— Ммм… я не знаю.

Заставляя себя не закатывать глаза, я встаю с дивана и встречаюсь с мамой на кухне.

— Хорошо, я не понимаю этого.

Она выгружает продукты с пакета в холодильник и бросает на меня взгляд через дверь холодильника.

— Что ты не понимаешь?

Я указываю большим пальцем над своим плечом на гостиную, где Томас переключает каналы.

— Он похож на идиота.

— Он действительно хороший, Миша, — она шарит в пакете и достает от туда несколько банок тыквы. — И он делает меня счастливой.

Я оглядываю её белую рубашку на пуговицах, завязанную на талии в узел и джинсы со стразами.

— Он вынуждает тебя странно одеваться.

— Ну, я одеваюсь моложе, — она поднимает подбородок с уверенностью. — Я потеряла большую часть своей молодости и, если я хочу сейчас развлекаться, то я могу это делать.

— Потому что у тебя был я? — я краду у неё пачку чипсов. — Или из-за папы?

Она качает головой, пока я открываю пачку.

— Нет, ты был лучшим, что случалось со мной. Я потеряла молодость из-за своего выбора, но сейчас я бы хотела получить немного молодости обратно и чуть-чуть развлечься.

Я бросаю взгляд на Томаса, который смеется над чем-то по телевизору.

— С ним?

Она закрывает шкафчик.

— С ним.

Я хватаю горсть чипсов, мусоря на полу.

— Хорошо, если это то, чего ты хочешь сейчас, тогда я отступаю, — я хрущу костяшками пальцев. — Но если он обидит тебя, я дам ему по морде.

Она ерошит мои волосы, будто я все ещё ребенок, потом достает из холодильника две бутылки пива и идет в гостиную.

— И если ты хочешь помириться с Эллой, ты должен знать, что я только что видела, как она забиралась в свой дом через окно.

Я собираю чипсы, которые уронил на пол.

— Как ты узнала, что мы поссорились?

Она смеется.

— Милый, когда вы двое соритесь, весь мир знает.

— Я не имею понятия, что она имеет в виду, но я надеваю куртку и выхожу наружу в леденящий холод.

Снег падает с неба и укрывает землю, когда я подхожу к металлическому забору. Металл замораживает мои ладони, когда я перепрыгиваю через него и стучу в заднюю дверь.

После двух стуков Лила открыла. Она была в розовых сапогах с мехом поверху, пальто, шляпе и шарфе.

— Да?

— Холодно? — шучу я, пытаясь поднять настроение, но она только хмурится. — Прости, не лучшее время для шуток, да?

Она складывает руки, её синие глаза очень недоброжелательны.

— Ты знаешь, как долго я подстрекала её довериться тебе – говорила, как сильно ты любишь её и никогда не обидишь? Ты разрушил ее, и я выгляжу, как лгунья.

— Я собираюсь исправить это, — настаиваю я, подступая к порогу, надеясь, что она отступит и впустит меня.

Она остается на месте, блокируя проход.

— Перед тем как я впущу тебя, ты должен пообещать, что больше не будешь пить, когда ты расстроен и больше не будешь причинять ей боль. Клянусь Богом, если ты продолжить делать ей больно, я вырву серьгу из твоей губы.

Я кладу руку на рот, чтобы защитить свои губы.

— Я обещаю, больше никогда.

Она отступает, чтобы впустить меня и закрывает за нами дверь.

— Она наверху в своей комнате.

Я направляюсь к лестнице.

— Знаешь, Лила, а ты твердый орешек. Не многие люди насмелятся угрожать кольцу в губе.

— Ну, я не большинство, — выкрикивает она. — Элла моя лучшая подруга и ей нужна защита. Обычно это делаешь ты, но в этот раз она нуждается в ней из-за тебя.

Я оставляю её в кухне и поднимаюсь по лестнице. В доме холодно, и звук музыки плывет по воздуху: «One Thing» в исполнении «Finger Eleven». Дверь в ванную, где умерла её мама, широко открыта, и там что-то цветное по всему кафелю.

— Элла, — говорю я, идя к двери. — Ты здесь?

Она выходит из своей комнаты с полной рукой маркеров и её глаза расширяются, когда она видит меня.

— Как ты попал внутрь?

