– Извините, если помешала, – каменным голосом начала Черепашка. Вся эта таинственность вокруг ВОСа уже порядком ей надоела и начинала откровенно раздражать. – Свет, – обратилась она к Тополян, – я вчера встретила одного нашего общего знакомого. – Почему-то Люся не стала называть Глеба по имени. Вспоминая потом этот разговор, Черепашка пыталась разобраться в себе, понять, почему она выразилась так туманно. – Он очень просил меня передать тебе привет и вот это.

Протягивая Тополян аккуратно сложенный листок, Люся обратила внимание, как резко изменилось выражение Светиного лица: щеки зарделись, улыбку будто стерли с губ, глаза забегали.

– Что это? – с непонятным для Черепашки испугом спросила Тополян, никак не решаясь взять записку в руки.

– Не знаю, – удивленно пожала плечами Черепашка. – Я не читала.

Тут Тополян выхватила у Люси листок, быстро развернула его, пробежала глазами (боковым зрением Черепашка видела, что там всего одна строчка, не больше трех-четырех слов), затем резко смяла записку, вскочила и, бегая лихорадочным взглядом по лицам подруг, прошептала почти беззвучно:

– Как я вас всех ненавижу!

Девушки так и замерли в изумлении. Почему-то в эту секунду все посмотрели на Черепашку, словно именно она должна была дать объяснение происходящему. Люся же выглядела не менее растерянной, чем все остальные.

Зажав в кулаке смятую записку, Тополян вдруг хрипло захохотала, затем изо всей силы пнула ногой табуретку, на которой только что сидела. Табуретка со скрежетом проехала несколько метров по кафельному полу и с грохотом свалилась на бок. Тополян же улыбнулась победной улыбкой, словно именно этого падения табуретки и добивалась, и посмотрела на девушек совершенно безумным взглядом.

– Вы очень сильно об этом пожалеете. Обещаю! – прошипела она и покинула буфет с гордо поднятой головой.

– Люсь, чего это с ней? – спросила Лу, провожая Тополян ошарашенным взглядом.

– Ты у меня спрашиваешь? – возмутилась Черепашка.

Она подозревала, что странное поведение Тополян каким-то образом связано с дурацким девичником, но никак не могла связать это с запиской Глеба.

– А у кого мне еще спрашивать?! – перешла в наступление Лу. – Мы сидели, мирно беседовали, пили сок… Тут являешься ты, передаешь Светке какую-то записку, и у той съезжает крыша на глазах у всей честной компании! Если ты немедленно не скажешь нам, что там было написано…

– Да я понятия не имею! – гневно перебила Черепашка. – Не читала!

– А откуда ты ее вообще взяла, эту чертову записку? – решила внести ясность Каркуша.

– Я же сказала, – нервно дернула плечом Люся, – мне ее передал один наш общий знакомый. Мой и Тополян.

Черепашка помнила о своем обещании Свете никому не рассказывать о том ужасном происшествии.

– Что за знакомый? – допытывалась Каркуша. – Как его зовут?

– Глеб, – ответила Черепашка, решив, что, назвав одно лишь имя, она вряд ли нарушит слово.

– Глеб? – в один голос протянули Каркуша, Наумлинская, Снегирева и Луиза Геранмае.

– Но ведь Светка его… – начала было Галя, но Каркуша резко оборвала ее, выкрикнув:

– Молчи! Мы же поклялись!

Наступила тишина. Все взгляды были по-прежнему устремлены на Черепашку, которая мысленно уже проклинала себя за несдержанность. Значит, на этом их ВОСе речь каким-то образом зашла о Глебе, стало быть, Тополян сама рассказала им о том, что он несколько суток держал ее под замком, в подвале… Но что еще она им наболтала? Почему девчонки так удивились, услышав его имя? Все эти вопросы не давали покоя, но Черепашка понимала, что ответов на них она не получит, во всяком случае сейчас.

– Люсь! – Лу первой удалось взять себя в руки. – Ты иди, нам тут необходимо кое-что обсудить.

– Да обсуждайте на здоровье, – хмыкнула Черепашка, пожала плечами, развернулась и зашагала к выходу.

Нет, она не станет ничего выяснять. Что бы там между ними ни произошло, она, Люся, уж точно ни в чем не виновата. Глеб попросил ее передать Тополян записку, она это сделала, вот и все! Ей не в чем было упрекнуть себя. Разве что не следовало называть имя Глеба… Но кто же мог предположить, что Тополян, которая так заботилась, чтобы информация о том злополучном ее приключении оставалась тайной, сама же и проговорится? Да еще неизвестно, как там она все повернула. От этой взбалмошной особы, явно страдающей комплексом барона Мюнхгаузена, можно чего угодно ожидать!

