— Что? — облизываю губы я. А этот… этот взрослый сильный мужчина смеется. Абсолютно уверенный в себе и в собственной неотразимости.


— Стремянка меня выдержит, как думаешь?


— Ты что, собираешься мне помочь?


— А на что это похоже?


Опускаю взгляд на небрежно валяющееся на полу пальто. На подкладке принт, в котором даже непосвященный запросто угадает Барберри. Закусываю губу и отворачиваюсь к сумкам. Похоже, я здорово опростоволосилась, когда решила, что Тимур вновь собирается меня… трахнуть. Про себя я не стесняюсь называть вещи своими именами, да. Дергаю замок, достаю первый аккуратно свернутый гамак.


— У тебя, наверное, дела… Спасибо, но…


— Да что с тобой не так? Я же сказал, что помогу!


Ну, что ж… Я честно попыталась от него отделаться, но если он так настаивает…


— Стремянка должна выдержать. Но там хитрые крепления и…


— Я разберусь.


Тимур пододвигает стремянку, с лёгкостью, удивительной для его веса, взмывает на три ступеньки и начинает крепить первый карабин. Ну, надо же… какой он огромный. А мне приходится забираться на самый верх. В зале повисает тишина. Изредка раздается лишь звон креплений, да мои короткие подсказки:


— Подожди! Здесь перекрутилось, — или, — вот тут пониже отпусти…


Это самое странное из того, что со мной могло произойти сегодня. Да и вообще… Не знаю, зачем Тимур мне помогает. Ведь я бы и сама со всем справилась. Я сильная. Мне по плечу любые проблемы. Вот только совершенно не представлю, как относиться к чужой доброте и участию. Я, наверное, какой-то урод. Но я действительно не знаю… Это немного слишком чересчур для меня. И мне хочется плакать. В который раз за последнее время.


— Ну, вот и все.


Тимур спрыгивает со стремянки, закрепив под потолком последний гамак. Мне нужно что-то ему сказать. Поблагодарить. Или… Наверняка для таких случаев имеется какой-то свой протокол. Но у меня так сильно пересохло во рту, что я не могу пошевелить языком. Только губами дергаю. Некрасиво. Как выброшенная на берег рыба.


— Я бы справилась сама.


Он оборачивается. Смотрит на меня как-то так странно. Заставляя все сильнее нервничать, а ведь я и так на взводе.


— Да. Ты бы справилась, — кивает он.


Какой странный диалог. Вместо положенных «спасибо» и «пожалуйста». Еще немного, и я действительно поверю, будто он что-то во мне разгадал. Увидел то, что я прятала глубоко-глубоко в душе. На самом ее дне… А мне и даром не нужно все это сентиментальное дерьмо. От него мне нужен только ребенок. Улыбаюсь дрожащими губами и делаю шаг вперед. Обхватываю его темно-синий в голубой рубчик галстук и медленно тяну на себя.


— Как думаешь, я заслужил что-нибудь вкусненькое?


— О, да… — глухо смеюсь и впечатываюсь грудью в его.


— Тогда, может быть, ты меня покормишь? Кофейня на первом уже открылась. А до твоей тренировки еще полным-полно времени.


Вздрагиваю и отступаю на шаг. Я не знаю, стоит ли это делать, потому что не хочу в него углубляться. Завтрак… это слишком интимно. Намного более интимнее того, что я сама готова была ему предложить… К тому же нас могут увидеть.


Бросаю взгляд на часы.


— Это же просто завтрак… — бормочу, непонятно кого в том убеждая — себя или его.


— Да, — посмеивается Тимур. — Это просто завтрак.


Веду плечами и не то чтобы решительно подхватываю свой рюкзачок.


— Он тебе точно нужен?


— Здесь кошелек с деньгами.


— А деньги тебе зачем? — интересуется Тимур, воюя с запонками.


— Затем, что завтраками бесплатно не кормят, — огрызаюсь я.


— А вот это брось. Я заплачу.


— Разве завтрак — это не моя тебе благодарность?


— Конечно. Ты составишь мне компанию. Этого будет достаточно.


Заявление довольно сомнительное. Но я так сильно выпотрошена своими же эмоциями, что на спор нет сил. Мы спускаемся на первый этаж, на этот раз в общем лифте, и усаживаемся за маленький столик в закутке у окна. К нам подходит красивая длинноногая официантка. Мажет по мне равнодушным взглядом и широко улыбается Тимуру. Чувствую себя неуютно и не на месте. Тимур делает заказ, и по тому, как он это делает, я понимаю, что он здесь довольно частый гость. Я заказываю сырники и кофе, отмечая заоблачные, как для обычной кофейни, цены, а потом… я сама не знаю, как, он вовлекает меня в разговор. Первый наш с ним разговор ни о чем и обо всем сразу.


