На этот раз у него выдалась хорошая ночь — он как раз сделал первый удар в партии гольфа — прямой удар по центру, но в этот момент проснулся. Кажется, партнером у него был Бинг Кросби, с которым ему и в самом деле довелось играть как-то еще во время войны. Ему еще хотелось спросить Бинга о чем-то, но он не успел задать свои вопросы и проснулся. Тут он обнаружил, что Аврора сидит в кровати, уткнувшись в телефонную книгу.

— Я играл в гольф с Бингом Кросби, — сообщил ей генерал. — Ты когда-нибудь была с ним знакома?

— Нет, конечно. А зачем бы мне это было нужно, как ты думаешь? — ответила Аврора тоном, в котором слышался намек на то, что и у нее, пожалуй, была не самая славная ночь — как это нередко и бывало после ее поездок в тюрьму.

— Так ведь Бинг когда-то был знаменитым, — продолжал генерал. — По-моему, он любил охоту на куропаток. Меня однажды пригласили охотиться вместе с ним на куропаток в Джорджии, но охоту отменили.

— Гектор, никто не заставлял меня размышлять о Бинге Кросби уже много лет, — возмутилась Аврора. — Зачем ты это делаешь именно тогда, когда я пытаюсь на чем-то сосредоточиться?

— Ты по утрам все еще выглядишь такой хорошенькой, — отметил генерал.

— Я понимаю — ты считаешь это комплиментом, но так уж получилось, что слово «хорошенькая» не относится к разряду тех слов, что мне хотелось бы слышать в той ситуации, в которой я нахожусь, — откликнулась Аврора. — Но как только мы пройдем сеансы психоанализа, я думаю, это все изменится.

Генерал забыл, что Аврора хотела вместе с ним отправиться на психоанализ. Он не совсем четко представлял себе, что это такое, но знал, что стоит это недешево и что придется лежать на кушетке и рассказывать о половой жизни своих родителей или о чем-то в этом роде. Вроде бы ничего страшного в этом не было и может быть, было бы даже неплохо продемонстрировать Авроре, что он старается сделать что-то хорошее для нее.

— Надеюсь, это будет не так страшно, как шоковая терапия, — сказал генерал. — По-моему, я не готов к шоковой терапии.

— Я нашла терапевта по фамилии Брукнер, — не обратила внимания на его слова Аврора. — Звучит, как венская фамилия. Надеюсь, этот доктор Брукнер знаком с психоанализом. В книге не так много врачей, чьи фамилии звучат достаточно по-венски. Я так думаю.

— Что до меня, то я не понимаю, зачем с этим торопиться, — сказал генерал. — Тем более что я не так много и знаю о половой жизни моих родителей. — Он снял с руки перчатку, а вторую Аврора разрешила ему оставить.

— А кто говорит о половой жизни твоих родителей? — спросила Аврора, поднимая глаза от телефонной книги. В утреннем свете генерал, как никогда, напоминал мумию, хотя и разговаривал своим обычным резким голосом.

— Я думаю, что это именно то, о чем тебя заставляют рассказывать во время психоанализа. У меня сложилось такое впечатление. А ты много помнишь о половой жизни своих родителей?

— Совсем ничего не помню, слава Богу! Я не помню ничего даже о своей собственной, что уж там говорить о родителях. Как ты думаешь, Брукнер — это венская фамилия?

— Наверное, а что?

— А то, что человек, который будет проводить сеансы психоанализа для нас с тобой, разумеется, будет из Вены. Именно в Вене это и изобрели, если я не ошибаюсь.

— Если это ортодоксальный австриец, ему, скорее всего, не понравится, что ни ты, ни я ничегошеньки не знаем о своих родителях и их сексуальной жизни, — опять заволновался генерал. — По-моему, у твоей мамули был не один роман, ведь так? Видимо, некоторые ее гены ты все-таки унаследовала.

Аврора аккуратно выписала фамилию и номер телефона доктора Брукнера к себе в блокнот и повернулась к генералу.

— Я не совсем то собирался сказать, — поспешил оправдаться генерал. Ему казалось, что у него опять сорвалось с языка то, чего говорить не следовало. — Я только имел в виду, что вы обе — жизнерадостные женщины и вам доставляло удовольствие устраивать разные забавы.

— Когда я могла их устраивать, то доставляло, — сказала Аврора, намереваясь задать ему хорошенькую трепку. В конце концов, он намекнул, что и ее мамочка, и она сама были распутницами — если воспользоваться словом, которое в таком случае употребила бы ее мамочка.

Она вдруг почувствовала, что ее охватило сильнейшее и страстное желание снова оказаться рядом с мамочкой. Она просто лишилась дара речи. Ей хотелось, чтобы мама снова обняла ее, чего не было уже лет пятьдесят. Как спокойно было бы ей, если бы она смогла снова стать девочкой, хотя бы на несколько минут, хотя бы в грезах, стать маленькой девочкой, чтобы ее непобедимая мамочка защищала ее, чтобы только просыпаться и видеть по утрам настоящую жизнь, а не этого Гектора Скотта. Она понимала, что это желание было желанием сумасшедшего. Почти всю жизнь, по крайней мере ее большая часть, уже прошла с той поры, когда она еще касалась материнской руки, — матери давно уже не было в живых. И все же это страстное желание вернуться туда, убежать от этих долгих лет, снова быть маленькой девочкой своей мамы, а не старухой, бабкой, окруженной внуками, детьми ее покойной дочери. Желание это было настолько сильным, что глаза ее наполнились слезами. Она отшвырнула телефонную книгу и зарылась лицом в подушки. Гектору Скотту не нужно было понимать, что она чувствует, это все было безумием, а то он еще решил бы, что в чем-то провинился перед нею.

Генерал и в самом деле решил, что в чем-то виноват, и от этого пришел в ужас. Что он опять натворил? Все становилось невыносимым. И его, и Аврору стало настолько легко ранить все, что относилось к вопросам пола, что даже невинное упоминание об этом запросто могло взбесить обоих. Он, в сущности, и знать не знал о романах Аврориной матушки, да и даже если бы их у той было много, что с того? Это все было в Нью-Хевене, много лет тому назад. Кроме того, в Нью-Хевене находился Йельский университет, а все, кто жил рядом с ним, были склонны заводить романы. Вот он обидел Аврору, а ведь они еще даже не позавтракали. Если от малейшего намека на секс она может зарыдать, ему лучше было бы съехать, но куда же он поедет? Детей у него не было, они с Эвелин все откладывали с этим, пока она не оказалась слишком стара. Единственный, кто из всех внуков Авроры любил его, был Тедди, но Тедди и сам был не в своем уме и свою собственную жизнь едва смог устроить. Будущее представлялось ему достаточно мрачным. В нем не было ничего, кроме жизни в доме престарелых. Бесконечный бридж и вдовушки, которых, скорее всего, и нечего сравнивать с Авророй. Да будь они даже столь же интересны, он ведь любил Аврору, а не вдовушек. А она совершенно запросто заведет себе нового возлюбленного, никогда не приедет навестить его, и останется он один-одинешенек. А может быть, даже лучше было бы остаться совсем бездомным, вот только бы научиться обходиться без костылей. В газетах писали, что большинство бездомных были вьетнамскими ветеранами. Он готов был признать, что очень многие из бездомных, которые попадались ему на глаза, пока он разъезжал по Хьюстону, и в самом деле были похожи на вьетнамских ветеранов. Да он и сам был ветераном — он вполне мог жить в палатке где-нибудь в парке, если вдруг Аврора вышвырнула бы его.

Эта печальная картина настолько испортила ему настроение, что он едва и сам не разрыдался. Никогда он не думал, что придется коротать последние дни своей жизни в парке в палатке, да и ставить-то палатку он так и не научился. Многие призывники справились бы с этим гораздо лучше него. Возможно, ему пришлось бы заплатить кому-то из бездомных ветеранов, чтобы ему поставили палатку. Это был бы достаточно грустный финал генеральской жизни, но если ничего лучшего ему не светило, так тому и быть.

Аврора чувствовала, что генерал ищет ее руку, и позволила ему подержать ее.

Она не сразу подняла глаза от подушки: ей было приятно обманываться мыслью, что, может быть, это ее мамочка снова обнимает ее, словно в детстве. Это была смешная фантазия, но вместе с тем она ее настолько успокаивала, что Авроре не хотелось расставаться с ней. Потом она с усилием отняла лицо от подушки, чтобы снова вернуться в тягостную жизнь человека с несчастными внуками и обессилевшим любовником.

Взглянув на этого обессилевшего любовника, она увидела, как ходит кадык у него на горле, а это было признаком того, что он горюет. Адамово яблоко Гектора дрожало лишь в тех случаях, когда она очень сильно огорчала его и ему приходилось сдерживать слезы. Похоже, сейчас был именно такой момент, хотя, это именно он обвинил ее мамочку в развратности. Она же лишь робко возразила против этого обвинения. Чем же был так расстроен этот человек?

