На улице многие — и мужчины и женщины — оборачивались ему вслед: так великолепно он был сложен. Высокий, стройный, гибкий, он, казалось, всегда останется таким, даже после смерти. Не потому ли Квик словно бросал ей вызов, участвуя в автогонках на самых опасных трассах… Машины ему доставались полуразбитые, деньги платили ничтожные. Но ничего лучшего никто не предлагал. В остальное же время он с невозмутимостью вельможи принимал подарки от многочисленных поклонниц и приятелей типа Чарли. А Лон? Как она была благодарна Квику, когда он, случалось, брал у нее деньги!

Сейчас они с Чарли куда-то укатили, чтобы испытать новенький «порше», который папаша преподнес сыну сегодня утром в день его рождения.

Восемнадцатилетний Чарли считал себя спортсменом-автогонщиком и уже угробил с десяток дорогих машин, которыми его родители старались компенсировать свое невнимание к единственному отпрыску. Он мстил бездушной технике за все не высказанные предкам обиды.

Лон обеспокоенно глянула на часы. Они отсутствовали уже целый час. Ей всегда было не по себе, когда Квик садился за руль. С Чарли дела обстояли еще хуже. Выпив пару рюмок, он начинал воображать, что находится в самолете. А после дюжины сигарет шоссе казалось ему взлетной полосой.

Лон повернулась к рыжему.

— Эд?

— Ну что еще?

— Дай-ка мне затянуться.

* * *

У Пегги никогда не возникало желания продать старый родительский дом. Ни замужества, ни частые переезды, ни поездки за границу не заставили ее забыть эти места и уволить живущих тут с незапамятных времен двух старых слуг.

В этом «холостяцком приюте», как она его называла, время, казалось, остановилось. Здесь Пегги всегда было восемнадцать лет, ее ждал университет, корпуса которого виднелись из окна. Сюда в любую минуту мог зайти за ней прекрасный принц.

Пять часов — время чаепития.

Минута в минуту появилась Эмили с подносом. Пегги окинула его быстрым взглядом. Все как обычно: ложка белковой икры в фарфоровой вазочке, несколько тостов, варенье из лепестков роз, чашка крепкого кофе и бутылочка «Дом Периньон» вот уже три дня как начатая — свои деньги она никогда попусту не тратила, хотя легко транжирила чужие.

Но сегодня она так нервничала, что решила поесть поплотнее и приказала дополнительно подать бифштекс по-татарски и бутылку красного «помероля». К черту диету! Бывают минуты, когда забываешь обо всем. Еще полчаса терзаний — и станет известно, как и когда она получит свои деньги.

Прошел уже год, как Пегги спешно покинула остров Калленберга. Их брак не был зарегистрирован, и, следовательно, не состоялся. Значит, все идет как надо: соблюдены поставленные Греком условия и она получит наследство! Сегодня, восьмого сентября, ей должен позвонить нотариус Миллер!

Долгие месяцы Пегги никак не могла решить, как она должна воспринять это якобы неожиданное для нее сообщение — с деланным безразличием, неприятным удивлением или достойной, без подобострастия признательностью. Без конца комбинируя существительные и прилагательные так, чтобы они улеглись как можно лучше, — лучше для нее, разумеется, — она остановилась на словах «достойная» и «признательность».

Готовая к бою, Пегги уже с десяти утра была на ногах и ждала благословенного звонка буквально не отходя от телефона и мысленно проклиная тех, кто беспокоил ее в этот день. Только раз она отвлеклась, пытаясь во время завтрака дозвониться до своих детей. Их было трое: Майкл, Чарлен и Кристофер.

Как всегда, никто из них не находился там, где ему следовало быть. Дети уже давно жили своей жизнью и сами, в общем-то, решали собственные проблемы, что позволяло и Пегги жить так, как ей хочется. Пока они были маленькие, ее обязанности по воспитанию выполняли многочисленные няни. А она? Она была слишком женщиной, чтобы стать заботливой матерью.

Днем у нее состоялся долгий разговор с Нат. В сотый раз они говорили об одном и том же и пообещали друг другу, как только все уладится, закатить грандиозный «холостяцкий» пир. Но было уже 17.17, а мерзавец нотариус все не звонил. Что же делать? Через каких-нибудь 10–12 минут закроется его контора. Позвонить бы Нат, спросить совета, но нельзя занимать телефон. Пегги резко отодвинула поднос. И тут появилась Эмили с бифштексом.

— Что это у вас? — Холодный взгляд Пегги, брошенный на блюдо, не сулил ничего хорошего.

