С другой стороны, это был ужасный эгоист — он мог бы попытаться воспользоваться тем, что она в таком горе. В сущности, это было бы типично для него. Он уже несколько раз обидел ее, сказав что-то грубое об обстоятельствах смерти Гектора. Буквально на прошлой неделе он оскорбил ее за обедом, намекнув, что ей пора бы было снять траур.

— Жизнь дана живым, — сказал он.

— Понятно, я пока что живу.

— Ты не живешь, ты не проявляешь признаков жизни. Когда у меня умерла жена, я тоже погрустил, но оставил это в прошлом. Я снова стал жить.

— Все это так, но сейчас я, с твоего позволения, предпочла бы погоревать. Несмотря на всю свою мелочность, Гектор Скотт многое значил для меня. Надеюсь, мне не нужно часто напоминать тебе об этом, Паскаль!

Поскольку ее воззрения были неизменны, она решила пока что не показываться Паскалю на глаза. Она подумала о баре «Поросенок» и о своей любимой кондитерской, где подавали такие вкусные вафли, но подумала без оживления. Удар, который ей только что нанесли, уничтожил даже аппетит. Она чувствовала, что это был слишком сильный удар, и теперь она не сможет ни есть, ни плакать. Еще она подумала, не поехать ли в Голвестон и просидеть весь день, глядя на океан? Правда, на дороге будет столько машин; ее машина может испортиться и остановиться, и потом это так далеко! Она и из дому-то вышла на босу ногу и в домашнем платье и из-за этого чувствовала себя неуверенно. А вдруг ей придется разговаривать с полицейскими или механиками со станции техобслуживания?

Осторожно, выбрав старый маршрут, который она помнила еще с тех пор, когда в Хьюстоне не было скоростного шоссе, она понемногу двигалась на север через залив и к востоку мимо железнодорожных складов, пока не оказалась в районе Шип Чэннел. Она вспомнила, как где-то здесь, на улице Мак-Карти, она видела греческий бар под открытым небом, куда моряки заходили выпить и поиграть в карты. Он был недалеко от огромных нефтеперерабатывающих заводов, и в воздухе пахло бензином и солью. Но она вспомнила, что это место показалось ей приветливым, а ей в эту минуту хотелось от жизни одного — приветливости и дружелюбия.

Все точно, бар, который больше напоминал сарай, оказался именно здесь. Он был открыт ветрам с залива и реву машин с улицы Мак-Карти. Два пожилых грека в майках сидели за расшатанным столиком и перемешивали костяшки домино. Оба были полными, седовласыми, и оба курили. Ни один из них не выразил ни малейшего удивления, когда крупная женщина, босая и в домашнем платье, вышла из старенького «кадиллака» и, пересекая полоску рассыпавшегося гравия, которая служила стоянкой у этого заведения, направилась к ним.

— У вас сегодня есть рецина? — спросила Аврора, с самой приветливой улыбкой, на которую только была способна.

Тот грек, что был справа от нее, вскинул брови и улыбнулся.

— Теряете свои туфли? — спросил он.

— Заткнись! Она потеряла их на танцах, — сказал ему грек, что сидел слева. Он поднялся и отправился куда-то, чтобы вытащить расшатанный зеленый стул, который минувшей ночью кто-то пинком загнал на стоянку. Аврора чуть не наткнулась на него, когда пыталась остановить машину по всем правилам. Человек этот осторожно поставил его на пол, если так можно было назвать выложенные на земле бетонные плиты.

— Садитесь, устраивайтесь поудобней, — предложил он. — Прекрасный сегодня день!

Второй встал, ненадолго исчез и вернулся с бутылкой рецины и бокалом.

— Не уроните, это у нас последний, — сказал он, поставив на столик перед ней бутылку и бокал. — Наверное, если не будет сильного тумана, я съезжу и куплю новые бокалы. Прекрасный день, не похоже, что будет туман, — добавил он, чтобы сделать Авроре приятное.

И в самом деле, приятный день, подумала Аврора. Солнечные лучи падали на землю сквозь многочисленные дыры в крыше, которая соединялась со стеной под довольно нетрезвым углом.

— Крышу как-то сорвало ураганом, а мы поставили ее обратно, — поймал ее взгляд тот, второй. — Но поставили мы ее не слишком прямо. С виду она не очень тяжелая, но это только с виду.

— Она еще и проткнута в разных местах, — заметила Аврора, наливая себе рецины. — А вы тут не промокаете, когда идет дождь?

— Когда идет дождь, мы сюда даже не приходим, — признался один из греков.