— Гектор, ты собираешься расплакаться или нет, а если нет, то почему твой кадык ведет себя таким образом? — спросила Аврора.

— Извини, думаю, я был вынужден подумать о том, что закончу свои дни в палатке. Старость полна неожиданностей.

— Это жизнь полна неожиданностей, — возразила Аврора. — И эти неожиданности подстерегают нас в любом возрасте, насколько мне это удалось заметить. Должна сказать, что было как-то неожиданно взглянуть на тебя и увидеть, как твой кадык мечется из стороны в сторону, словно яблоко в бочонке. Что случилось? Я ведь ничего не делала, кроме того, что искала в телефонной книге психотерапевтов. Ты что, намерен обижаться на меня даже за столь невинное удовольствие?

— Нет-нет, меня не волнуют психотерапевты, которые тебе нужны, — успокоил ее генерал. Было совершенно ясно, что небольшой припадок Авроры прошел и настроение ее стало улучшаться. Однако любое обстоятельство могло снова вернуть ее плохое настроение, и тогда он был бы виноват во всем.

Порой с Авророй было так трудно прожить даже утренние часы, не говоря уж о целом дне, что он подумал, что жить в палатке и быть бездомным было бы даже легче.

— Я переживал о своей палатке, — сказал генерал. Он все никак не мог отбросить мысли о мрачной перспективе, которая только что представилась ему.

— О какой палатке? — спросила Аврора, окидывая взглядом свою спаленку, которая теперь была залита солнцем. — Тебе снова снилась битва при Сомме? Разве комната, в которой мы скандалим, похожа на палатку?

— Нет, это спальня, но я решил уйти и жить в палатке в Германовом парке, если ты в конце концов вышвырнешь меня из дому. Но, во-первых, в палатке я долго не протяну, и скорейшая кончина, видимо, лучшее, что мне светит в будущем. — Аврору изумило, что этот человек и в самом деле был расстроен — причем безо всяких на то оснований. Когда это она говорила, что вышвырнет его?

— Палатка в Германовом парке будет намного лучше, чем какой-нибудь идиотский дом престарелых, где нет никаких солдат, — продолжал генерал. Адамово яблоко у него все так же ходило ходуном.

— Гектор, ты совершенно сбил меня с толку, — призналась Аврора. — Ты прицепился к моей маме, и воспоминания о ней на минуту расстроили меня. Я очень ее любила. Она умерла слишком рано. Мне кажется, я вправе расстроиться, вспоминая ее. Но ведь больше ничего не произошло. У меня нет ни малейшего намерения отправлять тебя жить в палатку, и я никак не возьму в толк, с чего это ты все придумал. Но теперь я убеждена, что нам лучше не откладывать визита к доктору Брукнеру. Не то ты начнешь срываться с якоря, или как там это у вас называется?

Генерал испытал облегчение и одновременно досаду. Облегчение оттого, что Аврора больше не сердится на него. Причиной же досады было то, что она не могла не прибегать к метафорам, связанным с военно-морским флотом.

— Аврора, я — генерал, а не адмирал, — напомнил он ей, наверное, уже в сотый раз. — Генералы не срываются с якорей. Якорей генералам вообще не нужно, как, впрочем, и адмиралам. И те, и другие обходятся без якорей и цепей. На якорь ставят корабли.

— Как трогательно! Но, видимо, выражение, которое я искала, было «скатываться в грязь». Ты ведь не станешь отрицать, что наши с тобой объятия вполне напоминают возню в какой-нибудь глине или грязи.

— Ни черта подобного! — не согласился генерал. — Какие объятия? Я помню, что такое были наши объятия. Жалко, что я еще не умер. Тогда бы ты смогла обнять кого-нибудь еще.

— Да и сейчас мне никто не помешал бы, — съехидничала Аврора. — Возможно, пользы от этого мне никакой и не было бы, но я всегда настаивала, что оставляю за собой право обниматься с тем, с кем мне самой захочется. С этого наш разговор и начался, если ты еще не забыл. Ты сказал, что я развратна, а до меня развратной была моя мама.

Генерал припомнил, что нечто в этом роде он и в самом деле сказал. Сказал он это незадолго до того, как принял решение отправиться жить в палатку. Сейчас, правда, он не мог вспомнить, как вообще возникла эта тема. Они говорили о Вене и еще о чем-то таком, а потом начали ругаться.

— Наверное, я снова не сдержался, — признался он. — Так были у твоей матери романы или нет? Давай разберемся.