— Бифштекс, мадам.

— Кто его заказал?

— Вы, мадам.

— Я? Бифштекс в такую минуту? Вы сошли с ума! Унесите немедленно, от одного его вида меня тошнит.

— Слушаюсь, мадам.

Эмили послушно удалилась. Она уже давно привыкла не возражать. Ей ведь и платили именно за то, что она всегда была не права. Но хозяйка могла снова потребовать этот злополучный бифштекс дня через три или еще больше. Холодильник в доме был забит едой с различным сроком давности. Все рекорды побила оставшаяся от праздничного обеда баранья нога, наличие которой Пегги проверяла тридцать восемь дней подряд!

До закрытия конторы оставалось восемь минут. Почему же не звонит Миллер? Тогда она сняла трубку и решительно набрала его номер. Ждать не пришлось: Пегги было достаточно назвать свое имя, чтобы ее тут же соединили с нотариусом.

— Говорит Пегги Сатрапулос. Мне необходимо срочно встретиться с вами.

На другом конце провода на какую-то секунду воцарилась тишина. Потом извиняющийся голос Миллера попросил отложить встречу на восемь дней. Дела, не терпящие отлагательства, вынуждают его выехать сию же минуту.

И она будет столько ждать из-за фокусов этого кретина?!

— Нет-нет. Мы должны увидеться сегодня. И немедленно!

Уверенная, что скоро получит огромное состояние, Пегги наделала долгов гораздо больше, чем обычно.

Эти пятьдесят миллионов долларов нужны ей сейчас, сию минуту!

А прохвост Миллер, наверное, положил их под проценты на свой счет: пятьдесят миллионов долларов под семнадцать процентов. Сократ же, как помнилось Пегги, требовал не больше десяти процентов. Следовательно, разницу в три с половиной миллиона долларов адвокатишка положил себе в карман. Недурно!

— Не возражайте, господин Миллер. Я буду у вас через двадцать минут.

Нотариус, сбитый с толку, ответил, что откладывает свою поездку и готов принять госпожу Сатрапулос.

Надела она, как и подобает вдове, строгий костюм, накинула на плечи черную шубку из норки, а выходя, везде погасила свет — незачем ради Эмили и Муди жечь электричество. Теперь оставалось бросить последний взгляд в зеркало и нажать кнопку личного лифта. Через час она будет богатой и свободной. Такой, какой еще никогда не была.

* * *

По всем характеристикам Чарли был, как говорится, обыкновенным парнем: среднего роста, среднего здоровья и среднего ума. Чрезмерными были лишь его богатство и самомнение. Но ему хватало такта не подчеркивать этого перед приятелями-бродягами, целыми ночами бренчавшими на гитарах в его доме. Втайне он завидовал тому напускному безразличию, с каким они обжирались за его счет, поглощая икру и дорогую водку, удивлялся их умению складно болтать о левых, правых, о Маркузе, об освобождении масс и диктатуре пролетариата. По его смутным догадкам, они тоже завидовали ему: только их бедностью можно объяснить все эти жаркие дискуссии.

Деньги отца не в счет, их к талантам не отнесешь. Просто они есть — и все. А вот чем по-настоящему Чарли гордился — это собственным умением водить спортивные автомобили. Он украдкой посмотрел на Квика. Тот был невозмутим, словно сидел в курилке библиотеки, хотя стрелка спидометра колебалась между 180 и 200. И это за сто метров до поворота! Когда «порше» сильно заносило на виражах, Чарли чувствовал, как лоб у него от страха покрывается испариной, и злился на себя за то, что испугался сам в тот момент, когда собирался нагнать страху на другого. А Квик лениво развалился рядом и был спокоен, как мешок картошки. Он вроде и не понимал, что они рискуют жизнью.

Ладно, посмотрим…

Чарли нажал на педаль газа, с ходу переключился на четвертую и, продолжая наращивать скорость, тут же перешел на пятую. Все в нем кричало — «Тормози! Тормози!», но нога, казалось, перестала слушаться и не сдвинулась ни на миллиметр. Понимая, что не сможет взять надвигавшийся со скоростью пушечного ядра поворот и будет отброшен к деревьям, он инстинктивно нажал на тормоз. Машина взвизгнула, развернулась, отпрыгнула в сторону, закачалась и опять выровнялась. А Квик даже не шелохнулся. От страха у Чарли перехватило дыхание, и он, отпуская тормоз, проблеял дрожащим голосом:

— Неплохо держит дорогу, а?

Квик что-то буркнул в ответ.