Аврора залпом выпила почти полстакана рецины, пока мужчины бесстрастно наблюдали за ней. У обоих были гигантские мешки под глазами — совершенно одинаковые. Чем дольше она рассматривала их, тем больше сходства находила в них. У них были идентичные животы, идентичные майки, идентичная мускулатура на плечах и идентично седые волосы. Кроме того, взгляды, которые они посылали ей, были тоже похожими. Это были взгляды людей, сильно уставших от мирской суеты, но вместе с тем и настороженные. Это были мужчины, а она была женщина, она сделала шаг и вошла в их жизнь, и они соразмеряли все, что с этим было связано.

— Боже мой, я поняла. Вы — близнецы, — объявила Аврора.

Оба отрицательно покачали головами.

— Мы — братья, но не близнецы.

— А я узнаю, как вас зовут? — спросила Аврора.

— Мы — Петракисы. Я — Тео, а он — Василий.

— Ну, а я — Аврора. Мне нравится эта рецина, но мне не нравится пить одной, особенно в такую рань, — сказала она.

— Какая разница, когда пить, — сказал Тео. — Желудок ведь времени не разбирает.

— А что, у вас правда больше нет бокалов? — спросила Аврора. — Что же это за бар с одним-единственным бокалом?

— Ну, чисто греческий бар, — заметил Василий. — Каждый, кто приходит к нам, считает себя греком и думает, что каждый грек должен обязательно разбить бокал. Я собирался перейти на пластмассовые, но Тео не разрешает.

— Да, из-за этого мы ссоримся. Мне кажется, это ужасно несовременно.

— Совершенно с вами согласна, — сказала Аврора. В этот момент огромный бензовоз, который ехал слишком близко от края дороги, выпустил облачко газа прямо в бар, и она закашлялась.

Когда она перестала кашлять, оба грека продолжали смотреть на нее.

— Вы оба выглядите так, словно вы все в жизни испытали, то есть, если иметь в виду западную цивилизацию, по-моему, вы все уже видели, — сказала Аврора.

Ни один из них не нашелся что ответить.

— Если вы не близнецы, кто же из вас старше? — спросила Аврора, надеясь хоть этим разговорить их.

— Я родился первым, — сказал Тео. — Я опередил его на год.

— Зато это мой бар, — похвастался Василий, — он здесь только работает.

Аврора осушила бокал и перевернула его вверх дном.

— Думаю, я воздержусь от того, чтобы разбивать его, раз уж он у вас последний, — сказала она. — Мне сегодня довелось пережить ужасный шок, и я бы предпочла не пить в одиночестве. Давайте побережем бокал и будем пить прямо из горлышка.

Она потянула вино из бутылки и передала ее Василию, который тоже отпил достаточно, затем передал ее Тео.

На дороге, ведущей к Шип Чэннелу, появились два молодых моряка. Они не обратили никакого внимания на тех, кто пил редину, и загрузили несколько двадцатипятицентовых монет в пыльный автомат с газировкой. Один пнул его, другой стал трясти. После этого в лоток с грохотом выкатилась одна-единственная банка «севен-ап». Моряки устроились за соседним столиком, открыли банку и поровну разделили воду.

— Если вам некуда торопиться, пока я не напилась, почему бы вам не научить меня играть в ту игру, в которую вы играли, когда я приехала. По-моему, это интересно, — сказала Аврора. Она допила остатки рецины из бутылки.

Они поднялись и через минуту вернулись еще с одной бутылкой.

— Я могла бы рассказать вам кое-что интересное о слоновой кости, — сказала Аврора, забавляясь одной из костяшек домино. — Без солнечного света она чернеет. Но, конечно, для вашего домино такой опасности не существует.

— Лучше не играйте с Тео, он жульничает, — предупредил Василий.

— Заткнись, это ты жульничаешь, — сказал Тео абсолютно спокойно. — Именно поэтому я и проиграл ему предыдущую игру.

— Да ладно, Тео, если я напою его, вы, может быть, отыграетесь, — сказала Аврора. Она чувствовала, что по мере того, как рецина начинала действовать на нее, она все больше симпатизирует Тео. Хотя Василий и Тео были очень похожи, ей показалось, что у Василия в глазах не было той искорки, что была у Тео, хотя, может быть, «искорка» было и неподходящее слово для того, чтобы описать толстого, старого грека с мешками под глазами.

Но Аврора подумала, что во взглядах, которые Тео посылал ей, она эту искорку обнаружила.

— Что случилось, от тебя ушел твой друг? — спросил он, передавая ей новую бутылку.

