Ну, разумеется, Мэдок слегка преувеличивал.

Хотя действительно, бывали моменты, когда их веселый смех наполнял залу, привлекая всеобщее внимание. Иногда они награждали друг друга восхитительными улыбками, так что при этом все остальные уэльсцы начинали многозначительно переглядываться.

Кроме того, были мгновения, когда Гвенифер и Пэкстон ловили взгляд друг друга и на короткие периоды времени застывали как завороженные. В такие секунды по зале пробегал негромкий шумок осуждения.

Все это Алана прекрасно видела, как подмечали и ее соплеменники. Но вот уж чего Гвенифер не позволяла себе, так это вешаться на Пэкстона. Пока не позволяла, во всяком случае.

И раздумывая над поведением Гвенифер, Алана все чаще приходила к выводу, что кузина слишком уж подчеркнуто расположена к Пэкстону.

И в том была вина не одной только Гвенифер. Алана позволила кузине вести себя, как та пожелает.

Пока Гвенифер не сообщила Алане ничего важного. А что Пэкстон предпочитает оленину и, наоборот, недолюбливает крольчатину — сообщения такого рода ценности не представляли.

Но, несмотря на разочарование Аланы, именно Гвенифер все же была единственным источником информации о Пэкстоне, и только на нее приходилось уповать Алане, если она хотела узнать что-нибудь существенное. И поэтому Алана не спешила положить конец отношениям кузины и Пэкстона.

Другое дело, что Алана могла посоветовать кузине вести себя более сдержанно. Тогда, может быть, уэльсцы хоть немного успокоятся.

— Я непременно переговорю с ней, — пообещала Алана. — Но хочу, чтобы и ты напомнил всем, что она помогает и мне, и всем нам.

— Я скажу об этом, — пообещал Мэдок. — Но только предупреждаю: лучше бы она изменила свое поведение и сделала бы это как можно скорее, потому как в противном случае она же может и пострадать.

Алана в глубине души не верила, что ее соплеменники могут поднять руку на Гвенифер.

— Иди же, Мэдок, и передай, что я тебе сказала. Пусть знают, что если только попытаются поднять руку на мою кузину, которая одного с ними рода, меня это чрезвычайно огорчит. Скажи, что они обязаны верить мне. Ступай же.

Однако Мэдок не двинулся с места, его прищуренные глаза в упор смотрели на Алану.

— Хотелось бы знать, что именно вы рассчитываете узнать такого для всех важного от этого нормандца?

Алана и сама не раз задавала себе этот вопрос. Но она ни слова не сказала Мэдоку об эдикте Генриха. А что касается отца Джевона, то он наверняка теперь держит язык за зубами, и, значит, никто больше ничего не знает.

Алана понимала, что если Пэкстон решит воспользоваться своим полномочиями и потребует, чтобы она вышла за него замуж, то ей останется разве что сетовать на судьбу. В крайнем случае, возможно будет одно: бегство из замка. И хотя Алану порой так и подмывало покинуть это место, она знала, что не имеет права бросать своих соплеменников.

— Я и сама толком не знаю, Мэдок, — сказала она после паузы. — Беспокойство доставляет мне главным образом мысль о том, что он может разнюхать обстоятельства смерти Гилберта.

— Но кроме нас с вами не единая душа не знает, что в действительности произошло. Никто из жителей замка.

— О том, как именно Гилберт умер, — да, никто. А вдруг кто-нибудь из мужчин, что вытаскивали тело Гилберта, припомнит что-то необычное?

— Что, например? — поинтересовался Мэдок.

— Ну, например, кровоподтеки и порезы на груди.

— Они вытаскивали Гилберта лицом вниз, и все было облеплено грязью и травой. И кроме того, всю одежду Гилберта я потом сжег, а улики закопал, когда начались дожди. Доказательств не осталось. Никто теперь не сможет утверждать, будто Гилберт умер как-то иначе, а не утонул. Так что вам незачем беспокоиться.

— Может, ты и прав. Но если Пэкстон хоть что-нибудь обнаружит, мы сможем узнать об этом только от Гвенифер. И дело не в том, что на кон поставлена моя безопасность или твоя. Все наши люди рискуют в равной степени. Пэкстон попытается со всеми свести счеты.

— В том числе и с живущими за рекой, — согласно кивнув, добавил Мэдок.

— Да. Вот почему Гвенифер и кокетничает с ним. Что бы ни узнала, она сразу сообщает мне. А теперь ступай, пожалуйста, и передай все это остальным.

— Так и сделаю, миледи. И на этот раз заставлю их принять вашу точку зрения.

