — спокойно ответила Лон.

Рони подпрыгнул как от удара током высокого напряжения.

— Да ты лежи, — сказала Лон.

— Довольно. Если б твоя мать это слышала!

— Ложись, — мягко повторила девушка. — Ты прекрасно знаешь, что я права. И если хочешь что-то кому-то растолковать, то лезь не сюда, — она постучала по лбу, — а сюда… — Взяв руки Рони в свои, Лон приложила их к переднику, прикрывающему низ ее живота.

— Девочка, а не слишком ли ты торопишься?

Он нервно закурил, забыв предложить сигарету гостье. Лон откинулась на подушки рядом с ним и вновь взяла его за руку.

— Не я тороплюсь, Рони. Это ты отстаешь. Хочешь знать, сколько мне лет?

— Какая разница…

— Тринадцать.

— Черт тебя поймет!

— Что скажешь, Рони?

— А в двадцать что тебе останется?

— То, чего тебе не хватает в пятьдесят. Мечты и надежды.

Рони замолчал, не зная, о чем говорить дальше, но наконец решился:

— Послушай, Лон, ты заявляешься ко мне без предупреждения, когда я еще сплю, и, как молоток, обрушиваешь мне на голову свои побасенки. Да знай я об этом сразу… Иди-ка ты, девочка, домой!..

— Слишком поздно!

— Что?!

Она приподнялась на локте, провела большим пальцем по его губам, наклонилась над ним и чарующе медленно принялась ласкать их своими. Потрясенный Рони молил небо ниспослать ему силы оттолкнуть ее. Пока еще он не пересек границу, за которой перестанет быть Рони. А граница так близка… Так пьянит его эта неожиданная близость. Насколько мать была груба, настолько нежной, свежей, гибкой казалась ему дочь. И этот — с ума сойти! — почти забытый аромат — нет, не духов, а самой юности… Девочка права, все сказанное ею, — правда. Это он старый дурак! Второй такой встречи не будет! Хватит рассуждать, жить иллюзиями в ожидании Бог знает какого счастья. Она с ним, здесь… Его руки сжали гибкое тело Лон. Какая разница, что привело ее сюда! Рони прижался щекой к ее щеке, потрясенный, задыхающийся, с бешено бьющимся сердцем.

— Лон… — Он скорее угадал, чем увидел ее улыбку.

— Ты и сам видишь: слишком поздно, — прошептала она.

* * *

Теперь Пегги была уверена: прислуга ворует! На одну чашу весов она поставила пустое фарфоровое блюдо, на другую принялась выкладывать металлические бигуди, пока чаши не уравновесились. Туда, где находились бигуди, она добавила еще килограммовую гирю, а на блюдо выложила из консервной банки икру, всю до последнего зернышка. Но чаша с икрой продолжала оставаться вверху. Пегги быстро прикинула: 123 грамма икры Эмили втихомолку слопала на кухне! При одной только мысли, что ее обкрадывают, ей стало плохо. Она вскочила, нервно нажимая кнопку звонка, и бросила машинальный взгляд в зеркало, по привычке напрягая грудь. Да, этим природа ее не обидела: грудь по-прежнему оставалась высокой и упругой.

— Вы меня вызывали? — Эмили, скромно потупившись, остановилась у порога.

— Вам известно, сколько стоит килограмм икры? — зло прошипела Пегги.

Эмили пожала плечами.

— Я никогда не покупаю икру, мадам.

— Ну еще бы! Вы прекрасно обходитесь той, что покупаю я!

— Мадам!

— Замолчите! Вы съели 123 грамма! А килограмм икры стоит 163 доллара. Значит, ваш завтрак обошелся в 20 долларов и четыре цента. Я не собираюсь скармливать вам мой «шампунь», а поэтому вычту эту сумму из вашей зарплаты.

И, вывернув икру с блюда на голову, Пегги принялась сердито втирать ее в волосы. Эмили робко попыталась возразить:

— Мадам, уверяю вас!

— Вон отсюда!

Зазвонил телефон. Эмили поспешно сняла трубку.

— Мадам, вас спрашивает мистер Джереми.

Пегги подошла, но прежде чем взять трубку, вытерла лоснящиеся от икры руки о белоснежный передник горничной.

— Выметайся! — приказала она и, обращаясь к Джереми, попросила: — Перезвони чуть позже. Эта чертова икра попала мне в ухо!

* * *

Рони впервые за Бог знает сколько лет наслаждался невыразимым покоем и счастьем. Он впитывал радость всеми фибрами души и тела. Когда ему приходилось заниматься любовью с Пегги или, скорее, служить ей для занятий любовью, его желание не находило удовлетворения. Всегда после интимных встреч с ней он сам себе напоминал оскорбленную женщину, которую используют, не заботясь о ее удовольствии. Но Лон!

У дочери было все, чем не обладала мать. Лон была столь же нежна и мила, сколь ее мать бесчувственна и жестока. Теперь до Рони дошел смысл брошенной Лон фразы о том, что в его книгах «нет соли». Просто раньше он не испытывал подобных ощущений и даже не представлял себе, какое невыразимое наслаждение может дать согретая любовью плоть, когда ты забываешь о ней и все твое существо переполняет счастье, для которого не находишь слов.

— Ловишь кейф? — не без иронии поинтересовалась Лон, выходя из ванной.

— Лон…

— Рони, ты не мог бы оказать мне маленькую услугу?

— Услугу? — В эти минуты он вскрыл бы себе вены и отдал бы ей всю кровь до последней капли.

— Ничего особенного, — успокоила его Лон, причесываясь. — Мне нужно немного денег…

— И только? Да я отдам все, что у меня есть. Сколько тебе нужно? Двадцать, тридцать, пятьдесят, сто тысяч?

— Пятнадцати хватит. Я выпишу тебе чек. Предки заморозили мой счет в банке.

— Почему?

— Они подозревают, что я хочу отыскать Квика.

— Кого?

— Парня, которого я люблю.

Господи, да что она говорит? Ведь не прошло еще и десяти минут, как они вместе возносились к сияющим вершинам… И вот… Рони ощутил в горле горький комок.