11

– Девочки, – с опаской оглянувшись по сторонам, прошептала Галя Снегирева. – Это что ж такое получается? Полный бред. Как же это Глеб мог передать Светке записку, если она его того… укокошила?

– Значит, не укокошила, – резонно заключила Каркуша.

– А может, это не тот Глеб? – высказала предположение Ира Наумлинская. – Имя-то не такое уж и редкое.

– Ну да! – протянула Лу. – Вон как ее, бедную, всю перекосило! Нет, это именно тот самый Глеб.

– А вдруг Тополян вообще все наврала?! – оживилась Каркуша. – Может, и не было вовсе никакого подвала, во всяком случае, никто ее там не держал взаперти? А Глеб – это просто парень, с которым у Светки роман, и Черепашка, допустим, его тоже знает. Вот бы выведать у Люськи, что там произошло на самом деле? И вообще происходило ли что-нибудь?

– Бесполезно, – махнула рукой Лу. – Черепашка не тот человек. Знаете, как я ее пытала, ну, сразу после того, как это случилось! Она даже разговаривать на эту тему не желает. Но я сразу почувствовала, что-то там все-таки произошло. И потом, помните, менты в школу приходили, про Тополян выспрашивали…

– Лу! – так и подскочила на месте Каркуша. – А ты у Алеши того спроси, ты же с ним вроде бы…

– Да спрашивала я, – вздохнула Лу. – Тогда еще. Как говорится, по горячим следам… Тоже молчит, как партизан. Ему, наверное, Люська приказала язык за зубами держать.

– Ну тогда не раскололся, может, сейчас расколется, – не теряла надежду Каркуша. – Ты попробуй, мало ли? Иначе мы никогда не узнаем, что там произошло…

– Попробую, – без всякой надежды кивнула Лу. – Сегодня же позвоню.

– Одно ясно, – авторитетно заявила Снегирева, – Глеб жив.

– Интересно, – поправила упавшую на глаза челку Наумлинская, – а что в этой записке было сказано?

– Вот блин! – Каркуша запустила в волосы пятерню. – Светка-то теперь подумает, что это мы ее Люське сдали!

– А до тебя, что, только дошло? – усмехнулась Лу. – Она уже так подумала, с первой секунды. Не случайно же она пригрозила, что мы очень сильно об этом пожалеем. О чем, спрашивается? О том, что заложили ее, не сдержали клятву и все такое… – ответила Лу на свой же вопрос.

– Ну да, – согласилась Каркуша. – И еще эта ее фраза о том, что она нас всех ненавидит. Точно, Светка решила, что мы сразу, на следующее же утро, побежали к Черепашке и все рассказали. Может, пойти к ней и все объяснить?

– И что же ты ей, интересно, объяснять собираешься? – скептически хмыкнула Лу. – Она так и так не поверит, что бы ты ни сказала.

– И все равно, – настаивала на своем Каркуша, – попытка не пытка. В конце концов, неважно, убивала она этого Глеба или нет… Даже если Тополян всю эту историю выдумала, от первого до последнего слова… Неприятно, конечно, но не в этом, в конце концов, дело! Главное, чтобы она не считала нас предательницами, понимаете? В общем, вы как хотите, а я пойду к ней и расскажу, что мы тут ни при чем!

С этими словам Каркуша встала и решительно зашагала к дверям. Через секунду все были вынуждены последовать ее примеру, потому что прозвенел звонок на урок.

Но Тополян в классе не оказалось. Не появилась она и на следующем уроке. И тогда все поняли, что Света, скорее всего, ушла домой. Однако на звонки ни по домашнему телефону, ни по мобильному никто не отвечал. Посоветовавшись, девушки решили подождать до завтра. А уж тогда, если Тополян не явится в школу, думать, как быть дальше.

12

Вот уже в тысячный, наверное, раз Тополян перечитывала эту издевательскую, уничижительную, циничную фразу. Девушка была уверена, что это вызов. Только сам Глеб, конечно, до такого ни за что на свете не додумался бы! Нет, вне всяких сомнений, кто-то из девиц придумал эту гнусную фразу и попросил Глеба ее написать. Тополян хорошо знала почерк Глеба, потому что он однажды дал ей в руки свой дневник, хотел, чтобы она посмотрела какую-то нарисованную им картинку. Бисерный, с сильным наклоном влево почерк еще тогда показался Тополян удивительным. Спутать его с другим было просто невозможно.