— Лила впустила меня, —объясняю я, мое дыхание замерзает передо мной. — Ты не включила отопление?

Она качает головой и проходит мимо меня по направлению к ванной. Она одета в кожаную куртку и перчатки без пальцев. Когда она достигает ванной, она приседает и рисует что-то на полу.

Я осторожно приближаюсь, зная, что это должно быть чем-то важным.

— Милая девочка, что ты делаешь?

Она рисует черную линию вдоль плитки.

— Я делаю святилище… И не называй меня милой девочкой, пожалуйста.

Я приседаю позади неё и задерживаю дыхание, когда кладу руки ей на плечи. Она не сбрасывает их, но напрягается под моим прикосновением.

— Ты не представляешь, как сильно я сожалею.

Она рисует круг вокруг женщины с крыльями и кексом в руке.

— Тебе незачем сожалеть. Никто не злится на тебя.

Моя бровь заламывается в недоумении.

— Тогда что не так?

Она закрашивает глаз ангела и потом закрашивает огонек на свечке в кексе.

— Что я была права – насчет всего.

Я сдвигаю её волосы на одну сторону, когда она пишет: « Я люблю тебя»под ногами ангела.

— Права на счет чего?

Она пишет: « Я люблю тебя, мама, и счастливого запоздалого дня рождения».Закрывая маркер, она встает и разворачивается ко мне лицом.

— Что я разрушаю тебя.

Мои глаза резко расширяются, когда она протискивается мимо меня и идет в спальню. Это было совсем не то, чего я ожидал.

Я догоняю её как раз тогда, когда она собирается закрыть дверь и выставляю руку, открывая дверь.

— Ты не разрушаешь меня, Элла Мэй. Как ты вообще могла о таком подумать?

— Я думаю, потому что это, правда, — она швыряет маркеры на тумбочку. — Мои проблемы разрушают тебя, так или иначе.

Я прикусываю губу, работая над сохранением ровного голоса.

— Ты знаешь, так же как и я, что когда люди пьяны, они говорят обидные вещи, которые не имею в виду.

Она тяжело сглатывает.

— Но иногда они имеют это в виду.

— Я не имел это в виду. Обещаю. Господи, я бы хотел иметь что-то вроде повтора, потому что тогда бы я ударил себя даже за мысли о тех вещах.

— Повтора нет, — она тихо дышит. — И я не думаю, что должна все ещё делать это – мне даже не следовало это начинать. Предполагалось, что я буду держаться за пределами отношений до тех пор, пока не разберусь в своем дерьме, но каждый раз, когда я с тобой, это невозможно. Все что тебе нужно, это посмотреть на меня, и я будто тону.

— Я не совсем уверен, что понимаю, о чем ты, — осторожно говорю я. — Это хорошо или плохо?

Она разочарованно вздыхает, падает на кровать и кладет лицо на руки.

— Это было бы хорошей вещью, если бы я не была так разбита… Когда я с тобой, каждая часть меня поглощена тобой.

Я забираюсь к ней на кровать и осторожно кладу руку ей на спину.

— Ты знаешь, это самая правдивая вещь, которую ты мне сказала.

Она бросает на меня взгляд через завесу каштановых волос.

— Я знаю.

Я убираю волосы с её лица.

— Итан говорил мне сегодня странные вещи. Что может ты и я должны быть более честными друг с другом, вместо того, чтобы пытаться защитить друг друга.

— Думаю, ты был достаточно честен в гараже, — холодно отвечает она. — Миша, если ты хочешь уйти, делай это сейчас, потому что если вещи станут глубже, я клянусь, это убьет меня в следующий раз.

— Ты не представляешь, как важна для меня, — я встаю с кровати и предлагаю ей руку, зная, что это время излить души друг другу. — Пойдешь кое-куда со мной?

Она подозрительно смотрит на мою поданную руку.

— Куда?

— Это секрет, — я подмигиваю ей, притворяясь спокойным, хотя на самом деле я в ужасе от мысли, что она не пойдет со мной, что я разрушил все, над чем, так тяжело работал с ней. — Но я обещаю, что буду хорошим.

Она кладет свою руку в мою, доверяя мне, и я снова могу дышать. Я мысленно клянусь, что никогда не причиню ей боль снова.