Он спешно откланялся. Как только Мэдок ушел, Алана отправилась во двор замка, подальше от людской суеты. Ей хотелось немного побыть одной.

Алане с каждым днем было все тяжелее. Сейчас, как никогда ранее, она страстно желала сбросить с себя всякую ответственность, отмести всю ту неопределенность, что окружала ее.

Она раздумывала, почему мир так устроен, что люди не могут жить в согласии друг с другом… И почему они стремятся добиваться все большей и большей власти? Что за неуемное желание господствовать над себе подобными?..

При этом Алана думала не только о нормандцах. Уэльсцы были ничуть не лучше.

Ее соплеменники были скоры на подъем, когда нужно было объединиться против общего врага. Но как только опасность завоевания исчезала, они готовым были впиться друг другу в глотки, стараясь добиться большего влияния в своем кругу.

«Вот глупцы, — подумала Алана. — Ведь все равно, кто борется за власть: саксы, нормандцы или же уэльсцы, — главное, что в ее отечестве конфликты не прекращаются».

Устав от размышлений о присущих всем людям слабостях, Алана постаралась выкинуть эти мысли из головы и просто погулять в саду.

Вдруг она услышала шум и чей-то рассерженный голос. Алана немедля отправилась в залу, откуда доносился крик.

Гул множества голосов и необычная картина заставили ее остановиться как вкопанную.

Ее взору предстала следующая картина. В дверях залы стоял Пэкстон. За его спиной Гвенифер и сэр Грэхам. Перед этой троицей в шеренгу стояли нормандцы с обнаженными мечами. Нормандцы служили живым щитом между Пэкстоном и толпой уэльсцев, которые наседали на него.

Алана оглядела воинственно настроенную толпу, среди которой она увидела и Мэдока. Был там и Олдвин. Мэдок и Олдвин прилагали все усилия, чтобы утихомирить соплеменников, заставить их разойтись. Как ни надеялась Алана, что подобного удается избежать, все-таки это произошло. Не желая, чтобы хоть одна из сторон пострадала, она ринулась вперед, желая немедленно остановить это сумасшествие.

К сожалению, Алана оказалась между толпой и вооруженными нормандцами в самое неподходящее мгновение. Сама она не видела камня, пущенного чьей-то сильной рукой. Только почувствовала, каж что-то сильное ударило сбоку в голову.

— Миледи!!!

Мэдок крикнул в то самое мгновение, когда перед глазами Аланы запрыгали огненные искры. Было такое ощущение, словно ее сознание переместилось за пределы мутной дымки, которая появилась перед глазами. До Аланы дошло, что она падает, она услышала, как выругался Пэкстон. Но все это было как во сне. Алана упала лицом в грязь, и весь мир для нее померк.

Пэкстон прошел по середине залы, обогнул очаг, направился к лестнице. На руках у него была потерявшая сознание Алана.

Глядя на бледное лицо женщины, он с трудом сдерживался, чтобы не выругаться вслух.

Левая ее щека была в грязи и в крови… Голова непокрыта: когда Пэкстон брал ее на руки, накидка слетела на землю. Он мог рассмотреть ее волосы, которые в нескольких местах была также испачканы кровью: рана оказалась как раз над правым ухом Аланы.

Удар камнем был сильным, и Алана рухнула на землю, как подрубленное дерево, вырванное ураганом из земли. Толпа вмиг притихла, как только все поняли, что произошло.

Пэкстон увидел, что на лицах людей застыл ужас. Теперь все бунтовщики, разумеется, очень печалились о случившемся. Они, пожалуй, многое отдали бы, чтобы повернуть время вспять. Однако, увы, что случилось — то случилось. Пэкстон поклялся, что, если узнает, кто швырнул этот злосчастный булыжник, явно направленный в самого Пэкстона, — убьет подонка.

Одолев лестницу и пройдя по галерее, Пэкстон оказался перед дверью в спальню Аланы.

— Открой, — приказал он Мэдоку, который едва поспевал за ним, сопровождаемый сэром Грэханом и Гвенифер.

Мэдок не заставил себя просить дважды. Пэкстон осторожно вошел и уложил Алану на постель. Затем осторожно присел рядом.

— Алана… — Он осторожно коснулся тыльной стороной ладони ее брови. Затем погладил, непоцарапаи-ную щеку. — Просыпайся…

Никакого ответа. Даже веки не вздрогнули. Он взглянул на Мэдока, склонившегося к самому плечу Пэкстона.

— Принеси аптечку.

— Она так плоха? — спросил Мэдок.

