— Это все? — прямо спросила она, думая о том, что в стенах ее родной Альгамбры размещается целый город с садами и террасами и на обход укреплений у караульных уходит целый час. А тут, в Ладлоу, такой обход займет всего несколько минут. — Это все?

Он даже отшатнулся:

— А ты ожидала большего? Скажи мне, чего же ты ожидала?

Он так встревожился, что, не будь вокруг столько народу, она погладила бы его по щеке. Нет, нельзя.

— Ну что ты, я просто сболтнула глупость. Подумала о Ричмонде и сболтнула.

Ни за что на свете она не призналась бы, что думала об Альгамбре.

Он улыбнулся:

— Любовь моя! Ричмонд — замок совсем новый, его только что выстроили, он отрада и гордость моего отца. Лондон — великая столица, Ричмонд ему под стать, а Ладлоу просто город, для Уэльса значительный, конечно, но… Однако ты увидишь, он процветает, и охота здесь отличная, и живут тут добрые люди. Тебе понравится!

— Я в этом не сомневаюсь, — заверила его Каталина, стараясь хотя бы на время забыть о дворце, выстроенном ради красоты, о дворце, создатели которого думали о том, куда упадет свет и что будет отражаться в водной глади мраморных бассейнов.

Ее внимание привлекло удивительное, круглое, словно башня, сооружение посередине внутреннего двора.

— Что это? — спросила она, с помощью Артура выбираясь из носилок.

— А, так это наша круглая часовня, — небрежно ответил он, оглянувшись через плечо.

— Круглая? — удивилась она.

— Да, как в Иерусалиме.

И Каталина, как старую знакомую, признала традиционную форму мечети, устроенную так, чтобы ни один молящийся не занял места лучше других, ибо перед Аллахом все равны и славить его волен и бедный, и богатый.

— Очаровательно!

Он удивленно на нее посмотрел. Для него это была просто круглая башня, выстроенная из розоватого местного камня. Сейчас, в закатном свете, часовня излучала мир и покой, но его это мало интересовало.

— Ну да. А теперь взгляни вот сюда. — Он указал на большое здание, к раскрытым дверям которого вела красивая лестница. — Это холл. Налево — палаты Совета Уэльса, над ними — мои комнаты. Направо — помещения для гостей и апартаменты управляющего замком, сэра Ричарда Пола, и леди Маргарет, его супруги. Твои комнаты располагаются на верхнем этаже.

— Она сейчас здесь? — живо спросила Каталина, и он это отметил.

— Нет, сейчас ее в замке нет.

Каталина кивнула.

— А за Холлом есть здания?

— Нет. Он встроен прямо во внешнюю стену. Там больше ничего нет.

Она позаботилась о том, чтобы улыбка не сходила с лица.

— Во внешнем дворе есть еще помещения для гостей, — горячо сказал он, защищая любимый замок от возможных упреков. — И еще постоялый двор. Это живое место, веселое. Ты полюбишь его.

— Ну конечно, — засияла она. — И где же мои комнаты?

Он указал на самые высокие окна:

— Вон те окна наверху. Такие же, как мои, но отделены Холлом.

— И как же ты будешь приходить ко мне?

Взяв жену за руку, улыбаясь направо и налево, он повел ее к широкой парадной лестнице. Придворные, под приветствия и поклоны хозяев, выстроились в процессию и последовали за ними.

— Миледи матушка короля приказала мне четыре раза в месяц формально, со свитой, являться в твои комнаты через холл, — проговорил он, ведя ее по ступенькам вверх.

— Вот как? — огорченно выдохнула она.

Он улыбнулся ей сверху вниз и прошептал, наклонясь ближе:

— А во все прочие вечера я буду приходить к тебе по стене. В твоих комнатах есть дверца, ведущая на винтовую лестницу, которая опоясывает здание с внешней стороны. По ней можно обойти весь замок. В моих комнатах тоже есть выход на эту лестницу. Мы будем навещать друг друга втайне от всех!

И он с удовольствием увидел, как радостно загорелись ее глаза.

— Значит, мы сможем быть вместе сколько угодно?

— Мы будем счастливы здесь.


