Встаю. Не зная, как действовать дальше, подхожу к мини-бару. Достаю маленькую бутылку виски и скручиваю пробку.


— Ему просто нужно время, — слышу за спиной ставший ненавистным голос. Игнорирую глупые попытки меня утешить. Подношу к губам горлышко и делаю первый жадный глоток. Мне так хреново сейчас, что хочется, чтобы ей стало еще хуже, поэтому, вытерев губы ладонью, я издевательски замечаю:


— Что ты за мать, если для твоего ребенка лучшее развлечение — мультики?


Ее глаза широко распахиваются. Она отшатывается от меня, будто я ее ударил, и в каком-то странном беззащитном жесте касается горла рукой.


— Оно не лучшее… Просто в последнее время Дамир лишился всей своей привычной жизни. А мультики… они как раз из неё. Думаю, он погружается в них, убегая от реальности.


Быстро проанализировав ситуацию, я прихожу к выводу, что, скорее всего, так оно и есть. Но все равно не могу обуздать злобу. Делаю еще один жадный глоток и раздраженно отбрасываю опустевшую посудину. Ну, вот и что это за фасовка на два глотка? Вновь склоняюсь над мини-баром.


— Дерьмо. Всего одна мензурка! Да за те деньги, что я плачу, могли бы хоть парочку сунуть.


— Ты ведь хотел меня испугать… Именно для этого все и затевалось?


— Понятия не имею, о чем ты.


— Наш ночной забег через горы. Ты просто хотел меня запугать?


— Мне хотелось размяться.


— И поэтому ты устранил двух человек? Пожилую женщину и единственного мужчину, который проявил к нам с сыном участие?


— Этот единственный мужчина — ебарь Авдалова. На твоем месте я бы радовался, что он больше не имеет свободного доступа к нашему сыну.


На моих глазах с лица Олеси сходят все краски. Рука, которую она так и не убрала с горала, сжимается, будто ей проще задушить себя, чем все это вынести. На ее глазах выступают слезы, а рот искривляется в болезненном оскале. Я шагаю к ней, понимая, что перегнул своей правдой палку, но Олеся отшатывается, делает шаг назад, разворачивается пьяной юлой и пулей вылетает из комнаты.


Да чтоб его!


Мчу за ней. Олеся заскакивает в ванную как раз в тот момент, когда ее начинает выворачивать наизнанку. Я касаюсь ее плеча, однако она сбрасывает мою ладонь и хрипит:


— Уйди!


Но я не могу оставить ее одну в таком состоянии. Постепенно рвотные спазмы стихают. Тяжело опираясь на руку, Олеся встает с холодного пола и, пошатываясь, подходит к раковине.


— Ты ведь не убил его, да?


— Нет, конечно.


— А надо было, — хрипит она. — Я бы убила.


— Ты — хороший снайпер, — усмехаюсь, чуть понижая градус напряжения.


— Да брось. Думаешь, я не в курсе, что в снайперы не берут бывших спортсменов?


Это правда. Не берут. Но что-то мне подсказывает, Олеся могла бы справиться с этой работой.


— Все ты знаешь.


Олеся выключает воду и прячет лицо в махровом полотенце.


— Если бы… Если бы он обидел Дамира, ты бы…


— Я бы его убил. Но об этом не беспокойся. Ему ничего не грозило. Я это сказал, чтобы заставить тебя понервничать.


Просто не могу ей не сознаться в этом, после того, что только что видел.


— Спасибо.


— За то, что повел себя, как мудак?


— За то, что сказал мне правду.


— Проехали, — бурчу я, потому как все, что между нами стояло, оно ведь никуда не девается.


— Ты… очень большой человек. Я ведь даже не догадывалась, насколько, правда?


Веду плечами. Я не привык скромничать. Но и вот так бахвалиться своими достижениями и связями своей семьи не стал бы. Все те, кому может быть интересна эта информация, в курсе неё и так. В определенных элитарных кругах слава о нашей компании передается из уст в уста, как добрая притча. Сорок лет безупречной работы — дорогого стоят.


— Лошади… — вдруг шепчет Олеся.


— Что, прости?


— Оказалось, что Дамиру очень нравятся лошади. Предложи ему прокатиться, и он навеки твой.


Олеся развешивает мокрое полотенце на змеевике и, прихрамывая, выходит из комнаты. А я стою, как дурак, в попытке разобраться в том, что сейчас случилось. По факту, она вложила мне в руки козырь. Зачем ей это? Откровенность за откровенность? Не слишком ли это хорошо, чтобы быть правдой?


