Я вне себя от горя. Я подвела Англию, подвела Генриха, подвела Испанию и, что хуже всего — и этого не рассказать никому, — я подвела Артура.

Я ухожу к себе, закрываю дверь перед всеми встревоженными лицами, перед повитухами, которые хотят, чтобы я выпила отвар земляничного листа, перед камеристками, которые жаждут утешить меня, рассказав, как они сами выкидывали или как их матери выкидывали, и не раз и не два, а в итоге счастливо родили. Трясущейся рукой я захлопываю перед ними дверь, падаю на колени в ногах кровати, прячу лицо в покрывала и даю волю слезам. Рыдаю, чтобы никто не слышал, и бормочу: «Прости меня, прости, моя любовь. Мне так стыдно, что я не родила тебе сына! Не понимаю, зачем добрый Господь послал мне эту великую скорбь. Если мне дадут еще шанс, я буду стараться лучше и непременно рожу тебе здорового, веселого сына. Клянусь! Видит Бог, я и сейчас старалась, я б все на свете отдала, чтобы родить тебе сына и назвать его Артуром, любовь моя…»

Тут я останавливаюсь перевести дыхание и крепче хватаюсь за столбик балдахина. Нет, самоконтроля терять нельзя.

«Жди меня, — спокойней бормочу я. — Дождись меня у тихой воды, у райских фонтанов, куда падают белые и красные лепестки роз. Дождись меня, и, когда я рожу тебе сына Артура и дочь Марию, когда исполню здесь долг, предначертанный мне свыше, я приду к тебе. Жди меня в райском саду. Я не подведу тебя. Жди, я приду, любовь моя».


Королевский лекарь отправился к королю прямиком из апартаментов Екатерины.

— Добрые вести, ваше величество!

Генрих обратил к нему лицо, кислое, как у обиженного ребенка.

— В самом деле? Королеве легче? Она поправится?

— Безусловно! И хотя она потеряла одного ребенка, второй еще жив. У ее величества двойня, государь! Живот ее не опал, там кроется еще одно дитя!

— Как? — Король не находил слов от изумления.

— Да, ваше величество, будем ждать благополучного разрешения.

Это было словно отмена казни! Генрих воспрял духом:

— Разве такое бывает?

— Бывает, государь! — уверенно заявил лекарь. — Живот ее величества тверд, кровотечение прекратилось.

Генрих перекрестился.

— Благословен Господь! — вздохнул он. — Это знак Его милости и расположения. Я могу навестить жену?

— Да, она счастлива будет разделить с вами свою радость.

Генрих, перескакивая через ступеньки, кинулся в Екатеринины комнаты. Придворные, которые толпились в ее приемной, суетливо перед ним расступились, широкими шагами он пересек другую комнату, где занимались рукоделием ее дамы, и постучал в дверь опочивальни.

Мария де Салинас открыла королю и с поклоном отступила в сторону. Королева была не в постели; она сидела у окна с маленьким молитвенником в руке, повернув его к свету, чтобы лучше видеть. Преодолев разделяющее их расстояние, Генрих опустился перед ней на колено. Екатерина обратила к нему измученное, но улыбающееся лицо.

— Любовь моя! Только что доктор Филдинг принес мне добрую весть!

— Я просила его сказать тебе так, чтобы никто больше не слышал.

— Так он и поступил. Никто ничего не знает. Любовь моя, как я рад!

Глаза Екатерины наполнились слезами.

— Это как избавление, — прошептала она. — Словно тяжкий груз сняли с моих плеч.

— Я поеду в Вальсингам, как только наше дитя родится, и поблагодарю Божью Матерь за ее милости, — жарко сказал он. — Если же это мальчик, осыплю обитель золотом!

— Дай-то Бог… — вздохнула Екатерина.

— Ну почему ж нет? — воскликнул король. — Ведь это наше сердечное желание и государственная необходимость, и мы просим об этом как верные чада Святой Церкви!

— Аминь! — перекрестилась его супруга. — Да исполнится Его воля…

— Конечно исполнится! — браво воскликнул Генри. — А теперь ты должна отдохнуть.

— Да я отдыхаю, — улыбнулась она.

— Да уж, пожалуйста. И если захочешь чего-то, только скажи!