Да, я буду счастлива здесь. Не стану тосковать по прекрасным садам моей родины, причитая, что без них мне нет жизни. Не стану говорить, что эти горы словно пустыня, лишенная оазисов. Привыкну к Ладлоу, научусь жить в Уэльсе, а потом — в Англии. Моя матушка, королева в доспехах, научила меня выполнять свой долг. Мой долг — приспособиться, быть довольной, не жаловаться.

Наверно, не носить мне доспехов, не сражаться за свою страну, но есть много способов послужить ей, и один из них — стать добронравной, достойной уважения королевой. Не обязательно воевать. Можно служить стране, издавая справедливые законы. Как бы то ни было, всей душой я постараюсь стать Англии настоящей королевой.


Было за полночь. Пламя очага бросало отблески на счастливое лицо Каталины. Они лежали в постели, сонные, но не насытившиеся друг другом.

— Расскажи еще что-нибудь.

— Я уже столько тебе рассказала…

— Расскажи еще. Расскажи, как Боабдил преподнес испанским королям золотые ключи на шелковой подушке и удалился в слезах.

— Эту ты уже слышал. Я вчера ее рассказывала.

— Тогда расскажи о Ярфа и как его конь скалился на христиан.

— Ты как дитя! И звали его Тарфе.

— Но ты сама видела, как его убили?

— Я была там, но, как он умер, не видела.

— Как ты могла этого не увидеть?!

— Ну, отчасти потому, что молилась, потому что так велела мне матушка, а отчасти потому, что я девочка, а не кровожадный мальчишка!

Он бросил в нее подушкой. Перехватив ее на лету, она ответила тем же.

— Ну расскажи хотя бы, как твоя матушка заложила свои драгоценности, чтобы заплатить наемным солдатам!

Она опять рассмеялась и потрясла головой, отчего золотистые ее локоны заплясали.

— Давай я расскажу тебе о своем доме?

— Давай! — Он подтянул пурпурное одеяло, поуютней укрыл их обоих и приготовился слушать.

— Вот ты входишь в Альгамбру… И поначалу оказываешься в совсем маленькой комнатке. Твой отец, к примеру, счел бы ниже своего достоинства вступить в нее.

— Значит, вход не величественный?

— Размером с лавку какого-нибудь купца здесь, в Ладлоу!

— А потом?

— А потом ты выходишь во внутренний дворик, а оттуда — в Золотую палату…

— Это уже лучше!

— Палата вся наполнена светом, но размером она по-прежнему невелика. Стены там облицованы яркой цветной плиткой, сверкают позолотой, и еще там есть высокий балкон…

— И куда мы попадаем оттуда?

— Сегодня давай повернем направо и попадем в Миртовый дворик.

Он прикрыл глаза и сосредоточился, стараясь припомнить, что она уже рассказывала про это место.

— Ага! Прямоугольный дворик, окруженный высокими зданиями из золотистого камня…

— …с огромным порталом из темного дерева, изнутри охваченным аркой из яркой плитки…

— …и посреди там пруд простой прямоугольной формы, по узким сторонам которого живая изгородь из благоуханных миртов…

— И это не та изгородь, как у вас здесь, — пробормотала она, вспомнив неровные кусты, огораживающие валлийские поля, чтобы спастись от сорняков и колючек.

— А какая ж тогда? — открыл он глаза.

— Ровная, как стена. Подстриженная по бокам и сверху так, будто это блок из зеленого мрамора, живого и ароматного. И портал в дальнем конце двора отражается в пруду, и арка вокруг него, и то здание, в которое он ведет. Получается, что это картина, которая отражается в живом, волнующемся зеркале у твоих ног. А стены украшены легкими перемычками из гипса, прозрачными, воздушными, как бумага, как вышивка белым по белому… И еще там птицы…

— Птицы? — удивился он, потому что раньше она птиц не упоминала.

— Да… — Она помолчала в поисках слова и нашла латинское: — Volucris?

— Стрижи?

Она кивнула:

— Они вьются над головой, как текучая вода в водовороте, кругом и кругом, облетают узкий дворик, с криком пикируют вниз и снова взмывают… Весь долгий день они так вьются, пока не погаснет солнце в пруду… А ночью…

— Ночью?

Она мягко взмахнула руками, как волшебница, когда та колдует.