Девушка с хрустом заламывала свои тонкие пальцы, как загнанный зверь металась из угла в угол. Временами она останавливалась, замирала посреди комнаты и, выхватив взглядом какой-нибудь предмет, не мигая, всматривалась в него, уже в который раз пытаясь представить себе, как разворачивались события на следующее утро после вечера открытых сердец. Хотя не исключено, что они начали действовать сразу, в тот же вечер. В воображении Тополян лица четверых одноклассниц слились в одно, искаженное надменной, злорадной ухмылкой. У этого лица был птичий нос Каркуши, раскосые глаза Наумлинской, высокий лоб и бесцветные брови Снегиревой и накрашенные ярко-красной помадой пухлые губы Лу. Сейчас Тополян совершенно не интересовало, кому из девушек пришла мысль поставить под сомнение ее рассказ. Главное, они ее предали. Предали все вместе. И теперь должны поплатиться за это.

Ей так и виделось вытянувшееся от удивления лицо Черепашки и слышались едкие, саркастические интонации ее голоса, каким она уверяла подружек, что на самом деле все было совсем не так, как расписала им Светлана. Видела, как бегут они все вместе к Глебу домой, как хохочут, перебивая друг друга, как передают ему, что он-то, оказывается, уже того, давно окочурился, сраженный наповал разделочной доской. И как Глеб загибается от смеха, прямо-таки хрипит, согнувшись пополам, как растирает он по щекам грязными (непременно грязными!) руками слезы, оставляя на лице полосы, и как потом они все вместе, усевшись плотным кругом, ломают голову над текстом послания. Выкрикивают варианты, тут же сами отвергают их, и как, наконец, кому-то приходит в голову гениальная фраза. Глеб тут же хватает со стола ручку, бумагу и записывает ее. А потом несколько раз обводит ручкой слово «Света», которое по общему решению он написал с большой буквы. Так, по их мнению, будет круче. Таким образом, сразу выдается весь сарказм, издевка, заложенная в одной-единственной, но такой емкой, учитывая сложившиеся обстоятельства, фразе.

Теперь она должна их наказать. Вот тут-то и пригодится Тополян запись вечера открытых сердец! Свою исповедь девушка промотала. Сейчас ее коробило от собственного голоса. Интонации казались фальшивыми, ненатуральными. Неудивительно, что девицы сразу смекнули, что весь ее рассказ насквозь лжив. Второй была Каркуша. Но ее рассказ для мести не годился. Ведь Лу, у которой Катя в третьем классе сперла ручку, находилась тут же. История Лу тоже оказалась совершенно бесполезной. Из ее слов было понятно, что Черепашке, завистью к которой она исходила, давно уже все известно.

Впрочем, как выяснилось, не все. О том, что Алеша Лу не нравился, а она просто-напросто решила использовать его в корыстных целях, Черепашка, если верить словам самой Лу, не знала. Но что толку рассказывать ей об этом сейчас, когда все, как говорится, давно быльем поросло! Тем более и Люсе, и Лу этот Алеша нужен как собаке пятая нога. Ну, допустим, узнает Черепашка, что Лу прикинулась по уши влюбленной с единственной целью отбить у нее Алешу. И что с того? Да ничего! Все это мелко, не то, не то…

Далее шло признание Снегиревой. Ничего себе признаньице! Только вот опять же… Единственный человек, кому это могло быть интересно, и так обо всем знал. Вот, пожалуйста, на прямой вопрос, знает ли Валентин о том, что Снегирева уже не девушка, она отвечает утвердительно. Более того, оказалось, что Валентина этот факт и известие о мнимой беременности Снегиревой лишь подтолкнул к тому, чтобы предложить ей руку и сердце. Допустим, Тополян расскажет завтра всему классу, что тихоня Снегирева… Напишет об этом на доске крупными буквами. Опять же возникает вопрос: ну и что? Этим Светлана только себя поставит в неловкое, даже дикое положение, а отнюдь не Снегиреву! Подумаешь, эка невидаль! А вот писать такое про своих одноклассниц, трубить об этом на каждом углу – это уж совсем подло. Так и только так решит класс и с презрением отвернется. Только не от Снегиревой, а от Тополян.

Оставалась Наумлинская. Что ж, значит, так тому и быть. Сама судьба распорядилась так, что именно Наумлинской выпала почетная миссия ответить за подлость и предательство всех. Нет, все-таки то была счастливая минута, когда она решила спрятать под скатертью диктофон! Иначе Надыкто не поверил бы ни единому ее слову. А так, не веришь – вот тебе доказательство: голос! Голос его ненаглядной Ирочки, признающейся, что мечется между двумя стульями. Эх, жаль, что Рэм Калашников недосягаем. Так бы можно было и ему подсунуть пленочку…