— Эй, ты! Мы приехали.


Моргаю. Даже это легкое движение век взрывается в моей голове адской болью. С губ срывается стон.


— Что такое?


— Голова. Очень болит. Похоже на сотрясение.


— Не нужно было сопротивляться. Вела бы себя умней — нам бы не пришлось…


— Идти на преступление? — через силу выдавливаю из себя. На то, чтобы открыть дверь, нет сил. Но, похоже, это тоже мои проблемы. Вываливаюсь из машины. Раскачиваясь из стороны в сторону, как на изрядном подпитии, подхожу к машине Алана. Дамир выходит из нее первым. Зареванный и несчастный.


— Он всю дорогу ныл и требовал маму!


— Это нормально. Ему всего три.


Боль придавливает к земле, но я один черт осторожно подхватываю сына на руки. Шапка слетела с его темненькой головы. Я зарываюсь носом в темные волосы на макушке:


— Все хорошо, мой малыш. Все будет хорошо. Я рядом.


Ноги подкашиваются. Я начинаю заваливаться. Но, к счастью, меня успевают подхватить прежде, чем я падаю. Сквозь окутывающий меня туман слышу громкий рев Дамира. Чью-то отрывистую женскую речь, слышу Алана… Но, как ни стараюсь прийти в себя, реальность уплывает. Сознание гаснет. Уходит боль, и я погружаюсь в беспамятство.


Не знаю, сколько проходит времени, прежде чем я прихожу в себя. Голова все еще болит, и перед глазами все расплывается.


— Очнулась? Как ты? Что-нибудь болит?


Склонившаяся надо мной женщина говорит правильно, но с акцентом.


— Где мой сын?


— С ним все хорошо. Он выкупан и сыт.


— Я хочу его видеть!


— Увидишь. Как только наступит утро.


— А сейчас…


— Сейчас третий час ночи. Ты очень долго спала. Врач сказал, что у тебя легкое сотрясение.


— Меня осматривал врач?


— Конечно. Ты же не думаешь, что нас не волнует твое здоровье?


На языке вертится злой ответ, но это женщина так добра ко мне, и мне бы не хочется ее обидеть.


— Кто вы?


— Я — Зарина. Мать Алана.


— И Гурама, ведь так?


— Гурам навлек позор на нашу голову…


— Но от этого он не перестал быть вашим сыном, не так ли?


Зарина молчит. Хмурит темные брови и отводит взгляд, будто сам разговор об этом для нее невыносим.


— Алан поручил мне организовать вашу свадьбу. Поскольку положенный траур не выдержан, это будет скромное торжество…


— А вы в курсе, что я не давала согласия на брак


— Закон не требует твоего согласия. Это… обычай, которому тысячи лет.


Понимаю, что ничего не добьюсь и, стиснув зубы, спускаю ноги на пол. Ступни утопают в ворсе богатого ковра.


— Ты куда? Доктор велел тебе отлежаться!


— Я хочу видеть сына. Где он?


— Нельзя!


— Вы же сами мать! Неужели так трудно понять, что я… — в глазах темнеет, и я зажмуриваюсь, пережидая, пока головокружение пройдет. — Я просто хочу увидеть своего сына. Сейчас. Пожалуйста…


Зарина ловко вскакивает. Качает головой. Что-то бормочет под нос, но, когда я на подворачивающихся ногах шагаю к двери, подхватывает меня за руку.


— Ты и десяти метров не пройдешь! Глупая… Только хуже себе сделаешь!


— Пожалуйста…


И, может быть, что-то в моем голосе заставляет Зарину сдаться. Она крепче обхватывает меня за талию и ведет по полутемному коридору. Потом толкает дверь в тупике и подводит меня, окончательно ослабевшую, к широкой двуспальной кровати.


— Это моя комната. Но ты, наверное, можешь остаться… — неуверенно шепчет она. Я осторожно опускаюсь на чужую постель. Подгребаю сына под бок и в блаженстве утыкаюсь носом ему в макушку. Все хорошо… Скоро все будет хорошо. Тимур спасет нас.


Глава 12

Тимур


Время… Бесконечно долгая величина. Особенно когда ждешь. Ждешь, когда можно будет начать действовать. Именно ожидание всегда дается мне сложнее всего. Бездействие убивает. Но, что бы ни говорил мой брат, я понимаю — в этой ситуации нельзя иначе. Я не могу рисковать мальчиком. Своим сыном… И пока остается хотя бы крохотный шанс, что он пострадает, я… Наступаю на горло всем своим первобытным инстинктам воина и включаю голову. Иного выбора нет, как бы сильно меня не ломало.


По факту Алан Авдалов- птица не такого уж и высокого полета. Человеку моих возможностей прижать его не составит труда. И все, что для этого нужно — лишь немного времени, чтобы нарыть нужную информацию. Её я и жду… Жду, сходя с ума от беспокойства и черной, выжигающей все внутри ярости. Со стороны, наверное, страшное зрелище. Даже мои парни… бесстрашные, чего только не повидавшие парни при встрече обходят меня стороной. Нет, я не срываюсь, не кричу, не требую сиюминутного результата, но, как любые хищники, они чувствуют мое состояние. И боятся…


Порой мое ожидание становится невыносимым. И тогда я делаю всякие глупости. Например, еду в квартиру к Олесе. Вскрываю дверь отмычкой и, зайдя внутрь, сажусь прямо на пол, давая себе отдышаться. В груди печет. Я не решаюсь включать свет, хотя и знаю, что наблюдение за домом было снято еще в день похищения. Я просто сижу и жду, когда мои глаза привыкнут к темноте. Когда я смогу рассмотреть окружающую обстановку детальнее, чтобы… Я не знаю. Может быть, чтобы стать ближе к мальчику. Настроиться на него. Понять, как много я упустил, и решить, как это все исправить.


Квартира Авдаловых — небольшая двушка, купленная в ипотеку. Довольно тесный коридор, совмещенная с гостиной кухня перенесена в большую комнату, а на её месте оборудована детская. В торце коридора еще одна дверь. В спальню. Туда мне лучше не ходить… Это я понимаю сразу. Поэтому, сглотнув, прохожу прямиком в детскую. Подсвечиваю себе фонариком. Кровать в виде гоночного болида, разрисованный шкаф, а у противоположной стены — несколько полок и ящики с игрушками. Подхожу ближе. На полках стоят несколько альбомов. То, что я и хотел найти. Так почему не могу себя заставить взять их? Делаю шумный вдох и растираю лицо ладонями. Сгребаю альбомы, пячусь к кровати. Всего один шаг — здесь и развернуться-то негде. Опускаюсь медленно и осторожно на незастеленную постель. Почему-то мне кажется, что кровать просто не выдержит моего веса — мебель хоть и новая, но недорогая. Зажимаю ручку фонарика зубами. Открываю первую страницу и… задыхаюсь.


На первой фотографии — мой сын на руках у Гурама Авдалова. Ярость, раскаленная до состояния плазмы, с такой силой жжет меня изнутри, что мне хочется содрать с себя кожу, чтобы выпустить ее наружу. Мне хочется содрать с себя кожу… Но вместо этого я дергаю воротничок рубашки и снова опускаю взгляд вниз.


Когда я узнал, что сын Олеси — мой сын, первый вопрос, который я себе задал — почему именно я? И до этого момента у меня не было на него ответа, хотя теперь я отчетливо понимаю, что все это время он был на поверхности. Дело во внешнем сходстве. И ничего более. Просто мы с ее бесплодным покойником-мужем оказались парнями одной, не самой распространенной масти. С таким же успехом на моем месте мог оказаться вообще кто угодно.


Снова растираю лицо.


Я пытаюсь уложить в голове то, что меня развели, как последнего лоха, и… не могу. Потому что, без ложной скромности, я — первоклассный физиономист, лучший из ныне живущих аналитиков. Ну, может, разве что за исключением моего же отца, но тот уже практически полностью отошел от дел… Я — тот, кто может просчитать, как поступит любой даже специально обученный скрывать свои мысли человек еще до того, как он сам это осознает. А меня просто сделали. На моей же территории. Моим же оружием. И кто? Женщина, у которой для этого не было ни знаний, ни навыков, ни даже банального понимания того, кто перед ней находится. Ведь, если бы оно было, вряд ли бы Олеся посмела ко мне сунуться.


С шумом выдыхаю и переворачиваю страницу. На следующей фотографии, на фоне стены с нарисованными в полный рост аистами, запечатлена вся семья в полном составе. У меня начинает дергаться глаз. Дальше листаю, стараясь не задерживаться на тех фотографиях, где Дамир снят вместе с Авдаловым. Потому что это невыносимо. И останавливаюсь лишь на тех фото, где мальчик сфотографирован один.