— Ночью они исчезают. Ты никогда не увидишь, чтобы они сели на ветку или в гнездо. Просто исчезают, и все, словно улетают за горизонт вместе с солнцем… Но утром они опять здесь, как река, как водный поток… — Она помолчала. — Знаешь, объяснить это трудно, но я все время их вижу…

— Скучаешь! — сухо сказал он. — Как бы я ни старался сделать тебя счастливой, ты всегда будешь скучать…

— Конечно. Это ведь так естественно — скучать по дому… Однако никогда в жизни я не забуду, кто я такая, каково мое назначение в жизни.

Он молчал, выжидая.

— Я принцесса Уэльская, — улыбнулась она, сияя голубыми глазами. — Принцесса Уэльская — с тех пор как себя помню!

Он улыбнулся в ответ, привлек ее к себе, уложил рядом так, что ее голова оказалась у него на плече, а темно-золотые волосы укрыли ему грудь.

— И я знал, что женюсь на тебе, почти с самого моего рождения, — мечтательно отозвался он. — Всю мою жизнь я был обручен с тобой. Едва научившись писать, писал тебе письма и носил их учителю, чтоб исправил ошибки.

— Какая удача, что я тебе нравлюсь теперь, когда я здесь!

— Еще большая удача, что я нравлюсь тебе!

— Но я все равно стала бы тебе хорошей женой. Даже без этого…

Он взял ее руку и потянул под шелковые простыни, туда, где у него снова росло и отвердевало.

— Без этого, ты хочешь сказать? — хмыкнул он.

— Без этой… радости… — вздохнула она и закрыла глаза, предвкушая его прикосновение.


Слуги разбудили их на рассвете, и Артура с церемониями выпроводили из ее спальни. Снова они увиделись во время мессы, но там они сидели по разным сторонам круглой часовни, каждый во главе своей свиты, и разговаривать не могли.


Я знаю, что месса — главное событие дня и должно умиротворять меня, привносить в душу покой. Однако на самом деле во время службы мне всегда одиноко. Конечно, я молюсь Богу и благодарю Его за Его милости, но само пребывание в этой часовне, круглой, как маленькая мечеть, болезненно напоминает мне матушку. Благовония навевают воспоминания об ее аромате, и трудно поверить, что я не стою рядом с ней на коленях, как делала четырежды в день почти всю свою жизнь. Говоря: «Богородица славься, Господь с тобой», вижу перед собой решительное лицо матушки. А когда прошу, чтобы хватило мужества выполнить свой долг в этой чужой стране, где живут суровые, сдержанные люди, то прошу матушкиной силы.

Следует вознести благодарность за то, что мне дарован Артур, но я не смею и думать о нем, когда молюсь. Боюсь впасть в грех похоти. Представить его себе — уже святотатство, уже языческое удовольствие. Боюсь, совсем не в этом суть святых радостей супружества. Такое острое наслаждение наверняка грех. Да, сам архиепископ благословил нас в нашей постели, однако столь страстные совокупления по сути своей животны и напоминают мне то, как свиваются в целое две согретых солнцем змеи. Ту телесную радость, что я черпаю от Артура, я таю ото всех, даже от Бога.

Никому нельзя довериться, даже если бы захотелось. Нам строго-настрого запрещено бывать вместе, когда нам этого хочется. Его бабушка, миледи матушка короля, запретила это. Она командует всем и повсюду, даже здесь в Уэльсе. Она постановила, чтобы он приходил в мои комнаты лишь раз в неделю, за исключением тех дней, когда у меня месячные, приходил в десять вечера и уходил в шесть утра. Мы подчиняемся, разумеется, все подчиняются ей. Раз в неделю, как она повелела, он проходит в сопровождении свиты, церемонно, через большой зал ко мне в спальню — вежливый, послушный, обязательный, а наутро без слов покидает меня — паинька, выполнивший заданный урок, отнюдь не восторженный влюбленный, чьи ласки всю ночь не давали мне заснуть. Когда они приходят за ним, он никогда не распространяется, как провел ночь. А в другие дни, когда на небе зажигаются звезды, мы встречаемся на крепостной стене и, словно тайные любовники, идем либо в мои комнаты, либо в его и попадаем в наш, и только наш маленький мирок, наполненный нашим счастьем. Так что в этом замке, кишащем досужими пронырами и шпионами матушки короля, никто не знает, как сильно мы любим друг друга.