— Ну да, если можно так выразиться. Этот сукин сын ушел от меня к лучшей подруге моей дочери.

7

— Я обалдела, я словно под наркозом, Господь Бог и тот не найдет никого пьяней меня, — сказала Аврора, вваливаясь к себе на кухню. Хотя все перед глазами поднималось и опускалось, вращаясь и вздыбливаясь, словно при землетрясении, она была уверена, что сможет своим ходом добраться до противоположной стены кухни.

Секундой позже эта уверенность показалась ей наглостью, потому что пол под ногами пошел какими-то пузырями, словно норовя оторвать ей ноги. Она повалилась навзничь лицом вниз, сильно ударившись головой о притолоку. После этого она перевернулась и в какой-то мере стала напоминать развернувшую свои лучи морскую звезду. Она безуспешно пыталась сфокусировать глаза на Рози и Вилли. Когда она ввалилась на кухню, те сидели за столом и играли в карты.

— Черт, как я ненавижу его! — сказала она и потеряла сознание.

— Ее друг ушел от нее, так что винить нужно не меня, — объяснил чей-то голос из-за двери.

У Рози не было времени даже на то, чтобы положить свои карты на стол. Кинув на Аврору быстрый взгляд, она перевела глаза на говорившего. Это был невысокий седой толстячок в майке и старых штанах. На нем были сандалии на босу ногу, а под глазами объемистые мешки. Рози никогда прежде его не видела и не знала, как расценить его заявление, не говоря уже о заявлении, сделанном Авророй. На минуту она инстинктивно почувствовала, что нужно попробовать продолжить игру в карты. Она надеялась, что все происходящее было просто галлюцинацией.

— Вилли, ты будешь играть или нет? — спросила она безучастным голосом.

Вилли вдруг почувствовал, что ему угрожает смертельная опасность. Аврора распростерлась на полу рядом с его стулом и лежала на спине, широко раскинув ноги. Он бросил только один взгляд вниз, как раз в ту секунду, когда она перевернулась на бок и вырубилась, и совершенно не будучи в том виноватым, увидел практически все, вплоть до того места под юбкой, где ноги сходятся вместе. Хотя этот взгляд длился не более десятой доли секунды, но то, что он увидел, не шло у него из головы, и как раз поэтому он почувствовал страшную опасность. Он снова взглянул вниз, но если бы он снова явственно увидал Аврорины прелести, все, что связывало его с Рози, было бы кончено. Рози наверняка заметила бы его взгляд и немедленно сообщила бы ему, что заметила, и потом никогда не стала бы с ним снова разговаривать, а если бы и заговорила, то лишь затем, чтобы сообщить ему, что считает его выродком. Было даже вполне вероятно, что она заставила бы его съехать из их дома.

Вилли был совершенно уверен в том, что ему ни в коем случае нельзя было уронить даже самого короткого взгляда на крупное женское тело, лежавшее рядом с его стулом. Даже самый короткий взгляд мог повлечь за собой катастрофу, но даже при том, что он совершенно явственно понимал это, у него было сильнейшее желание хоть на миг еще раз взглянуть на это тело.

Тео Петракис, который стоял за дверным косяком, увидел, что эти два человека, мягко говоря, ошарашены. На его взгляд, их вполне можно было понять: наверное, не каждый день их хозяйка возвращалась домой вусмерть пьяная и укладывалась на полу без чувств. У себя в баре он видел людей, которые надолго теряли связь с внешним миром. В первые месяцы войны он и сам не раз был в шоке, когда видел убитых, но после того как он увидел несколько сотен убитых, он прекратил изумляться, увидев очередной труп. Эту способность он сохранил в себе в течение всей жизни в Хьюстоне, причем здесь он видел почти столько же жестокости и убийств, что и на войне. Но на войне хотя бы было ясно, почему происходит вся эта бойня, а вот в Хьюстоне чаще всего — нет. Как бы то ни было, на Тео все происходящее почти не производило никакого впечатления. Тео понял, что никто, кроме него, не решится предпринять что-нибудь. Поэтому он покинул свой пост в дверях, обошел вокруг стола, присел возле Авроры и, убедившись, что она и в самом деле была в бессознательном состоянии, осторожно опустил ее платье, прикрывая ей ноги. За те четыре часа, что Тео наблюдал, как напивалась Аврора, он до беспамятства влюбился в нее, чем вызвал отвращение Василия, своего циника-брата. Когда она в первый раз рухнула без чувств, не заплатив за первые три бутылки, и продремала некоторое время, положив голову на зеленый столик, он ни много ни мало высказался за то, чтобы вызвать полицию и отправить ее в тюрьму.