Именно Мария де Салинас, мой истинный друг, которая приехала со мной из Испании и оставалась со мной и в дурные, и в добрые времена, именно она нашла мавра. Он служил у богатого купца, путешествующего из Генуи в Париж. В Лондоне они остановились, чтобы оценить привезенное золото, и Мария услышала о нем от одной знакомой, которая сотню фунтов пожертвовала Божьей Матери Вальсингамской в надежде, что ей будет дарован сын.

— Говорят, он может сделать так, что и бесплодные рожают, — прошептала она мне на ухо, чтобы никто другой не услышал.

Я перекрестилась, чтобы устоять перед искушением.

— Наверно, он чернокнижник!

— Нет, инфанта, он великий врач! Он учился в университете в Толедо!

— Мне нельзя его видеть.

— Потому что опасаетесь, что он чернокнижник?

— Потому что он мой враг и враг моей матушки. Матушка знала, что свои знания мавры получили от дьявола, что знания эти не отражают истины Божьей. Потому она изгнала из Испании и мавров, и их магические искусства.

— Ваше величество! Это единственный лекарь в Англии, который понимает в женских делах!

— Нет, Мария, и не настаивай.

Настаивать Мария не стала, однако спустя несколько недель я опять проснулась ночью от сильной боли в животе и почувствовала, что началось кровотечение. Быстро явились служанки с горячей водой и полотенцами, меня вымыли, снова уложили в постель — и тут мы поняли, что это просто пришли мои месячные. Мария стояла в головах моей кровати. Леди Маргарет Пул — на пороге.

— Ваше величество, вам необходим врач.

— Только не мавр.

— Однако, кроме него, тут знающих врачей нет. Рассудите сами, как у вас могут быть месячные, если вы ждете ребенка? Не дай бог, потеряете второго!

— Мария, мавры — наши враги. Моя матушка жизнь положила на то, чтобы выгнать его народ из Испании!

— Да, и с ними ушло знание, — тихо произнесла Мария. — Уже десять лет, как мы оставили Испанию, инфанта, мы не знаем, как оно там сейчас. А мой брат пишет, что люди болеют, а больниц, где бы их лечили, нет. Монахи и монахини в монастырях делают что могут, но им не хватает знаний. Если камень в почках, его выгоняет коновал, если сломана рука, обращаются к кузнецу. За хирургов — цирюльники, зубы рвут на рынке, ломают челюсти людям. Повитухи прямо с погребения идут принимать роды, и половина новорожденных гибнет. Искусство мавританских лекарей, которые знали, как устроено человеческое тело, знали целебные травы, которые утоляют боль, и настаивали на необходимости мыться и соблюдать чистоту, — это искусство утрачено.

— Если знания получены неправедным путем, лучше их не иметь, — упрямлюсь я.

— Может ли Господь быть на стороне невежества, грязи и болезней? — вспыхивает Мария. — Простите, ваше величество, но это нелепица. И вспомните, как ваша матушка говорила, что надо создавать христианские университеты. Впрочем, потом все знающие преподаватели были казнены либо изгнаны по ее приказу…

— Королеве не подобает выслушивать советы еретика, — твердым голосом заявила леди Маргарет. — Ни одна англичанка не обратится к мавру.

— Прошу вас, ваше величество, — склонилась надо мной Мария.

Мне так больно, что спорить я больше не в силах.

— Оставьте меня обе, сделайте милость. Дайте мне поспать!

Леди Маргарет выходит из комнаты, а Мария задерживается и задергивает оконные занавеси, чтобы мне не мешал свет.

— Так и быть, пусть он придет, — говорю я. — Только не сейчас, когда я в таком состоянии. На будущей неделе.

И она привела его тайком, по внутренней лестнице, которая в Ричмондском дворце через коридор для слуг ведет в личные покои королевы. Меня как раз одевали к обеду, и я приняла его еще не зашнурованная, в сорочке и накидке поверх нее. Только подумать, что сказала бы матушка на то, что в моей туалетной мужчина, к тому же мавр! Но делать нечего, доктор мне необходим. Мне нужен совет знающего человека, как выносить наследника Англии. Потому что не знаю, что там думают остальные, но мне самой ясно: что-то с ребенком, которого я ношу, не так.

