Ларри Макмертри - Вечерняя звезда

— Я съем всего один кусочек, — пообещала она себе, разворачивая машину в направлении Вашингтон-авеню. — А ты, когда в следующий раз надумаешь перейти дорогу, все же пошевеливайся, — сказала она кошке, неторопливо шествовавшей перед машиной.

— Уж чего-чего, а платьев у тебя хватает, — сказал Джерри, перекатываясь на бок. — Не думаю, чтобы видел тебя дважды в одном и том же. По этой части ты — что-то вроде Шехерезады.

Аврора расправила на бедрах платье, которое вызвало это его замечание — светлое персиковое платье, купленное в Париже лет десять назад.

— Тогда мне хотелось бы думать, что у нас будет тысяча и одна ночь, — сказала она, разглаживая платье на животе. Она была так влюблена в него, что не скрывала от него своих чувств, хотя и знала, что смущает его этим. Он бы чувствовал себя свободней, если бы она скрывала этак девять десятых своих чувств, и она это знала, но скрывать их не могла или, по крайней мере, отказывалась делать это. Это были ее чувства, она хотела их ощущать, но их не сдерживала, позволяла им переполнять всю себя. Не слишком-то ей верилось, что доведется еще когда-нибудь испытать, как эти чувства станут переполнять ее, поэтому у нее не было намерения заглушить в себе то, что она чувствовала. Правда, скорее всего, со временем такое поведение не принесет ей ничего, кроме печали.

Джерри ничего не ответил. В минуты после того, как страсть охватывала их до самозабвения, он, как никогда, остро чувствовал, что его жизнь была бы проще, если бы он послушался своих инстинктов и отправился бы в Элко. Наверняка в Элко были хорошенькие худенькие официанточки.

— У меня и правда есть несколько красивых платьев, — сказала Аврора. — В мое время красивое платье считалось обязательным атрибутом соблазнительницы — кстати сказать, я уверена, что никто так больше не считает. Да и мне сомнительно, чтобы у нас с тобой получилось что-то вроде тысячи и одной ночи, если только не за счет хорошо подобранных платьев.

Они лежали у него в постели в сумерках, не зажигая света — солнце уже село, но во дворе все еще щебетали птицы. Их встречи происходили в блистающие бриллиантами росы утренние часы или золотые от солнца дневные часы, и это был роман платьев и сумерек. Аврора управлялась со всем этим именно таким образом, не сомневаясь в своей правоте, но с великолепным тактом.

Как раз, когда Джерри становилось невесело, он обижался на нее, говоря себе, что пора собраться с духом и не позволять ей проделать это с ним еще раз. Но она снова появлялась у него, и все равно, словно так оно и должно было произойти, это снова происходило. Она привозила с собой бутылку хорошего вина или термос морса «маргаритас», который сама готовила. Он любил хорошее вино и морс, и это помогало ему избавиться от мыслей о дневных заботах — всех этих посетителях, чьи горести были бесконечны, а страдания неизлечимы. От вина ему становилось неясно приятно, а морс приятно пьянил: Аврора появлялась перед ним в своем очередном платье и легонько кусала его в шею или еще куда-нибудь. Даже если он был в ужасном напряжении и собирался с силами, чтобы не позволить ей застать себя врасплох, она мгновенно придумывала какой-нибудь обходной маневр и, ошеломив его, брала крепость, несмотря на оказываемое ей сопротивление.

В такие минуты ей удавалось каким-то образом стереть разницу в возрасте и сделать это с непреодолимым обаянием. Она могла быть деликатной или дерзкой, иногда позволяла ему выпить больше обычного, и всегда шаг за шагом она преодолевала его сопротивление. Она умела сделать так, что он забывал о ее полноте. Она была не такой, как стройненькие, подтянутые, помешанные на спорте девчонки, с которыми он привык иметь дело. Стройненькие и подтянутые себя ничем подобным не утруждали. Они считали, что он пойдет на все, даже сломает себе шею, чтобы только затащить их в постель, а если этого не происходило, то мчались прочь на максимальной для спортивной ходьбы скорости, чтобы предоставить кому-нибудь другому заняться этим. Хотя это именно у них были фигуры, которые так ему нравились, а Аврора была совсем не такой, но снова и снова в постели с ним оказывалась как раз она.