Выхожу из ванной, задумчиво почесывая отросшую за эти дни бороду. Олеся лежит на диване. Дамир сидит рядом и по-прежнему пялится в телевизор. У меня екает сердце, когда я вижу их, таких расслабленных и домашних. Подхожу ближе. Парень, наконец, отвлекается, мажет по мне взглядом, но смотрит будто сквозь меня. Как если бы меня не существовало. Я понимаю, что он всего лишь ребенок. И, наверное, Олеся права в том, что его психика включила защитные механизмы. Это отрицание — один из них, но… Черт! Как же тяжело… Все было бы гораздо проще, если бы Дамир был открыт для меня.


Сглатываю. Сажусь на подлокотник дивана. Некоторое время сижу так, наблюдая за собственным сыном. Впитывая в себя каждую его черточку… Только сейчас понимаю, как они похожи с Милкой. Маленькой дочерью моего брата-близнеца. Поначалу это не бросается в глаза совершенно. Дамир — крупный мальчик, Милашка — крохотная, в мать, девочка. Но, блин, они реально похожи! Вот так сюрприз.


— Эй, сынок, я видел на въезде сюда конюшню… Мама сказала, что ты крутой наездник. И я тут подумал, что ты мог бы захотеть прокатиться на лошади.


Дамир молчит. Олеся поднимает на меня полный страдания взгляд и включается в игру:


— А я в окошке видела овечек. Хочешь посмотреть?


Мальчик качает головой, переворачивается на живот и задом ловко соскакивает с дивана.


— Я лучше прокачусь на лошадке.


Стараясь не показать своих чувств, я ободряюще киваю сыну и медленно-медленно выдыхаю. Не знаю, когда теперь я смогу дышать нормально.


Глава 18

Олеся


Я — ходячее несчастье. Идиотка… Все, за что бы я ни бралась в этой жизни — обречено на провал, и не понятно только одно — зачем я каждый раз рву жилы, осознавая, чем все закончится. Ничего у меня не получается. Ни-че-го. Ни в спорте, ни в любви, ни в жизни. Все не так, как у нормальных людей.


В биатлоне я была очень меткой. Но моя скорость оставляла желать лучшего. Тренер, посмеиваясь, говорил, что меня тянет назад моя огромная задница. А потом жадно мял ее руками и нашептывал всякую грязь на ухо… И я верила ему. Отказывалась от еды, доводя себя до полного истощения. Как морального, так и физического. Вряд ли в таком состоянии можно было говорить о медалях, но я была маленькой глупенькой девочкой, которая не видела в своей жизни ничего, кроме спорта. У меня не было никакой поддержки. А мой жизненный опыт не позволял разобраться с ситуацией самостоятельно. Я принимала все, что мне говорили, за чистую монету. И просто сжирала себя. Моя самооценка падала все ниже и ниже, точно так же, как и результаты, которые я показывала на соревнованиях. В какой-то момент я решила, что больше так не могу. И сделала величайшую глупость в своей жизни, которой не имела права распоряжаться.


Дело было на сборах. Не знаю, как так получилось, что в спортивном лагере вместе со сборной по биатлону очутились борцы. Но когда я попыталась покончить со всем этим дерьмом, спас меня один из этих крепких, не слишком разговорчивых ребят. Гурам… Что и говорить, в нашем с ним знакомстве не было ничего романтичного. Ведь именно он, ругаясь, на чем свет стоит, снимал меня с окна. Именно он неуклюже утешал меня и гладил по волосам, когда со мной случилась истерика. Именно ему я первому рассказала обо всем, что со мной происходило. И именно он за меня отомстил, переломав в темной подворотне руки и ноги моему тренеру… Впрочем, было уже поздно. Я решила не возвращаться в спорт. Можно было попробовать себя в стрельбе, но я… перегорела, сломалась. Меньше всего мне хотелось соревноваться и дальше. Пожалуй, лишь об этом в то непростое время я могла судить с полной уверенностью, а вот что касается всего остального… Боже, какой растерянной и напуганной я была! После ухода из спорта у меня ничего не осталось. Ни профессии, ни образования, ни каких-либо перспектив. Поэтому, когда Гурам предложил мне пожениться и взять на себя все заботы обо мне, я согласилась. Пусть я не любила его той любовью, о которой пишут в глупых книжках, нас связывало что-то гораздо большее. Да и в постели с ним было приятнее, чем с тем, о ком я старалась не вспоминать. Да, приятнее. Но и только. В большом сексе, как и во всем другом, я тоже не сумела реализоваться. Наверное поэтому, когда Гурам загулял, я восприняла это как неизбежность. И решила сосредоточиться на другом… Материнстве.


— Мама, мама, смотри! Это называется рысь!