ГЛАВА 17

(Перевод:Наталия Сикорская ; редактура:Дарья Галкина )

Элла


— Хорошо, иногда я совсем не понимаю тебя, — мой взгляд сканирует парк полный погнутых и сломанных решеток и пустых мечтаний. Это детская площадка, на которой мы росли, но здесь проходило больше наркосделок, нежели детских игр. Карусель изогнута, а у качели нет сидения. Цепи качели ржавые, а горка погребена в снегу.

Он тащит меня к качелям с большой усмешкой на лице.

— Не могу поверить, что ты не помнишь. — Он очищает сидение от снега и садится. — Это вроде как, лучшее воспоминание моего детства.

Я стряхиваю снег с соседней качели и сажусь на неё, оборачивая пальцы вокруг холодных металлических цепей.

— Ты имеешь в виду, когда мы заключили соглашение? Я помню это.

Он отклоняется назад и подбирает ноги, взмывая к небу.

— Да, но ты помнишь, что мы делали, перед тем как заключили соглашение?

Я качаюсь взад и вперед, пока снег высыпается из цепей.

— Мы играли в правду.

Тормозя с помощью ботинок, он останавливает качели и поворачивается лицом ко мне.

— Так ты все же помнишь.

— Конечно, я помню. — Я закатываю глаза и кружусь один раз с выпрямленными ногами. — Это был день, когда ты заставил меня признаться, что я никогда ни с кем не целовалась раньше.

Его ухмылка становится шире.

— И день, когда я впервые тебя поцеловал.

Я сжимаю свою челюсть, чтобы не улыбаться.

— Только потому, что я была слишком наивна, чтобы увидеть, что ты играешь со мной.

— Мне было четырнадцать, — говорит он. — Я не играл с тобой. Мне просто было интересно, какого это поцеловать лучшего друга, потому как все остальные девчонки, с которыми я встречался, не делали многого для меня.

Я толкаю его ногу носком.

— Ты такой врун.

Он крестится.

— Сейчас я полностью правдив. Итан продолжал болтовню о его потрясающих интрижках, и я просто не понимал этого. Каждый раз, когда я был с девушкой, было чувство, что должно быть что-то большее.

Я сдерживаю смех.

— И тот поцелуй удовлетворил твои самые дикие фантазии?

— О да, — он надменно улыбается. — Я не мог перестать, целыми днями, думать о том, какие мягкие у тебя губы, — его глаза скрываются в тени. — Но что я, действительно, думаю, подлило топлива в мою одержимость тобой, случилось примерно полтора года спустя: я увидел тебя голой, расхаживающей по своей комнате.

Я тычу в его голень ногой.

— Ты не видел.

Он гордо улыбается и указывает пальцем на качели, на которых мы сидим.

— О нет, не видел. Эти качели не для того, чтобы на них лежать, помнишь?

Я позволяю качели качаться вперед и назад.

— Что ж, пока мы рассказываем правду, однажды у меня был неприличный сон о тебе.

В тусклом свете фонарного столба, его глаза сверкают как снег.

— Что конкретно происходило в этом неприличном сне?

Я качаю ногами, заставляя качели подниматься выше, когда отклоняюсь назад.

— Это секрет, который я никогда не расскажу.

— Я называю это фигней. — Он отталкивается, присоединяясь ко мне в небе. — Давай же, милая девочка. Ты знаешь, как долго я думал, что это односторонняя влюбленность?

Я смеюсь над собой, когда мои щеки пылают от воспоминаний о сне.

— Миша, это слишком неловко.

Он ловит цепь моей качели и прочно ставит ноги в снег, резко дергая нас, чтобы остановиться.

— Давай же, это сведет меня с ума.

Наши лица разделяют миллиметры, и его дыхание горячее напротив моих щек.

Смотрю в землю, мои волосы падают на часть моего лица:

— Мне приснилось, что у нас был секс на капоте твоей машины.

Он смахивает мои волосы назад, и взгляд на его лице говорит мне, что он увлечен.

— Ты была на спине или я перегнул тебя через капот?

Мои замерзшие щеки начинают пылать.

— Я была сверху на тебе на капоте.

Он потирает подбородок, низко смеясь.

— Мы сделаем это, пока мы здесь.

Я шлепаю его по руке.