Раз уж он снова уступил ей, Джерри чувствовал себя немного раздосадованным, но вместе с тем и немного польщенным. Никто никогда не старался добиться его, вкладывая в это столько изобретательности, столько такта и столько сноровки. Аврора никогда не повторялась — по крайней мере, пока еще он такого не наблюдал. Она уделяла большое внимание прелюдии, она привозила ему что-нибудь вкусненькое, дарила книги или пластинки, которые ему хотелось бы иметь. Звонила ему она не слишком часто, никогда не досаждала своими появлениями в рабочие часы и не навещала его слишком уж часто. Она реагировала на все, что он собирался сделать, и часто сама хотела предпринять что-нибудь эротическое, что могло удивить его.

Странно было думать об этой пожилой женщине, как о своей любовнице, но слово «подруга» тоже никак не вязалось с ее возрастом. Он толком не знал, каким словом назвать ее, но пришлось признать, что если, в сущности, она была его любовницей, что она была очень близка к тому, чтобы быть идеальной любовницей. Иногда он вдруг понимал, что любит Аврору, очень любит. Никогда прежде он не чувствовал себя столь сильно разбуженным эмоционально.

Но никуда ведь было не деться от того факта, что он спал с женщиной, которую искренне любил, но с которой ему не слишком-то хотелось делить постель. Иногда он чуть не дни проводил, репетируя, как он скажет Авроре, что больше не хочет спать с ней, но на самом деле никогда до этого не доходило. Проходило полчаса репетиций, еще звучали те фразы, что помогли бы ему избавиться от нее, но она появлялась у него и заставляла позабыть о подобных намерениях. Бывали минуты, когда он чувствовал, что любит ее, любит всем сердцем. Несколько раз это чувство охватывало его с такой силой, что он без обиняков объявлял ей об этом. Аврора обычно не относилась к таким заявлениям серьезно. Она принимала их настолько легко, что это даже обижало его.

— Я ведь такое не часто говорю, — проворчал он. — Я не скажу первой встречной женщине, что люблю ее. Разве тебе это безразлично?

Они целовались, стоя у кровати, но тут вдруг Аврора отступила на шаг назад. Она, казалось, сделалась недоступной и не такой влюбленной в него, как еще минуту назад.

— Такое лестно услышать, — сказала она.

— Ты так полагаешь? — спросил Джерри, сбитый с толку. — Тебе не хочется, чтобы я тебя любил?

— Ну почему же, конечно, хочется, — сказала Аврора с улыбкой, но прохладно.

У Джерри комок подступил к горлу. У него возникло какое-то непонятное чувство, но при этом он ощутил, что это чувство ему уже знакомо. Именно для того, чтобы избежать подобных сцен и подобных минут, он и не расставался с ней. Он опасался, что у них с Авророй могло выйти что-нибудь в том же роде, что и с другими его женщинами, и именно поэтому он и старался избавиться от нее. Теперь земля между ними стала пропастью, и пропасть становилась все шире и глубже, все только потому, что он снова понял, что любит эту дьявольскую женщину, о чем он ей и сказал.

— Что же мы тогда здесь делаем? Зачем ты приезжаешь ко мне? — спросил он. — Зачем, если тебе не хочется, чтобы я любил тебя?

— Чтобы заниматься с тобой сексом, — сказала Аврора.

Джерри поморщился, не столько от того, что она сказала, а скорее, от того, что она сказала это таким тоном. А сказано это было все тем же несерьезным тоном. Она не сердилась на него и не была сурова с ним, всего несколько минут назад они целовались, но она, кажется, не приняла его объяснений в любви всерьез. Ничего странного, казалось, не произошло, но в нем поднялось какое-то странное Чувство, и он сказал:

— Во что я скажу тебе. Я тебя люблю.

С чего бы это ей отодвигаться от него?

Он решил, что она просто пошутила. Она постоянно подшучивала и посмеивалась над ним, она делала замечания — иронические, саркастические, грубовато-вульгарные, или же, бывало, несла всякую околесицу. Довольно часто ее шутки заставали его врасплох — он понимал, что она тоньше, и настроиться на ее чувство юмора ему никогда не удастся. Возможно, что то, что он принял за возникшую между ними пропасть, было очередной ее шуткой. Может быть, она оттолкнула его, чтобы привязать еще сильнее.

— Ты пошутила? — произнес он.

— Я пошутила? — Она подошла к нему и обняла его за шею. — Ну скажи мне, я и сейчас шучу?

— Мне кажется, ты сумасшедшая, — сказал Джерри. — Что я тебе такого сказал? Что люблю тебя? Так почти всем женщинам нравится, когда им такое говорят.

— Ну вот, приехали, — сказала Аврора. — Обобщение. Надеюсь, это хотя бы справедливое обобщение. В самом деле, почти всем женщинам нравится, когда им говорят, что их любят, но только искренне, мой дорогой. Лишь тогда, когда они могли бы в это верить, иначе это может оттолкнуть, в чем ты только что и убедился.

— Так ты не веришь мне? — возмутился Джерри. Ему просто не могло прийти в голову, что этому его «люблю тебя» можно было не поверить, хотя в данном случае его слова прозвучали неожиданно и для него самого. Он не собирался говорить ничего подобного и не ожидал, что скажет.

— Да ладно тебе, — сказала Аврора, придвигаясь ближе. Тут она укусила его в шею — так сильно, что он дернулся от боли, но она не отпускала. На миг у него возникло желание выкинуть ее из окна. Но он не выкинул ее из окна, зато между ними произошла яростная борцовская схватка, после чего оба обнялись. Когда все это закончилось, Джерри все же было грустно, что Аврора отнеслась к его чувствам столь скептически. К таким сильным его чувствам!

— Наверное, я была слишком сурова с тобой, — сказала Аврора, поглаживая то место, куда укусила его. Кожа была слегка прокушена.

— Ты вела себя отвратительно, — подтвердил Джерри. — Я и вправду люблю тебя, и если бы это было не так, меня бы давно здесь не было.

Вот теперь, по крайней мере, Аврора не казалась недоступной. Но глаза ее наполнились грустью.

— Так ты скоро уедешь? — спросила она.

— Да нет, я пока никуда не собираюсь, — сказал Джерри. — Но ты и вправду очень нужна мне, хоть ты этому и не веришь.

— А как же твои пациенты? — спросила Аврора. — Ты что, закажешь автобус и возьмешь их с собой?

Джерри не ответил. По правде говоря, размышляя о переезде в Элко, он чувствовал себя несколько виноватым перед своими пациентами. Никого он, в сущности, не вылечил, скорее поддержал их на плаву, подолгу выслушивая их и обходясь минимумом советов. Пэтси была права, назвав его приходским священником. Он никого не вылечил, но он давал им что-то вроде постоянной поддержки, он подбодрял их. И все же он был нужен своим прихожанам. Иметь небольшую поддержку для них было лучше, чем не иметь никакой поддержки.

— Скажи же что-нибудь, — потребовала Аврора. — Ты собрался сбежать от меня и от своих пациентов, и если это так, то зачем изображать, что ты так потрясен, когда я решила не поверить твоему коротенькому объяснению в любви?

— Ну, не такому уж и коротенькому, — сказал Джерри. Ее стремительное отступление, после того как он сказал это, все еще причиняло ему боль. Шея тоже болела.

— Ну, это уж мне решать, а я решила, что было оно весьма скромным, — сказала Аврора. — Когда я слушаю твоих пациентов, мне кажется, что они раздавлены жизнью. Мне кажется, они видят в тебе врача. Сомнительно, чтобы многим из них пришло в голову, что ты просто пустозвон.

— Да я ведь никуда и не уехал, — стал оправдываться Джерри. — И в чем ты видишь мое пустозвонство?

— Это ты — психиатр? — произнесла Аврора. — Я могла бы рассказать тебе, что ты собой представляешь в качестве психиатра. Это было бы самонадеянно с моей стороны, ведь я — не психиатр. Я просто придираюсь.

— Да, ты придираешься.

— Я знаю, — продолжала Аврора. — Мужчины ворчали, что я капризничаю с тех пор, как мне исполнилось пятнадцать. За все это время я слышала описание своих недостатков сотни раз.

Она умолкла. Джерри пожалел, что она не уехала, но с другой стороны, он понимал, что если отпустит ее домой в таком расстройстве, то и сам будет печалиться и винить себя во всем целую ночь, хотя он ничего не сделал такого, за что можно было бы винить себя. Это он помнил точно.

— Придираюсь я или нет, но я признаю, что ты — очень милый человек, — сказала Аврора сдавленным голосом. — Именно потому, что ты такой милый, у меня и возникла эта никому не нужная страсть к тебе. Из-за того, что ты такой милый, ты позволил мне насладиться моей любовью к тебе, и это было так благородно. Вполне возможно, что эта любовь — последняя в моей жизни, поэтому она так много значит для меня. Но я никогда не была такой дурой, чтобы надеяться, что и для тебя все это может многое значить. Вот поэтому у меня возникает желание отодвинуться от тебя, когда ты вдруг начинаешь говорить, что любишь меня. Мне кажется, ты говоришь это, только чтобы успокоить самого себя.