Перевожу взгляд на восторженную мордашку сына и чуть сильней стискиваю ладони. Есть что-то дикое, первобытное в картинке, открывающейся моему взгляду… То, что заставляет мое сердце биться чаще. В отличие от Мирзы, Тимур взбирается в седло сам и только потом усаживает Дамира перед собою. Они так похожи — отец и сын. Так невыносимо похожи. Может быть, если бы я набралась смелости рассказать Тимуру о своей жизни, он бы сумел понять меня… Но, о чем говорить, если я никогда не решусь на это? Да и он вряд ли станет слушать… Очень похоже, что я опять облажалась по полной.


— Ты большой молодец! — перекрикиваю свистящий в ушах ветер. Дамир самодовольно задирает нос и улыбается, мол, ну, еще бы, это же я! Он так похож на отца и в этом совершенно неприкрытом, абсолютно бессовестном самодовольстве, что невольно я улыбаюсь.


Тимур пускает лошадь галопом, и Дамир визжит от восторга, в то время как моя улыбка медленно гаснет.


— Мама, мама! Мы летим!


Прибавляю шагу, но, конечно, мне их не догнать.


— Тимур, достаточно! Тимур! — кричу я, опасаясь, как бы наша прогулка не закончилась плохо. Конь рвет вперед намного быстрее, чем хромаю я, а ветер, будто специально, относит мои крики далеко-далеко. Останавливаюсь, понимая, как глупо за ними бежать. Прикладываю ладонь к сердцу, которое колотится так, будто вот-вот вывалится из груди прямо на сочную, только пробившуюся из-под голой земли траву. Наконец, Тимур разворачивается на небольшом пятачке и уже чуть медленнее ведет коня обратно. Не в силах оставаться на месте, я выдвигаюсь им навстречу.


— Ты совсем спятил?! Он мог вывалиться… Мог шею свернуть… — шиплю я, вынимая сопротивляющегося сына из седла.


— Ничего подобного не произошло бы.


— Ты не можешь этого гарантировать! Не смей вытворять такое с моим сыном!


— Если ты забыла, он и мой сын тоже. И я не позволю тебе растить его неженкой.


Тимур спешивается, грациозно соскакивая с коня. От огромной, разгоряченной бегом туши волнами расходится тепло и легкий аромат мускуса и навоза.


— Я ращу его неженкой?! Вот, значит, как ты думаешь?


Тимур берет огромного жеребца под уздцы и вскидывает на меня взгляд темных холодных глаз:


— Это не имеет значения. Теперь его воспитанием буду заниматься я. Так что парень вырастет нормальным мужиком. Будь уверена.


Я молчу только потому, что Дамир, сидящий у меня на руках, начинает беспокоиться. Он с тревогой поглядывает то на меня, то на отца. Мне все еще непривычно воспринимать Тимура в этой роли. А ведь ко всему прочему он еще и мой… муж. До сих пор не могу в это поверить. Не знаю, зачем ему это понадобилось, ведь и без всяких формальностей ясно, что я в его власти. Так уже было в моей жизни. Зависимость от мужчины всегда выходила мне боком. А ведь у этих мужчин не было повода меня ненавидеть. Даже страшно представить, что меня ждет теперь…


— Ты несправедлив, — шепчу я. А Тимур обжигает меня презрительным взглядом и дальше шагает молча.


Что ж… Он прав. Не мне вести разговоры о порядочности.


После катания на лошадях мы с Дамиром зависаем на детской площадке, а Тимур бродит поблизости, повиснув на телефоне, и то и дело бросает на нас с сыном хмурые взгляды. Как я успела понять по тем скудным обрывкам разговора, наш отпуск Тимур не планировал. Это было спонтанное решение. И я бы многое отдала, чтобы узнать, чем оно вызвано. В этих горах, чтобы он ни говорил, мне один черт тревожно. Больше всего я хочу уехать отсюда как можно скорее. Мои нервы не выдерживают напряжения. Страх становится моим вторым я. Превращает меня в параноика. В момент, когда Тимур пропадает из виду, меня настигает паника.


— Дамир, сынок, ну-ка, слезай… Пойдем в дом.


— Не хочу! — топает ногой.


— Мы выйдем еще погулять, когда ты поспишь. Хорошо?


До того, как наша жизнь покатилась к черту, с Дамиром можно было запросто договориться, но в последнее время он ведет себя совсем не так покладисто, как я привыкла. И мне с большим трудом удается увести его с площадки. По дороге к нашему удаленному домику мы то и дело натыкаемся на других туристов. Я шарахаюсь от них, как от прокаженных, в каждом видя угрозу, которой нет. Немного спокойней становится лишь в нашем домике. Но стоит мне только спустить сына с рук и чуть перевести дух, прислонившись к закрытой двери, как кто-то начинает колотить в неё со всей дури.