— Лопнула кожа, и вскочила большая шишка. Когда проснется, ее будет наверняка мучить головная боль. Пока что-либо еще сказать трудно. Пэкстон перевел взгляд на Гвенифер, которая стояла у входа в спальню. — Ступайте вместе с Мэдоком, — распорядился он. — Принесите чистое белье и горячей воды из большого металлического чайника, что стоит на огне.

Гвенифер не сдвинулась с места.

— Что с ними сделалось?.. Что вынудило их так поступить?..

Все сразу поняли, что она имеет в виду толпу разгневанных людей.

— Это все из-за вашего поведения, из-за вашего и вот его… — резко выкрикнул Мэдок и направился к двери. Он остановился в нескольких дюймах от Гвенифер. — Прыгаете друг возле друга… Это им очень не нравилось. Причем с ним вы вели себя даже отвратительнее, чем с сэром Гилбертом. Это вам должен был угодить камень в голову! — Мэдок грозно взглянул на Гвенифер и скрылся за дверью.

Пэкстон слышал обвинительные слова Мэдока и видел испуганное выражение лица Гвенифер.

— Они все тут ненавидят меня, — прошептала она.

— Нет, — ответил Мэдок, не меняя позы. — Им ненавистен сам факт, что у вас какие-то отношения с нормандцами. — Пэкстон взглянул на Грэхама. — Пойди вместе с Гвенифер и помоги ей принести одежду и воду. — И опять взгляд его устремился на Гвенифер. — Сэр Грэхам обеспечит вашу безопасность, пока вы будете собирать все необходимое.

Грэхам подошел к Гвенифер, взял ее за руку и сказал:

— Вам ничто не угрожает, — и вежливо направил ее к двери.

Когда они покинули спальню, все внимание Пэкстона сконцентрировалось на Алане. Если кто-то и был виновен в том, что случилось, то уж наверняка он сам.

Пытаясь найти ответы на вопросы, связанные с обстоятельствами смерти Гилберта, он как бы поощрял заигрывание со стороны Гвенифер. И делал это вполне осознанно, отдавая себе отчет в том, что рано или поздно уэльсцы могут взбунтоваться.

И, конечно же, они не вытерпели того, что одна из уэльсских женщин вдруг вздумала кокетничать с их врагом прямо у них перед носом. Пэкстон вполне осознавал рискованность своего поведения. Но, несмотря на это, он пытался разжечь интерес Гвенифер и с жадностью прислушивался ко всем ее разговорам, надеясь выудить ценную для себя информацию. И такая тактика в конечном счете привела к трагедии.

Алана, должно быть, понимала, как воспринимаются обитателями замка отношения между ним и Гвенифер. Однако если так, то почему же она не попыталась вмешаться? Почему не остановила их, как деликатно выразился Мэдок, «прыжки»?..

Впрочем, сейчас это уже не имело никакого значения. Беда случилась. И вполне справедливо корил себя Пэкстон, потому что пострадала одна лишь Алана.

Вздохнув, он протянул руку к ее косе, расплел ее и расправил волосы на подушке.

Вновь увидев кровавые царапины на лице Аланы, он проклял и самого себя, и свою собственную недальновидность.

Это его постоянное стремление найти ответы на вопросы уже не имело смысла, и этому должен быть положен конец. Гилберт погиб именно так, как об этом рассказала Алана: утонул в результате несчастного случая. И не станет он искать доказательств обратного.

Это решение он принял, когда осторожно ощупывал голову Аланы, пытаясь на ощупь определить размеры раны.

Алана застонала. Пэкстон замер, следя за тем, как ее голова скатилась с его ладони.

Ее ресницы слабо дрогнули, и через мгновение он уже смотрел в ее пленительные глаза.

— Как вы чувствуете себя? — спросил он и погладил ее по голове.

Алана, ничего не понимая, посмотрела по сторонам.

— Что происходит?

И вдруг она поняла, что Пэкстон гладит ее по волосам. Она отпрянула и попыталась сесть. Но тут же схватилась за голову и застонала, вновь рухнув на подушку.

Пэкстон хотел было выразить свое неодобрение, но передумал.

— Советовал бы вам лежать спокойно, — сказал он. — Если постараетесь лежать тихо, голова не будет болеть. Вы помните, как булыжник угодил вам в голову?

— Помню, — выговорила она, чувствуя, как в пересохшем горле застрял комок. Приподняв руку, она взглянула на свою ладонь.

Боже правый, кровь!

— Да, но это царапины, ничего серьезного.

— Вам хорошо так говорить, тем более что это не в вашу голову швырнули камнем и не у вас голова раскалывается как черт знает что.