— Хочешь ее попробовать?

— Ты настаиваешь?

— Ну давай же, встряхнись немного.

— Давай.

Чарли съехал на обочину. Дорога здесь была всего лишь узкой полоской асфальта, петляющей между частными владениями на склонах холмов. Водители не раз возмущенно сигналили несущемуся по ее середине «порше», а две машины перед поворотом даже съехали в кювет, чтобы избежать столкновения.

Чарли на ватных ногах вышел из машины и стал мочиться на полоску лютиков, высаженных вдоль дороги, затем закурил. Ему было не по себе, но его утешало то, что он удивил приятеля.

— Поехали?

Молодые люди поменялись местами.

Квик спросил:

— Поедем дальше или вернемся?

— Вернемся.

— Хорошо. Пристегни ремень, — посоветовал он, включая зажигание.

— Зачем?

— Пристегни — так будет лучше.

Чарли усмехнулся.

— Дуешься, что я нагнал на тебя страху?

— Ты о чем?

— Возможно, я гнал слишком быстро, но никогда не дрейфь, если я за рулем. Что-что, а водить я умею.

Квик плавно развернул машину и, не взглянув на Чарли, равнодушно бросил:

— Ты водишь хуже некуда.

Он положил правую руку на рычаг, мягко подгазовал, опустил сиденье, пытаясь найти более удобное положение спинки, а затем включил первую скорость. Нажав левой ногой педаль сцепления до отказа, он правой вдавил педаль газа. «Порше» задрожал от напряжения.

— Держись. — И Квик отпустил сцепление.

Мотор, который вращался со скоростью шесть тысяч оборотов, бросил машину вперед с такой силой, что Чарли испугался. Но, пару раз вильнув, «порше» выровнялся. Квик старался сохранить тот же режим при каждом переключении скорости. За несколько секунд стрелка продвинулась со 150 до 200. Чарли закричал сдавленным голосом:

— Не психуй! Научись сначала чувствовать ее!

Квик ничего не ответил, а лишь пожал плечами. 210… 215… 220…

Шоссе резко спускалось вниз. В пятистах метрах был поворот на 120 градусов, в который трудно было вписаться на скорости выше шестидесяти. Дорога на этом участке была не огорожена, и гонка грозила закончиться полетом в никуда. Чарли уцепился обеими руками за приборную доску и со всей силой давил на воображаемый тормоз, пытаясь не потерять лица, оставаться спокойным.

— Тебе следовало бы притормозить!

Квик пожал плечами. Поворот был уже рядом, и Чарли с ужасом понял, что приятель увеличивает скорость.

— Тормози! — раздался его отчаянный крик.

Будь что будет! Слишком поздно! Все кончено!

И вдруг — о чудо! — Квик незаметно переключил скорость и нажал на тормоз. Никогда бы Чарли не подумал, что такое возможно. В ту же секунду, несмотря на ремень безопасности, он ощутил мощный удар в спину, бросивший его вперед. Несколько незаметных движений руля, и «порше» на скорости 120 проскочил поворот, отклонившись лишь чуть-чуть. Чарли, истекавший потом, не успел даже опомниться, как тяжесть от невероятного ускорения снова прижала его к сиденью и сдавила живот. У подножия очередного холма был поворот под прямым углом, но за ним на этот раз вырастала стена. От ужаса Чарли закрыл глаза, придавленный все той же невыносимой тяжестью. Но уже в следующую секунду всякое давление исчезло. Осторожно приподняв веки, он бросил взгляд назад: поворот остался позади. А Квик уже опять разгонял машину.

— Квик! Эй, Квик!

— Что?

— Остановись на минуту!

— Зачем?

За стеклом с головокружительной скоростью мелькали холмы, поля, деревья.

— Мне нужно отлить.

— Но ведь ты только что…

— На минутку!

— Через пять минут будем на месте. Потерпи! Я хочу знать, что можно выжать из этой клячи!

К горлу Чарли подступила тошнота.

* * *

В Нью-Йорке Миллера считали жестким дельцом, которому пальца в рот не клади. Кто-кто, а он умел выколачивать проценты по делам, которыми занимался. Но в Солт-Лэйк-Сити, мировом центре религии мормонов, толстяк нотариус числился чуть ли не в святых. Уже два года ему предлагали принять духовный сан, как одному из самых влиятельных членов секты. И Миллер чувствовал себя способным достойно нести это высокое звание, но не решался взять на себя ответственность за вверенные ему души по одной прозаической причине: мирских дел у него было невпроворот.