Как я и ожидала, лекарь оказался черный, как эбеновое дерево, с черными как смоль глазами и широким чувственным ртом, с лицом одновременно веселым и полным сочувствия. Тыльная сторона ладоней у него была черная, как его лицо, пальцы длинные и тонкие, ногти розовые, а сами ладони коричневые, с четкими линиями, прочерченными черным. Будь я хиромант, проследила б линию жизни на его африканской ладони, заметную, как пыльный след телеги по земле цвета терракоты. Конечно, он не христианин, а мавр и нубиец, но я подавляю желание тут же прогнать его прочь из моих комнат, потому что мне нужен, нужен, нужен хороший врач!

Поразительно, что такие, как он, грешники, отвратившие свои черные физиономии от истинного Бога, владеют знаниями, которых у нас, христиан, нет. По какой-то неведомой причине Господь не открыл нам того, что эти люди искали и нашли. Они прочли все, что осталось от греков. Потом сами проводили изыскания, изучали человеческое тело, без страха и почитания, будто человек всего лишь животное. Придумывали нелепые теории, а потом бесстрашно их проверяли. Они готовы обсуждать что угодно, никаких запретов не существует. Эти люди многознающи в том, в чем мы невежественны, и я тоже. Я вольна смотреть на него сверху вниз, поскольку он принадлежит к расе дикарей, могу презирать его, поскольку, не веря в Бога, он обречен гореть в аду, но я должна знать то, что он знает. Если он сочтет нужным со мной поделиться.

— Я Каталина, инфанта Испанская, и Екатерина, королева Англии. — Пусть он знает, что разговаривает с королевой и дочерью той королевы, которая победила его народ.

Он склоняет голову, гордый, словно барон:

— Я Юсуф, сын Исмаила.

— Ты раб?

— Я рожденный рабыней свободный человек.

— Моя мать была против рабства, — говорю я. — Говорила, рабство противно нашей христианской вере.

— Однако же она ввергла мой народ в рабство, — замечает он. — Возможно, она придерживалась того убеждения, что высокие принципы и добрые намерения не простираются далее государственной границы.

— Поскольку твой народ не принимает Спасителя, вряд ли имеет значение, что случится с вашими земными телами.

Он улыбается, отчего лицо его чудесным образом освещается изнутри, и тихонько, приятно смеется.

— Думаю, для нас — имеет. Мой народ принимает рабство, хотя мы и судим о нем иначе. Но главное, что рабство у нас не передается по наследству. Рождаясь, ты свободен, кем бы ни была твоя мать. Это закон, и я думаю, очень хороший.

— Какая разница, что ты думаешь, — грубо говорю я, — если ты все равно не прав!

Он снова смеется, будто я сказала что-то очень смешное.

— Как, должно быть, приятно знать, что ты всегда прав, — говорит он. — Но позволь мне сказать тебе, Каталина Испанская и Екатерина Английская, что порой предпочтительней знать не ответы, а вопросы.

Подумав об этом, я говорю:

— И все-таки от тебя мне нужны только ответы. Ты опытный врач? Может ли женщина зачать сына? Можно ли знать, носит ли она ребенка?

— Иногда можно, — отвечает он. — Иногда это в руках Аллаха, благословенно будь его имя, а бывает и так, что мы пока не все понимаем и не можем быть уверены в том, как обстоит дело.

Как суеверная старуха, при упоминании Аллаха я торопливо крещусь, на что он улыбается безмятежно и, воплощенная доброта, вопрошает:

— Что именно тебе хочется знать, да так сильно, что спрашиваешь у неверного? Бедная королева, ты, наверно, очень одинока, если просишь помощи у врага…

В его голосе столько сочувствия, что приходится смахнуть с глаз невольно навернувшуюся слезу.

— Я потеряла дитя, — отрывисто говорю я. — Дочь. Мой врач говорит, что она была из двойни и что второй ребенок еще во мне, что нужно ждать других родов.

— А при чем тут я?

— Я хочу знать наверняка, ношу ли я еще одного ребенка, жив ли он, мальчик ли это и смогу ли я благополучно родить. Это вопросы государственной важности.

— Но почему ты ставишь под сомнение слова своего врача?

Под его прямым, испытующим взглядом я отвожу глаза и уклончиво отвечаю:

— Не знаю.

— Нет, инфанта, я думаю, ты знаешь.

— Откуда же?

— Сердцем.

— У меня его нет.

Он мягко улыбается: